Фридрих Дюрренматт - Убийства — мой бизнес
— И, боюсь, это время еще не закончилось, месье следователь. Ей удалось создать себе легенду, которая оказалась сильнее истины, во-первых, потому, что она разительно выделялась своей красотой — а в людях с рождения заложена потребность восхищаться, — во-вторых, потому, что самолюбие тех, кто свято верил в нее, никогда не позволит им признать свою промашку.
— Вы, конечно, правы. Однако вернемся к нашим баранам, дорогой комиссар. После того как вы выявили всю эту ложь, продвинулись ли вперед в поисках?
— Напротив. Хотя подозрения с мужа не снимаются, однако его виновность в совершении преступления уже не столь очевидна. Теперь у нас есть любовник, который, не в силах уйти от шантажа, вполне мог решиться на то, чтобы положить конец всему таким вот жестоким способом. Нельзя сбрасывать со счетов и жену любовника, которой тоже, возможно, не терпелось прервать эту угрожающую ее семейному очагу связь. Кроме того, можно допустить и месть со стороны Роделлей — водопроводчика и его жены Агаты. Итак, как сами видите, теперь нам грех жаловаться на нехватку версий. И все-таки я склонен думать, что заурядный человек это преступление совершить не мог.
— Таким образом, Роделлей мы исключаем?
— Мне бы этого очень хотелось. А также любовника: уж больно он несуразен.
— И снова возвращаемся к мужу?
— Или к кому-то другому, кто на него похож и на которого мы пока не вышли.
— На что вы опираетесь, делая подобное заключение?
— На то, что эта драма порою сильно смахивает на фарс. У меня такое впечатление, что надо мной потешаются, глядя, как я, словно майский жук в комнате с запертыми окнами, кружусь вокруг одного и того же. Развязность мужа, скрытая ирония доктора Музеролля, очевидная и вызывающая враждебность преподавателя Лоби… От всего этого тянет фальшью, вымыслом, да просто спектаклем!
— А вам не кажется, что вы несколько преувеличиваете?
— Преувеличиваю? А все эти детские трюки, связанные с убийством? А возврат по почте украденных денег?
— Не будем так злиться, комиссар.
— Да я и не злюсь. Наоборот, месье следователь, я испытываю даже некоторую симпатию к убийце.
— Ну уж это вы хватили!
— Я хочу сказать, что могу понять того, кто пожелал избавить город от человека, подобного Элен Арсизак, но, уверяю вас, своими чувствами я делюсь исключительно с месье Бесси. Что же касается судебного следователя, то заверяю его, что не проявлю ни малейшей снисходительности к преступнику, когда он окажется в моих руках… если он окажется в моих руках.
— Он окажется в ваших руках, я в этом не сомневаюсь.
— А я, скажу вам по секрету, сомневаюсь.
* * *Пересекая бульвар Монтеня, Гремилли чуть было не оказался под колесами автомобиля, который резко затормозил и вильнул в сторону, избегая удара. В окошке появилась голова Музеролля:
— Вы что, комиссар, хотите, чтобы я вас отправил в больницу! Тут уж никто не сможет отрицать, что сделал я это нарочно, дабы уберечь своего дружка Арсизака!
— Я был неосторожен. Спасибо, что пощадили меня, доктор.
— И на старуху бывает проруха. Летите кого-то арестовывать?
— Нет, я прогуливаюсь.
— Тогда садитесь. Я еду в пригород к одному серьезному больному, а потом мы пообедаем вместе.
Гремилли сел в машину врача, который предложил:
— Давайте заключим пакт: вы не говорите со мной об убийстве Элен, пока не закончу заниматься пацаном, — должны понимать, что мне нельзя нервничать перед тем, как я его увижу, — а уж за столом можете задавать мне все свои вопросы.
— И вы на них ответите?
— Обещаю.
Мальчишка, к которому направлялся Музеролль, был внуком его знакомого фермера, что и объясняло этот визит, который мог показаться не совсем обычным для такого известного практикующего врача. Гремилли оставался в машине, пока доктор осматривал больного малыша. Через полчаса он вышел из дома сияющим.
— Извините, что заставил так долго ждать. Пришлось немного поволноваться за парня, хотел было даже звонить одному моему коллеге-педиатру, но, слава богу, тревога оказалась ложной, и я успокоился. Знаете, я так рад, что, если вы, конечно, не очень спешите, предлагаю домчаться до Савиньяк-лез-Эглиз и полакомиться фаршированной гусиной шейкой и сбитыми яйцами с трюфелями у мадам Гужон. Идет?
— Идет.
В пути — километров двадцать — Музеролль болтал почти безостановочно. Делая вид, что он увлечен рассказом о Перигё, он не давал и слова вставить своему спутнику. Однако Гремилли был не так прост. Прикрываясь своей болтовней, Музеролль, скорее всего, разрабатывал тактику своего поведения во время атаки, которую намеревался предпринять полицейский во время обеда.
Комиссар угостил себя гусиной печенкой, фаршированной гусиной шейкой и сбитыми яйцами с трюфелями, запивая все это славным шато-канон, рожденным в один из урожайных годов. К тому же, он забавлялся, наблюдая, с каким нетерпением его сотрапезник ждал, когда же наконец Гремилли начнет задавать ему свои вопросы. Когда подали кофе, у врача не оказалось больше сил терпеть.
— Итак, мой дорогой комиссар?
— Итак — что, мой дорогой доктор?
— Ну как же, а ваши вопросы, которыми вы хотели уложить меня наповал?
— Это вы говорили о вопросах, а не я.
— Значит, не хотите меня ни о чем спросить?
— Почему же… Но вы все равно мне не ответите или будете ходить вокруг да около, а мне не хотелось бы портить концовку этого замечательного обеда дискуссией, которая в лучшем случае ни к чему не приведет, а в худшем вымотает нам обоим нервы. Впрочем, нет, один вопрос я все-таки задам. В ночь, когда произошло убийство, вы действительно работали в своем кабинете до указанного вами часа перед тем, как отправиться к мадемуазель Тане?
— Ничего не поделаешь, придется быть искренним, хватит, пошутили. Нет, в ту ночь, как и всегда один раз в неделю, я пошел к моему другу мэтру Димешо поиграть в бридж.
— Тогда дополнение к моему вопросу: кто были ваши партнеры?
— Как обычно — Катенуа, Лоби и Сонзай.
— Арсизака с вами не было?
— Нет, мы ему простили его желание воспользоваться отсутствием жены.
— Почему не рассказали мне этого тогда, в вашем кабинете?
— Сам не знаю. Из-за вечного желания подшутить, вероятно. Вы на меня обижаетесь?
— Ничего подобного.
— Куда вас отвезти?
— К вам домой, если не возражаете.
— Да нет, но…
— Мне просто хочется, чтобы вы позвонили мэтру Катенуа и попросили его незамедлительно меня принять.
— С большим удовольствием.
Больше они не произнесли ни одного слова и ехали до самого дома Музеролля молча. Встретившая их мадемуазель Тане сообщила доктору, что зал ожидания полон народу. Врач увлек полицейского в свой кабинет и при нем позвонил мэтру Катенуа, который заверил, что будет счастлив познакомиться с месье Гремилли и что он ждет его у себя.
— Вам известен его адрес?
— Улица Сен-Симона.
— Верно.
Музеролль решил сам проводить гостя и, закрывая дверь за собой, признался комиссару:
— Если сказать честно, то вы одолели меня своим молчанием.
Гремилли улыбнулся:
— У каждого своя метода.
Чтобы добраться до дома адвоката, полицейскому надо было пройти всего несколько сотен метров. Он преодолел это расстояние не спеша, подводя итог своей последней встречи. Прежде всего, он не сомневался в том, что приглашение доктора было сделано им без всякой задней мысли. В конце концов, он мог питать к комиссару элементарную симпатию, точно так же, как и комиссар к нему. Именно это-то и было самым странным: наиболее здравомыслящие люди, с которыми комиссару приходилось сталкиваться, испытывали больше неприязни к жертве, чем к преступнику или преступнице. И тем не менее, Музеролль готовил какой-то свой план, который он намеревался реализовать во время обеда и который был сведен на нет молчанием Гремилли. Зачем врачу понадобилось лгать во время их первой встречи? Только лишь из желания поиздеваться над прибывшим из большого города полицейским? Гремилли в это не верил, но и логичного объяснения этому алогичному поведению найти не мог. Он все более и более убеждался в том, что те, кто ему врал, старались это делать так, чтобы их ложь в конце концов была раскрыта. С какой целью? Иногда Гремилли казалось, что его несет на какую-то огромную паутину, из темного угла которой притаившаяся страшная тварь руководит его действиями, заставляя его приближаться все ближе и ближе к роковому месту. Это ощущение буквально выводило комиссара из себя. В очередной раз он поклялся себе, что вынудит зверя оставить свое логово.
* * *Мэтр Катенуа был просто душка. Долговязый, он всем своим сияющим видом показывал, что претензий к жизни у него нет. Окружающие считали его балагуром, а тем, кто выражал свое сочувствие его жене, женщине с ликом флорентийской мадонны, Юдифь отвечала, что лучше жить с весельчаком, чем с выматывающим душу занудой. Помимо прочих общих интересов, Юдифь и Марк питали обоюдную привязанность к лошадям и мечтали провести остаток своих дней, руководя каким-нибудь конным заводом, однако для этого еще надо было выиграть немало процессов. И, следует заметить, адвокат не сидел сложа руки и довольно уже преуспел. Люди верили адвокату безоглядно, и это могло бы служить ему дополнительным, хотя и сомнительным, источником доходов, если бы он не был человеком с кристально чистой совестью.
