Наследие (СИ) - Моен Джой

Рассмеявшись, мужчина бросил скептический взгляд на свое отражение в зеркале и начал расстегивать рубашку. В костюме на рок концерте он в любом случае будет выделяться, но все же черная рубашка под пиджаком – залог того, что тебя скорее примут за охранника, чем за психа. В зеркале мелькнуло хорошо сложенное тело – накаченные руки и упругий торс с вырисовывающимися очертаниями кубиков – но Густав уже спешил одеться и направился к выходу. Прежде чем выйти из номера, он довершил свой образ последним штрихом – надел светло коричневую классическую шляпу, заостренную спереди на манер ковбойской.

Песня «Song for my father», версия со словами - Horace Silver, американский джазовый пианист и композитор.

Баскетбольный клуб Канады.

Единственный баскетбольный клуб Канады, входящий в NBA.

«Сто лет одиночества» Габриэль Гарсия Маркес

Глава 4.

Темнота густая, вязкая обволакивает пространство вокруг, глубокими тенями заполняет каждую вмятину и трещину моего жилища. Плотные темные шторы не пропустят и робкого лучика солнца. Я нарочно не зажег свет, чтобы не отбросить столь пугливую тьму, упустив погружение в мое любимое время, когда еще была жива она, моя возлюбленная, моя Ванесса. К чему мне свет, если ее нет в нем. Ванесса покоится во мраке по моей вине, а значит, глаза мои не заслужили и капли света утренней звезды.

Я бы отдал все на свете, лишь бы иметь возможность снова тебя коснуться, Ванесса. Твоя кожа белое молоко, твои губы розовый бутон, распустившийся для поцелуев, волосы – гладкий шелк, в котором, словно в золоте тонули мои пальцы, когда нам удавалось украдкой побыть наедине.

Я закрыл глаза, и так явно увидел ее, стоящую спиной ко мне, будто наяву; лунный свет серебрил пряди, гладил открытые нежные девичьи плечи, и я тут же пожалел, что не могу быть им. Мне позволено лишь смотреть. И все же, в своих грезах я был смелее себя настоящего, поэтому, не сдерживая самых откровенных желаний, шагнул вперед, чувствуя неизменный запах уже упавших спелых персиков, всюду шлейфом, следовавшим за Ванессой.

Мои теплые руки легли на ее плечи, большие пальцы касались бархатной кожи, а сердце замирало в груди. Бог мой, Ванесса, смогу ли я когда-нибудь забыть тебя, и полюбить не менее самозабвенно другую женщину, совершенно не похожую на тебя? Ответ был неизменен, сколько бы раз не спрашивал об этом. Никогда. В каждой женщине я вижу слабый отголосок тебя, любовь моя, даже в порывах ветра мне слышится твое имя. Ванесса.

Ты словно слышишь мои мысли, медленно оборачиваешься, и я смею лишь надеяться, что ты все еще любишь меня, любишь так же, как когда-то трепетало сердце при каждой нашей встрече. В глазах Ванессы стоят крупные виноградины слез, губы распахиваются, чтобы произнести заветные, столь желанные три слова, но вместо них, она отводит ладони от груди, где оборками на алых лепестках распускается кровь. Ее так много, Ванесса, скажи, что делать мне, как прекратить наш общий ад? В моих руках зажат меч, весь влажный от крови, твоей крови, любимая. Черты лица девушки, черты Ванессы меняются цветными стеклами калейдоскопа до неузнаваемости, от дуновения холодного ветра кожа и кости обращаются в труху, улетая в жестоких порывах.

Кричу, пытаясь вырваться из пут видения, но в реальность меня возвращает громкий взрыв и боль, заставившая сознание мгновенно отрезветь. Не взрыв, всего лишь зеркало безвозвратно разбилось. Я знаю это, поскольку голые ступни, наступая на стекла, издают противный скрежет, с каждым шагом все сильнее разрезая плоть. Глупо надеяться, что видение вдруг изменится, круг событий оборвется и явит желаемое, вот, что такое настоящее безумие. Раз за разом прыгать в пламя, ожидая, что оно спасет, а не сожжет дотла. Ноги подкашиваются, и я падаю на осколки, прижимая колени к груди. Слезы льются потоками, которые даже не пытаюсь остановить. Ванесса, умоляю, прекрати меня наказывать. Вернись ко мне, моя Ванесса.

Глава 5. Элисон Гамильтон.

США, Нью-Йорк.2019 год.

Различные телеканалы мигали на экране телевизора веселым калейдоскопом. Развалившись на диване, Элисон лениво щелкала кнопки на пульте в попытке найти хоть что-нибудь, способное завладеть ее вниманием. Телевизор она смотрела крайне редко и купила его - самый большой и дорогой в модельном ряду на момент покупки – только как символ хорошего уровня жизни, а еще для Мелоди – на случай, если той захочется посмотреть с матерью фильм в вечер выходного. Чего, впрочем, они не позволяли себе уже несколько лет, и Элисон все больше убеждалась, что на стене в гостиной более уместно было бы повесить картину. Однако сегодня телевизор стал лучшим спасением от демонов, скребущих душу.

Не найдя ничего, что смогло бы удовлетворить ее интерес, Элисон просто перестала переключать каналы и тупо уставилась на экран, глазами следя за неловкими попытками певца в костюме черепа изобразить сексуальный танец. Следом за ним на сцену вышел леопард в платье, заставив женщину закатить глаза. Даже не стараясь вникнуть в суть передачи, она задалась вопросом, как могли известные певцы согласиться на такое странное перевоплощение – привлекли их деньги или возможность лишний раз блеснуть на экране. Что бы там ни было, сама она ни за что бы на такое не пошла.

Ежедневно утро Элисон начиналось рано, и к моменту, когда Мелоди выползала из своей комнаты, женщина уже успевала принять душ, помедитировать, накраситься, уложить волосы, приготовить завтрак и конечно переодеться из пижамы в домашний костюм, который, по словам дочери, смотрелся элегантнее выходных нарядов большинства людей. Нынешняя Элисон, вконец замученная переживаниями прошлого вечера и терзавшими ее всю ночь кошмарами, смогла только встать с кровати и спуститься вниз, потратив все оставшиеся силы на то, чтобы убедить себя не прикончить открытую вчера и оставленную на столе бутылку Château Gruaud-Larose.

В доме царила тишина, и, взглянув на комнату дочери, женщина понадеялась, что та провела ночь гораздо приятнее. Убрав вино в бар, заколов волосы и сварив себе кофе, Элисон уютно устроилась на диване в гостиной с чашкой в одной руке и пультом в другой. Она все еще была в пижаме – комплекте фирмы Gianantonio A.Paladini, состоящем из кружевной удлиненной майки и таких коротких шорт, что издалека комплект можно было принять за пеньюар. Сегодня она впервые ощутила насколько пижама стоила своих баснословных денег – нежный модал обволакивал кожу, отдаленно напоминая забытые материнские объятия, так необходимые этим утром.

Потянувшись и бросив быстрый взгляд на экран, Элисон поморщилась от чрезмерной похвалы жюри в сторону очередного артиста и выключила звук. Сейчас, когда внезапно накрывшее ее нервное потрясение осталось позади, женщина попыталась вспомнить, что написано в записке. Поиски сложенного листа бумаги результатов не принесли, его не было ни в коридоре среди наспех снятых вещей, ни в клатче, ни в спальне среди брошенного на пол содержимого ящика. Прокручивая события прошлого вечера, женщина готова была признать, что, выбегая из музея, вполне могла обронить столь испугавшее ее послание. Гораздо хуже оказалось то, что она совсем не помнила, о чем говорилось в записке.

При свете дня многие страхи и демоны прячутся по углам, и Элисон начали одолевать сомнения. Что если записка не связана со всеми предыдущими, может ее написал кто-то из работников музея или оставил в жакете по ошибке?

Едва открыв утром глаза, Элисон сразу же проверила телефон, но никаких звонков или сообщений, связанных с семьей, не было. Только директор, обеспокоенный ее внезапным побегом, выразил сожаления о столь скоропостижном уходе и напоминал про забытый договор. Предыдущие записки всегда являлись следствием смерти, и женщина нервно вздрагивала всякий раз, слыша сигнал телефона. В итоге, не выдержав, она отключила звук и там, коря себя за трусость.