Избранные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Дашкова Полина Викторовна

Загибая пальцы, Илья подсчитал, что срок советских поставок истекает в июле сорок первого, а ответных германских – в мае сорок второго. Гитлеру на собственные обязательства плевать, поэтому дата май сорок второго ровным счетом ничего не значила. А вот июль сорок первого зацепил. Не понравилась Илье эта дата.

Нападать на Россию возможно только весной, сразу как просохнут дороги. Учитывая географию и климат, тянуть нельзя, чем больше теплых месяцев впереди, тем лучше. Скорее всего, нападет он в мае, но не сорок второго. Два с половиной года фюрер ждать не будет. Польша, легкая закуска, здорово разожгла аппетит. Или все-таки потерпит? За пятнадцать месяцев вытянет из России все, что прописано в соглашении. Сталин свои поставки не задерживает, выполняет и перевыполняет досрочно. Нефть, фосфаты, хромовая руда, железная руда. Если бы на территории СССР добывали урановую руду, она бы сейчас тоже поставлялась в Германию.

* * *

Ося очнулся в блиндаже, под грохот и визг снарядов, почувствовал тупую, ноющую боль с левой стороны груди. Он лежал на койке, под тяжелым тулупом. Открыв глаза, увидел в желтом свете керосинки женский силуэт, разглядел белую повязку с красным крестом на рукаве. Санитарка сидела вполоборота к нему и быстро двигала спицами. Он окликнул ее. Она улыбнулась, что-то сказала по-фински, кивнула на табуретку рядом с койкой. Приподнявшись, Ося увидел свою «Аймо», а рядом – небольшую толстую тетрадь.

С первых дней войны он таскал ее во внутреннем кармане куртки. Пытался вести дневник. Твердый серый картон обложки замарался брызгами кофе, получил несколько сигаретных ожогов, а исписанных страниц было пока меньше, чем чистых. За это время он успел накропать штук двадцать репортажей, взять десяток интервью, побывать в Варшаве, Брюсселе, Париже, Лондоне, Берлине, отснять километры пленки.

На дневник совсем не оставалось времени, лишь иногда ночью в какой-нибудь гостинице он выкраивал минут двадцать, царапал пером бумагу. Получался рваный пунктир, незаконченные отрывки на четырех языках – итальянском, английском, французском, немецком. Последнюю запись он сделал по-русски. «Я умер в Москве, 20 апреля 1916 года, мне было 11 лет. С тех пор я знаю, что страх смерти – всего лишь жалость души к телу».

В детстве он действительно пережил клиническую смерть, но никогда не вспоминал об этом. И вдруг почему-то в первую ночь в Хельсинки, в маленьком номере гостиницы «Кемп», уже в полусне вывел эти две фразы.

Пуля застряла точно в центре толстой тетради. Несколько минут Ося молча вертел в руках свой простреленный дневник. Санитарка встала, разожгла спиртовку, поставила чайник. Снаружи грохотало, из блиндажа строчило несколько пулеметов.

Вошел, пригнувшись, пожилой офицер, спросил по-немецки:

– Как вы себя чувствуете?

– Спасибо, вроде жив.

Из-за пальбы приходилось говорить громко, и каждый звук отдавался в груди волной боли. Под расстегнутым тулупом офицера Ося увидел белый халат.

– Меня зовут Вяйно Парккали, я врач.

– Да, я уже понял, очень приятно. – Ося положил тетрадь, пожал крупную сухую кисть и представился.

Вяйно не отпустил его руку, стал считать пульс, потом поднес лампу к лицу, внимательно заглянул в глаза, спросил, щурясь:

– Боль за грудиной сильная?

– Не очень. Да я вообще в полном порядке. – Ося улыбнулся, опять взял свою простреленную тетрадь, поддел ногтем и вытащил застрявшую пулю. – Сохраню на память.

– Повезло, – кивнул врач, – вдвойне повезло, лейтенант Ристо Эркко успел забрать вас с поля боя за несколько минут до начала русской атаки. Вы были без сознания. У вас ушиб сердца. Довольно неприятная штука, может дать серьезные осложнения. Тахикардия, аритмия, скачки давления.

– Где Ристо? – Ося поднялся, спустил ноги с койки, и все поплыло перед глазами от боли.

– Лежите спокойно, не надо резких движений. – Врач уложил его, достал из кармана фонендоскоп.

– Где Ристо? – повторил Ося.

– Не знаю, наверное, в командном блиндаже. Пожалуйста, молчите, дышите глубоко.

Ося подчинился. Врач долго слушал его сердце, хмурился, качал головой. Наконец произнес:

– Вам придется полежать в госпитале дней десять, не меньше. Строгий постельный режим.

– Из-за такой ерунды? У меня же нет никакого ранения, я здоров.

Затрещал аппарат связи. Санитарка взяла трубку, что-то сказала, врач вскочил и быстро вышел.

Ночью, на санях, вместе с ранеными, Осю доставили в городок Тойяла, там был госпиталь. Валяться десять дней из-за паршивого синяка под левым соском он не собирался. Среди раненых и контуженных сразу почувствовал себя симулянтом, правда, после первой недолгой прогулки по коридору стал задыхаться, сердце прыгало и металось, как ночной мотылек, угодивший в стеклянное нутро керосинки.

На пятый день в госпиталь явился чиновник из пресс-центра итальянского посольства. Ося знал его в лицо, но не помнил имени. Он долго жал руку.

– Джованни, как я рад вас видеть, знаете, синьор министр ни минуты не верил, что вы погибли.

– А я погиб?

– Сообщение о вашей героической смерти на поле боя передало «Ассошиэйтед пресс».

– Еще и героической, – пробормотал Ося. – Что же они так поспешили, не проверив?

– Война, – чиновник пожал плечами, – каждую минуту что-нибудь происходит, на проверки не всегда остается время. Вы живы, это главное. Кстати, примите мои поздравления, дуче лично подписал указ о награждении вас бронзовой медалью за доблесть.

– Посмертно?

– О, я вижу, вы быстро идете на поправку. – Чиновник рассмеялся и потрепал его по плечу.

– Опровержение дали?

– Да-да, конечно, не беспокойтесь. У вас есть ко мне какие-нибудь просьбы?

– Пожалуйста, отвезите меня в Хельсинки.

– Джованни, – чиновник укоризненно покачал головой, – я говорил с вашим лечащим врачом, вам показан постельный режим.

Убедить врача оказалось проще, чем чиновника. Ося понимал, что неплохо бы отлежаться еще хотя бы пару суток, но послезавтра в Стокгольме его ждал Тибо.

* * *

Затрещал аппарат внутренней связи, в трубке Илья услышал голос Поскребышева, всего одно слово:

– Давай!

Хозяин сидел в одиночестве за маленьким столом, головы не поднял. Кисти рук лежали на синем сукне столешницы, как две белые тряпки. Поскребышев молча, на цыпочках попятился спиной к двери, выскользнул и бесшумно закрыл ее за собой.

Илья стоял посреди пустого кабинета, а Сталин сидел неподвижно, не замечая его. По лиловым ленточкам и стертому уголку Илья узнал папку со своей сводкой.

Была у Хозяина такая манера – вызвать и держать долгую паузу, мариновать человека в холодном поту мучительного ожидания. Илья привык считать это элементом игры в кошки-мышки, одним из множества издевательских приемчиков, с помощью которых Хозяин управлял своими марионетками. Но еще ни разу это не продолжалось так долго. Прошло уже минут пять, а Хозяин не шелохнулся, не перевернул страницу.

Атмосфера становилась все тягостней, даже как будто потускнел электрический свет. Нарушить мертвую тишину, окликнуть, просто кашлянуть казалось немыслимым. Илья вдруг понял, что это не игра, не приемчик. Существо за столом пребывало в абсолютной прострации. В воздухе чувствовалось присутствие чего-то постороннего, незримого, но безусловно омерзительного. Илья ловил себя на том, что инстинктивно повторяет молитву: «Да воскреснет Бог, и да расточатся врази Его». Он помнил ее с детства, вместе с «Отче наш».

Молитва помогла, во всяком случае, дышать стало легче. Илья подумал: «А может, правда, нечто постороннее-потустороннее витает вокруг этого конического черепа? Кажется, я знаю, как оно называется. Аура безумия».

Пробили куранты. Изваяние зашевелилось, ожило. Хозяин поднял на своего спецреферента мутный невидящий взгляд, вяло махнул рукой, будто отгоняя назойливый призрак, указал на кресло возле маленького стола: