Ричард Пратер - Шеллшок
— О'кей. Последний вопрос. Прошло все-таки двадцать лет. Возможно, ты и не узнаешь свою дочь, когда увидишь. У меня же нет никаких ее примет. Может быть, в детстве у нее было что-нибудь, отличающее ее от других? Что-нибудь такое, по чему ее можно идентифицировать сейчас?
— Особые приметы?
— Шрамы, родинки, родимые пятна, бородавки на носу, волосы на ушах. Словом, хоть что-то, за что можно зацепиться.
— Точно! Родимое пятно. Вот здесь на груди.
— Не вижу. Где ты сказал?
— Небольшое светло-коричневое пятно. Оно должно быть заметно на фотографии, что я передал Уортингтону. Надеюсь, она у тебя?
— Да. Сейчас, минутку.
Я взял со стола старую выцветшую фотографию, скривил лицо, подражая кислому выражению лица гадкого утенка, и взглянул на нее внимательно. Действительно, что-то вроде родимого пятна на левой стороне груди пониже соска. Совсем небольшое, едва различимое. Сначала я подумал, что это дефект негатива или мушка. Хотя нет, скорее это должна была быть бабочка приличного размера. Я поднес фотографию ближе к глазам. На маленькой Мишели это пятно должно было быть размером 1,5 на 2,5 сантиметра. Неправильной формы, похожее на толстого головастика с хвостиком.
— Так и есть. Родимое пятно. Это уже кое-что! — радостно объявил я Романелю. — Ты, конечно, понимаешь, что на это объявление могут отозваться десятки мнимых Мишелей. Теперь-то я смогу попытать их насчет девичьей фамилии матери, этого пятна и таким образом вывести на чистую воду.
— Хм, — многозначительно хмыкнул Романель. — Знаешь, Скотт, пока ты говорил, я тут думал о том, о сем. Вспомнились те дни, когда впервые встретился с будущей матерью Мишели…
Я подумал, к чему он клонит. Он говорил речитативом, чуть ли не мечтательно.
— Возможно, я был не совсем справедлив и чересчур резок в комментариях насчет моей скандальной кошелки, я имею в виду Николь… Честно признаться, первые пару лет были не такими уж плохими, и во многом, вероятно, виноват я сам. Взять хотя бы тот случай, когда она застукала меня без штанов верхом на кухарке. Я помог ей испортить всю стряпню, хотя мы с ней пекли отнюдь не оладьи.
— Какие оладьи верхом на кухарке? — обалдел я.
— Но я хочу сказать другое. Когда я женился на ней, Николь была потрясной девкой, с какой стороны ни подойти. Очень красивая мордашка, великолепные ножки и… светлая голова на плечах, что уж совсем редкость у красивых баб. Но самым поразительным в ней были идеальные, самые большие и красивые к западу от Занзибара, словом, умопомрачительные титьки.
— Да что ты говоришь?
— Точно. Больше таких я не видел за всю жизнь. Кроме них я больше ничего не видел и лишь спустя месяц заметил маленькую родинку в уголке улыбчивого рта. Возможно, некоторые мужчины и ты в том числе, Скотт, считают женские груди лишь отличительным признаком их анатомии, но я полагаю, что это в женщине главное. Что вы на это скажете, мистер Скотт?
— Я? О, я скорее разделяю вашу точку зрения, мистер Романель.
— Приятно слышать, мистер Скотт. До этого я был о вас несколько иного мнения.
У моего собеседника явно произошел какой-то сдвиг по фазе. Он дважды назвал меня «мистером». До этого я был для него просто Скоттом.
— И на основании чего у вас сложилось это «иное» мнение?
— Ну, я навел о вас кое-какие справки.
— Справки?
— Да, справки. Поэтому было бы лучше для всех лиц, связанных с этим делом, если только вам удастся в скором времени разыскать мою маленькую Спри…
— Вашу маленькую Спри?
— …чтобы вы предварительно удостоверились в том, что это действительно она, спросив девичье имя ее матери.
— Но именно это я вам и предложил всего минуту назад.
— Видите ли, мистер Скотт…
— С чего вдруг такой официоз? Не лучше ли и дальше называть меня просто Скотт, «приятель»… или «парень»?
— …возможно, я поздновато осознал, что моя девочка нуждается в защите, поскольку кое-кто из мстительных маньяков может попытаться отыграться на моей маленькой, невинной, беззащитной…
— Маниакальная месть? Отыграться на беззащитной девочке? Романель, вы что, свалились с кровати и повредили голову? Послушайте, она сейчас взрослая женщина. Ей 26 лет! Не многовато ли для девочки?
— Совершенно верно. Для кого-то она, может быть, и взрослая женщина. Но для меня всегда останется маленьким беззащитным ребенком.
— Да будет вам. Если вы и дальше будете продолжать в подобном духе, то я и впрямь подумаю, что вы слетели с катушек.
— Это — мои катушки, и, если я предпочитаю слететь с них, кто может мне это запретить? Ну да ладно. Я вам только хочу втолковать, что моей маленькой Спри не должно быть причинено никакого вреда до тех пор, пока я с ней снова не увижусь. Я яс-сно выражаюсь? — закончил он свирепо.
— Может быть вам все-таки лучше перестать называть вполне взрослую женщину вашей маленькой…
— Это уже мне решать, — отрезал он, но тут же сбавил на два тона и просительно добавил: — Я еще раз повторяю свою просьбу, мистер Скотт.
И в течение нескольких минут он пел мне о том, что не желал бы, чтобы кто-то причинил неприятности его маленькой Спри, от кого бы они ни исходили. Даже от меня. В противном случае то, что он пообещал медперсоналу на стоянке перед госпиталем, окажется лишь цветочками для мистера Шелдона Скотта. Из его просительной речи я уяснил, что его личные друзья могут оставить часть моего бренного тела в Глендейле, часть — в Пасадене, а остальное — в местах, назвать которые у меня не поворачивается язык.
Когда он наконец закончил или, скорее, иссяк, я насмешливо спросил:
— С кем я все это время разговаривал? И это 99-летний инвалид, переворачивавший оладьи на заднице своей молоденькой кухарки всего несколько лет назад?
Романель довольно усмехнулся.
— Вижу, тебя не так-то легко напугать.
— Нелегко, это точно. В последнее время мне даже перестали сниться страшные сны, Романель. Так что зря старался.
— Хорошо. Я думаю, ты справишься. Только сделай это побыстрее.
— Это уже другой разговор, Романель. Только объясни, к чему эти тараканьи бега? Что может случиться такого страшного, если мои розыски затянутся на день-два?
— День-два еще куда ни шло. Но если дольше… — Он вновь глубоко задумался. — Не хотелось бы тебе этого говорить, Скотт, но, возможно, это тебя подстегнет. А может и нет. В общем, доктора прекрасно поработали над моими ранами. Но когда забрались ко мне в брюхо, то обнаружили там так называемую гастрокарциному, о которой я раньше и не подозревал.
— Рак?
— Точно, выражаясь нормальным языком. Эти лекаришки вечно все зашифровывают, чтобы мы, простые смертные, не поняли, о чем они говорят. Они выскребли все что можно, но опасаются, что метастазы пошли дальше. А посему им не терпится пострелять в меня из кобальтовой пушки или предпринять химическую атаку, после которой мне достаточно будет лишь дыхнуть на тараканов, чтобы те скопытились. Короче, я могу сыграть в ящик через неделю, а если повезет, то через месяц. Словом, тебе надо поторопиться, парень.
Я промолчал. Да и что на это можно ответить? Романель добавил:
— Тебе достаточно этой информации, Скотт?
Снова «Скотт» и «парень». Я явно чем-то ему угодил.
— Надеюсь, что да.
— Тогда желаю удачи. Ты уж постарайся.
— Если б ты повторил «чесаться», я бы бросил это дело.
— Вот видишь, мы поняли друг друга. Найди мне дочь.
— Найду.
* * *К 10.00 я уже позвонил в два детективных агентства, одно в Рино, в Неваде, а другое — в Форт Лодердейл, во Флориде. Первое должно было навести справки о человеке по имени Ветч, который женился в Рино на некой Николь. В случае, если такой человек будет найден, его должны были просто спросить, как звали его приемную дочь и где в настоящее время проживает она или его бывшая жена. Я надеялся на то, что мои тамошние коллеги проделают это без труда, не вызывая излишних подозрений. Коллеги же моих коллег в Форт Лодердейле должны были начать с женитьбы Клода Николь Романель и рождения их дочери Мишели Эспри и проследить их жизненный путь вплоть до сегодняшнего момента в надежде узнать полное имя Мишели и ее местопребывание до того, как она переехала в Калифорнию, если только она вообще туда переехала.
Кроме того — и это было первое, что я предпринял — я позвонил в отдел писем и объявлений «Лос-Анджелес Таймс». Благодаря тому, что я позвонил довольно рано, и тому благоприятному фактору, что в газете работал один мой давний знакомый, мое объявление должно было появиться в завтрашнем утреннем выпуске.
Текст объявления лежал сейчас передо мной на столе, и я еще раз пробежал его глазами, проверяя, не нарушил ли я какую-либо из установок мистера Романеля. Объявление, как мне показалось, было составлено безукоризненно:
ПРЕМИЯ ДЛЯ СПРИ
