Эд Макбейн - Три слепых мышонка
Она замолчала, не желая продолжать. Но во всем ее облике — сверкнувших ненавистью зеленых глазах, губах — читались невысказанные слова.
— Миссис Лидз, — адвокат старался говорить взвешенно, — обвинение делает ставку на то, что вы, его жена, — единственное алиби Стивена. Теперь же, когда отыскались свидетели…
— Что это за люди? Как их зовут?
— Извините, их труднопроизносимые имена не отложились у меня в памяти. Если хотите, я позвоню вам позже из офиса.
— Нет, я просто подумала, что в Калузе половина вьетнамцев приходятся друг другу родственниками. И если эти двое…
— Здравая мысль.
— Их показания — это ложь. Стивен не мог заходить в тот злополучный дом.
— Они ведь могли и ошибиться.
— Тем более, если они не уверены, пускай лучше молчат! Вы ведь знаете… эти… эти подонки…
Она мелко затрясла головой, не в силах остановиться.
— Извините меня, — она пыталась совладать с нервами. — Ради Бога.
Мэтью дал ей время успокоиться. Склонив голову, она разглядывала свои руки. Небо за окном заволокло тучами. По направлению к дому двигался трактор. Начинался дождь.
— Меня обвиняют в пособничестве? — горестно спросила она.
Не поднимая головы, она нервно ломала свои длинные пальцы с ярко-красными ногтями.
— Кажется, да, — пришлось сказать Мэтью.
— А свидетели, неужели они посмели сказать, что видели нас вдвоем?
— Нет, они обвиняют только Стивена.
— Это снимает с меня подозрения?
— Тот, кто написал в газету…
— Я виновата, — тихо произнесла Джессика. — В своих помыслах я грешна… — Она в упор взглянула на него. — Я не раз мысленно перерезала им глотки, вырывала глаза, отрезала…
Голос ее дрогнул, она отвернулась.
Вспышка молнии пронзила летнее небо. Человек в соломенной шляпе и рабочем комбинезоне бежал от трактора к дому. Послышался раскат грома.
— Давайте обедать, — предложила Джессика.
Дождь плотной стеной отгородил крошечную конторку лодочной станции, где Уоррен терпеливо дожидался Чарли Стаббса, заливавшего на пристани бензин в двадцатипятифутовый «Бостонский китобоец». Уоррену очень подходил стиль жизни Флориды, его напряженность. В Сент-Луисе хватало своих драм, самая существенная из которых — торнадо, но во Флориде дела разворачивались куда изощреннее и разнообразнее и отличались непредсказуемостью. На фоне жгучего солнца может разразиться такой ливень, что сбивает с ног человека. Струи дождя выбивали дробь по дощатому настилу пристани, рвали паруса лодок, гулко били по деревянной крыше, омывали окна, закрытые жалюзи. Это был настоящий лягушачий рай.
Стаббс прикрылся от дождя оранжевой накидкой, которая вряд ли могла служить защитой от настоящего шторма. Ветер трепал концы плаща, как бы пытаясь сорвать его. Стаббс невозмутимо стоял на коленях возле лодки, держа в руках наконечник от шланга и покусывая давно потухшую сигару. Наконечник крепко засел в отверстии заливного бака. Уоррен порадовался, что находится в помещении.
Владелец лодки, в серых шортах, белой футболке и коричневых шлепанцах, промок до нитки. Он без умолку что-то доказывал Стаббсу, пока тот наполнял бак, но слов слышно не было. Стаббс время от времени кивал в ответ собеседнику. Наполнив бак, Стаббс поднялся с колен, аккуратно повесил шланг, завинтил крышку бака, для верности подтянул ее ключом и поспешил к дому. Ветер сердито трепал полы его плаща. За ним семенил вымокший хозяин лодки.
Зайдя под навес, они продолжили разговор. Стаббс произнес:
— На вашем месте я бы обождал минут десять.
— Похоже, тут и дольше проторчишь, — бросил его собеседник. — Вы принимаете «Американ Экспресс»?
— Только «Визу» и «Мастеркард», — ответил Стаббс.
— Придется платить наличными, — сказал владелец лодки и полез за бумажником. Глянув на Уоррена, он спросил: — Сколько с меня?
— Одиннадцать долларов шестьдесят центов, — подытожил Стаббс.
— У вас найдется сдача с двадцати долларов? — спросил мужчина и повернулся к Уоррену: — А ты чего глазеешь?
— Это вы мне? — удивился Уоррен.
— А где ты тут видишь кого-нибудь другого?
— Действительно, — согласился Уоррен.
— Никогда денег не видал, что ли?
— Вот вы о чем, — усмехнулся Уоррен. — Ваша правда, не скрою, я намеревался жахнуть вас по башке и завладеть вашими двадцатью долларами.
Стаббс расхохотался.
— Не вижу ничего смешного, — рассердился мужчина.
— Конечно, нет, — сказал Стаббс, давясь от смеха.
— Стоит здесь, смотрит, как я деньги считаю…
— Да ладно вам, — попробовал примирить их Стаббс.
— А кто знает, что у него на уме?
Он протянул Стаббсу две десятки и, пока тот отсчитывал сдачу, не переставал ворчать. Создавалось впечатление, что он прикидывает, стоит ли ему связываться с Уорреном. Так ничего и не решив, он тщательно пересчитал сдачу и, окинув Уоррена злобным взглядом, вышел под дождь. Его лодка при развороте задела пристань. «Так тебе и надо», — подумал Уоррен.
— Часто такие попадаются? — спросил Стаббс.
— Бывает.
— А я-то думал, таких уже нет.
— Конечно. Только где нет?
— Ну, я считал… Чушь какая-то.
— Ладно, — сказал Уоррен и сменил тему. — Вы говорили, что Лидз приходил на причал…
— Верно.
— Это было днем в понедельник?
— Он подъехал на машине где-то без четверти пять. Минут десять возился с лодкой, отвязывал ее, отчаливал от пирса.
— Он быстро вернулся?
— Мне кажется, около шести.
— Где оставил лодку?
— У него постоянное место на двенадцатом стапеле.
— Во сколько вы ушли в тот вечер со станции?
— Я живу здесь рядом, мой дом за сараем. Я здесь постоянно.
— Вы не заметили, мог кто-нибудь взять лодку мистера Лидза после того, как он побывал здесь днем?
— Вы имеете в виду, что кто-то, кроме него?
— Именно так. После того как он поставил ее на стапель.
— Я понял, но…
— Я говорю о ком-то другом.
— Я понял, но, видите ли, я уже спал и не слышал, как он ставил ее во второй раз.
Уоррен удивленно вскинул бровь.
— Он дважды приходил на причал, — добавил Стаббс.
— То есть?
— Первый раз днем и еще раз где-то к вечеру.
— В котором часу?
— Мне он позвонил около девяти вечера…
— Лидз?
— Ну да, мистер Лидз. Он еще сказал, что хочет полюбоваться луной, и просил не беспокоиться, если немножко пошумит с лодкой.
— И вы слышали его шаги?
— Слышал.
— Во сколько?
— Что-то около десяти или чуть позже, как он и предупреждал.
— Вы видели, как он подъехал на машине?
— Нет, я видел саму машину.
— А как он выходил из нее, не заметили?
— А как же. В свете луны я точно разглядел мистера Лидза: он хлопнул дверцей и направился к своей лодке.
— Во сколько он вернулся?
— Понятия не имею. К полуночи я заснул. Выходит, он вернулся позже. Утром я нашел его лодку на обычном месте.
— На какой машине приехал мистер Лидз?
— На красном «масерати», — ответил Стаббс.
Глава 3
Кристофер Хауэлл, высокий блондин с открытой обаятельной улыбкой и неизменным ровным загаром, в свои сорок лет, казалось, не мог конкурировать на корте с мужчинами из клуба «Бассейн и ракетка», зато пользовался неизменной симпатией у женской части клуба. Мужчин он разделывал под орех на корте — в этом ему среди членов клуба не было равных, однако с замужними тридцатилетними дамами он держался сверхкорректно, понимая, что заигрываний ему не простят. Мужчин он поражал своей знаменитой подачей и неотразимым крученым ударом слева, а женщины благоговели перед его учтивостью и удалью.
Кит — так он представлялся — появился в Калузе около года назад из родного Бостона. Он до сих пор не изжил легкий бостонский акцент, придававший ему привлекательный аристократический шарм. Мэтью благоволил ему, хотя и не ощущал особой раскованности в его присутствии.
В это субботнее утро он и вовсе плелся, как побитый пес.
Члены клуба, по строгим правилам, обязаны были появляться только в белом теннисном костюме. Мэтью проспал и не успел побриться, поэтому чувствовал себя паршиво. Шикарно загорелый Кит в своем белом костюме выглядел превосходно. Он был тщательно выбрит, хотя, будучи блондином, ему не было нужны бриться так часто, как Мэтью. Он олицетворял собою викинга перед сокрушительной схваткой с врагами. Он выглядел несравнимо лучше Мэтью, несмотря на три года разницы в возрасте.
Фрэнк, партнер Мэтью, выработал свою теорию человеческой эволюции. Жизнь мужчины он делил на двадцатилетние циклы. В двадцать лет — юноша, в сорок — пожилой мужчина, в шестьдесят — старик, в восемьдесят — покойник. У женщин свой расклад: их жизнь вмещается в пятнадцатилетние периоды. В пятнадцать лет она молодая, в тридцать — взрослая, в сорок пять — зрелая, в шестьдесят — пожилая, в семьдесят пять — старая, а в девяносто — бодренькая, бегает и везде сует свой нос.
