Николас Блейк - Чудовище должно умереть. Личная рана
Сегодня днем заезжал генерал Шривенхем. Втянул меня в длительную дискуссию насчет героической поэзии. Замечательный человек. Почему это все генералы умные, добродушные люди, великолепные и образованные собеседники, тогда как полковники неизменно скучны, а майоры и вовсе невыносимы? Предмет, который могли бы исследовать «средства массового наблюдения».
Сказал генералу, что скоро отправляюсь в длительный отпуск: не могу выносить это место, где все напоминает о Марти. Он устремил на меня пронзительный взгляд своих простодушных, выцветших от старости голубых глаз и сказал:
— Надеюсь, вы не собираетесь совершить какую-нибудь глупость?
— Глупость? — тупо переспросил я. Мне даже показалось, что он сумел проникнуть в мои тайные мысли, потому что этот вопрос прозвучал почти как обвинение.
— Гм, — пробурчал он. — Выпивка, женщины, круизы, охота на медведя — все это, скажу я вам, чепуха для простаков. Работа — вот единственное лечение, поверьте старику.
Я страшно обрадовался, услышав, что на самом деле он хотел сказать, и меня охватил порыв восхищения этим стариком — мне захотелось что-то доверить ему, вознаградить за то, что он не обнаружил моей тайны, своего рода интересная реакция. Поэтому я рассказал ему об анонимном письме и об уничтоженных цветах.
— В самом деле? — сказал он. — Это ужасно. Терпеть не могу подобной подлости. Я человек мягкого нрава, вы это знаете, — не люблю стрелять в животных и всякое такое, — хотя, конечно, мне приходилось стрелять, когда я служил в армии, в основном в тигров, но это было давным-давно, в Индии, красивейшие животные, грациозные и гибкие, так что было жалко их убивать, и вскоре я отказался от охоты. Так вот я хочу сказать, что негодяй, способный писать анонимные письма… его я убил бы без малейших угрызений совести! Вы уже сообщили об этом Элдеру?
Я сказал, что нет. В глазах генерала зажглись огоньки невероятного удовольствия. Он настоял, чтобы я показал ему анонимное письмо и показал клумбу, где росли погубленные цветы, и задал мне кучу вопросов.
— Парень приходил рано утром, да? — сказал он, окидывая сад взглядом полководца. Наконец его глаза остановились на яблоне, и он искоса посмотрел на меня как сумасшедший, одержимый какой-то идеей.
— Подходящее местечко, верно? Коврик, фляжка с виски и ружье, и бери его, как только он выйдет на открытое место! Предоставьте это мне.
Не сразу до меня дошло, что он хочет устроиться в засаде на дереве со своим ружьем для охоты на слонов и разрядить его в автора анонимного письма.
— Нет, черт с ним, не надо этого делать. Еще ненароком убьете его!
Генерал горячо негодовал.
— Дружище, дорогой мой! — сказал он. — Да меньше всего мне хотелось бы доставить вам неприятности, нужно только напугать его, вот и все. Такие парни обычно отчаянные трусы. Невероятные! Ставлю на пони, что больше он не будет докучать вам. И вы только избавитесь от лишней суеты и раздражения, если оставите в стороне полицию.
Мне пришлось проявить непреклонность, и, уходя, он сказал:
— Может, вы и правы. Ведь это может оказаться женщина. Мне не нравится стрелять в женщин, они бывают такие толстые, что по ошибке можно и попасть, особенно если она встанет боком. Ну, Кернс, держите хвост пистолетом! Я начинаю думать, что это женщина, и не какая-нибудь вздорная сплетница, а серьезная, рассудительная особа. Следит за вами и заставляет вас думать, что это вы следите за ней. Кто-то из тех, с кем можно ссориться, — вы, одинокие мужчины, думаете, что вы самодостаточны, рассчитываете только на себя, — и если вам не с кем ссориться, вы начинаете ссориться с собой, и тогда где вы оказываетесь? Кончаете жизнь самоубийством или в сумасшедшем доме! Два простых выхода, хотя и не очень приятных. Совесть всех нас делает трусами. Надеюсь, вы не обвиняете себя в смерти мальчика? Не надо, дорогой. Кх-м! Хотя об этом опасно размышлять. Одинокий человек — легкая добыча для дьявола. Ну, заходите меня навестить и не очень с этим откладывайте. Вы знаете, в этом году малина удалась просто исключительная! Вчера объелся, прямо как свинья. Ну, до свидания, старина.
У старика язычок острый как бритва, но вся эта его суровая воркотня и резкие военные выражения — чепуха: скорее всего, он прибегает к ним как к маскировке, из-под прикрытия которой мог неожиданно выскочить и разгромить своих менее способных коллег, или это просто средство самозащиты. «Вы начинаете ссориться с самим собой»! Во всяком случае, я пока не начал. У меня на уме другая ссора и охота посерьезнее, чем на тигра или на писаку анонимных писем!
5 июляСегодня утром мне снова подкинули анонимное письмо. Очень мрачное и неприятное. Я не могу позволить этому типу занимать мое внимание именно тогда, когда мне больше всего необходимо сконцентрироваться на главном. И все-таки мне не хочется прибегать к услугам полиции. Мне кажется, если я узнаю, кто этот подлец, я перестану обращать внимание на его жалкие уколы. Сегодня лягу пораньше и поставлю будильник на четыре часа утра, думаю, это достаточно рано. Потом поеду в Кембл и сяду на дневной поезд в Лондон. Договорился встретиться за ленчем с Хоултом, моим издателем.
6 июляУтром мне не повезло: анонимный писака не появился. Зато в Лондоне все прошло удачно. Я сказал Хоулту, что хочу сделать местом действия своего нового детектива киностудию. Он представил меня парню по имени Кэллехен, который имеет какое-то отношение к «Бритиш регал филмс инк.», это компания, где работает Лена Лаусон. Хоулт добродушно подшучивал над моей бородой, которая еще не вышла из подросткового возраста и, как все тинэйджеры, выглядит нескладной и нелепой. Я намекнул ему, что отращиваю ее для маскировки: поскольку буду посещать студию в качестве Феликса Лейна и проводить там достаточно много времени, не хочу, чтобы во мне узнали Фрэнка Кернса. В конце концов, я могу натолкнуться на знакомых из Оксфорда или из министерства. Хоулт слопал всю эту ахинею, поглядывая на меня с легкой тревогой взглядом собственника, каким издатели смотрят на своего самого удачливого автора — как будто он какой-нибудь цирковой лев, который в любой момент может разъяриться и всех разодрать в клочья или сбежать из их клетки.
Сегодня мне опять предстоит мало спать, будильник снова заведен на четыре утра. Интересно, что попадется мне в сеть.
8 июляВчера не повезло, зато сегодня утром жалящий овод попал в ловушку. И что за овод! Седой, на трясущихся лапках, погруженный в зимнюю спячку. Б-р-р! Я долго ломал голову над тем, кто может быть автором этих писем: обычно этим занимаются или невежественные психи (которым мой явно не был), или уважаемые, «респектабельные» люди с тайными пороками. Я думал о викарии, школьном учителе, почтальонше, даже о Петерсе и генерале Шривенхеме — таков метод писателя детективов — подбирай на роль преступника человека, в котором его меньше всего можно заподозрить. В полном соответствии с жанром автором подметных писем оказалась самая неприметная личность.
Щеколда на калитке сада тихо звякнула в половине пятого сегодня утром. В мутном сумраке рассвета я увидел фигуру человека, приближающегося по дорожке: сначала он двигался медленно и неуверенно, как будто собираясь с духом или боясь быть обнаруженным; потом вдруг расхрабрился и мелко засеменил быстрой рысью, напоминающей походку кота, несущего пойманную мышь.
Теперь я увидел, что это женщина, издали поразительно напоминавшая миссис Тиг.
Я поспешил вниз, оставив входную дверь незапертой и, как только конверт упал в почтовый ящик, распахнул дверь настежь. Это была вовсе не миссис Тиг. Это была миссис Андерсон. Мне следовало бы и самому об этом догадаться — по тому, как однажды она уклонилась от встречи со мной, перейдя на другую сторону улицы, по ее одинокой жизни вдовы, по ее неутоленной жажде материнства, всю силу которой она выплескивала на Марти. Она была такой тихой, безвредной и неприметной старухой, что о ней-то я и не подумал.
Последовала крайне тяжелая сцена. Боюсь, я позволил себе выразиться несколько резко. Но она вынудила меня недосыпать несколько ночей, так что могла ожидать моего раздражения. Но видимо, уколы ее писем проникли гораздо глубже, чем мне казалось. Я был охвачен холодной яростью, и мой ответный удар был достаточно болезненным. От нее веяло такой грязью и пуританским лицемерием, как бывает, когда после утомительного ночного путешествия вы попали в купе вагона, забитого женщинами, что вызывало во мне злость и раздражение. Она ничего не говорила, просто стояла передо мной, растерянно моргая подслеповатыми глазками, как будто только что очнулась после тяжелого сна, а потом заплакала, тоненько и безнадежно повизгивая. Вы знаете, как такая реакция будит в человеке ярость — он расходится вовсю, скрывая мучительный стыд и отвращение к себе. Я был безжалостным и стыжусь этого. В конце концов она повернулась и побрела назад, так ни слова и не сказав. Я крикнул ей вслед, что, если еще хоть раз случится что-то подобное, я передам ее в руки полиции. Должно быть, я совершенно вышел из себя и представлял собой мерзкую картину. Но она не должна была писать такое обо мне и Марти. Господи, лучше бы мне умереть!
