Андрей Щупов - Охота на волков
А потом получилось так, что она усадила его за стол. Ничего не спрашивая, принесла с кухни чашечки с дымящимся кофе, из пузатой красивой бутыли плеснула ему и себе брэнди. Он не пытался возражать. Лишь на мгновение стало смешно, что совершенно посторонняя барышня ухаживает за ним, точно за маленьким. И ведь сумела что-то ПОЧУВСТВОВАТЬ! Иначе не было бы этих соболезнующих глаз, этих плавных успокаивающих движений.
Кофе он выпил залпом. В груди сразу потеплело. И снова она наполнила его чашку — на этот раз налила один коньяк. Валентин согласно кивнул.
— Когда-то у меня было такое-же, — Аллочка пожала острыми плечиками, округлое лицо ее чуть приблизилось. Она словно говорила о чем-то доверительном. — Скверно было, отравиться хотела. И ничего. Как видишь, сумела пережить.
Легкое недоумение змейкой скользнуло в пучине мыслей и пропало.
— Ты слышала?
Она покраснела, длинные ресницы чуть дрогнули. Возможно, Аллочка ожидала, что ее начнут упрекать, но благостные перемены уже произошли, брэнди подействовало. Протянув руку, Валентин осторожно пожал хрупкую девичью кисть и движением этим выразил то, что невозможно казалось выразить словами.
— Я в порядке. Не беспокойся за меня, просто…
Он замолк, чувствуя, что следующей фразой выдаст себя с головой. Потому что все было совсем не просто, и всю глубину происшедшей катастрофы ему предстоит узнать позднее — может быть, завтра или через неделю, когда случившееся дойдет до сознания, встанет перед ним во весь свой великанский рост. А сейчас он только приблизился к краю пропасти и, заглянув вниз, ощутил первый не самый страшный приступ головокружения.
— Не думал, что будет так, — он покрутил в пальцах опустевшую чашечку. — Больше у меня никого не было, понимаешь?
Аллочка кивнула. Они помолчали.
— Значит, говоришь, у тебя тоже такое было?
И снова длинные ресницы моргнули. Валентин вздохнул.
— В общем-то я в порядке… — он поморщился, вспомнив, что уже произносил эту фразу. — Разумеется, все пройдет. Мало ли что бывает. Ее можно понять. Годков совсем ничего, а женишок пропал — исчез и растворился. Правильно сделала…
— И вовсе нет! — решительно возразила Аллочка. В глазах ее блеснул сердитый огонек.
— Правильно, конечно, правильно, — Валентин невольно погладил мягкую руку Аллочки. — Она и сейчас в полтора раза моложе меня. Совсем еще девочка.
— Ты ее сильно любил?
Валентин неожиданно подумал, что мужик бы о таком никогда не спросил. Ее же, как всякую женщину, интересовало главное.
— Да, — шепнул он. Горло стиснуло незримая кисть. — Наверное, и сейчас люблю. Она… Она и впрямь была МОЕЙ, понимаешь? Есть красивые, хорошие, но чужие, а она была МОЕЙ.
— Кажется, понимаю.
— Кому-то повезло, — Валентин прикусил губу.
— Она знала про тебя… Ну что ты можешь оказаться здесь?
— А где я? — он горько усмехнулся. — Ты сама-то это знаешь?
— В семье полковника Рюмина.
— А почему? Какого черта он меня выдернул оттуда? Там таких — сотни маялись.
— Ты еще не догадался?
— Я не телепат, мыслей чужих не читаю.
Аллочка молча поднялась, вышла из комнаты. Вернулась через минуту с небольшим фотографическим портретом.
— Узнаешь?
Валентин нахмурился. Молодой белозубый парень с кучерявым, задорно выбивающимся из-под козырька чубом. И очень похож… Черт!… Валентин поднял глаза.
— Ты хочешь сказать…
— Это его сын, Василий. В восемьдесят третьем погиб в Афгане. Всего годик и проходил в лейтенантских погонах.
— Значит, я…
Аллочка кивнула.
— Сам видишь, и глаза, и нос — все твое. Вот дядя Костя и встрепенулся. Я это давно заметила. Только не знала сначала причины. А ты появился, и все встало на свои места… Только учти, я тебе ничего не говорила.
Валентин задумался.
— Спасибо. Теперь многое становится понятным.
— Ну, раз так… — Аллочка с картинной решительностью ухватила бутыль за горлышко. — Значит, еще по одной?
— Зачем?
— Не зачем, а за что!
— Так за что же?
— За жизнь, которая продолжается и продолжается. За Васю погибшего. Он ведь, считай, спас тебя, верно? И за нее выпьем. Чтоб была девочка счастлива…
Аллочка точно била по цели. Валентин глянул еще раз на фотопортрет и покорно протянул чашку. Не так уж сложно его было уговорить.
* * *Аллочка курила, глядя в потолок, Валентин бездумно ласкал ее маленькие груди, зажмурив глаза, молчал.
— Тебе хорошо? — она чуть склонила голову, пытаясь заглянуть ему в глаза, и сама же себе ответила: — Плохо. Конечно, плохо. А я надеялась, ты расскажешь что-нибудь о себе.
— Обычно рассказывают?
Она обиженно дернула плечиком.
— Кто?
— Брось, я брякнул не то, — он погладил ее по волосам. Невнятно и не к месту пробормотал: — У вас хорошая звукоизоляция. Никаких соседей, никакой вибрации от попсы.
— Это точно! — Аллочка усмехнулась. — Живем, как в подводной лодке.
— А те желтые таблетки, что ты давала, это в самом деле успокоительное?
— Нет, конечно. Это квайлюд.
— Что?
— Квайлюд. Возбуждающий наркотик.
— О чем-то подобном я подозревал.
— Мескалин, говорят, лучше, но я не пробовала. Хотя на кого как. Вся эта химия очень избирательна. Одного на уши может поставить, а другой и не заметит ничего, — Аллочка говорила рассудительно, и Валентин удивленно приподнял голову.
— Однако!… И давно ты развлекаешься подобным образом?
— Какая разница? Главное, что я меру знаю. Сильные наркотики обхожу стороной. Я тебе не старлетка какая-нибудь! Некоторые, к примеру, уважают ЛСД, а мне вполне хватает и барбитуратов. Или марджана, — травка есть такая пакистанская.
— А дядя? Как же он ничего не пронюхал?
Аллочка повернула к нему голову, темная прядка непослушно упала на лицо, прикрыв нос и часть щеки. В полумраке блеснули ее зубы, она улыбалась.
— А про что он может пронюхать? Может, я шучу?
Он убрал прядку в сторону, погладив по щеке, спустился к шее, пальцами обхватил худенькую шею.
— Не ври.
— Хочешь осмотреть вены? Покажу. Все чистенько, не дура.
— Если ширяешься, то дура! Какая разница — через кровь, через рот или нос?
— Ты хочешь мне что-либо запретить?
— Хочу, — он произнес это с полной серьезностью.
— Лучше не надо, — перегнувшись через него, Аллочка потушила сигарету в керамическом блюдце. Взглянув в упор, лицом медленно опустилась на его грудь. — Не надо меня воспитывать, хорошо? Какая есть, такая есть, — ноги и руки ее оплели Валентина, не давая возможности шевельнуться. — Ну признайся! Неужели тебе не понравился квайлюд?
— Нет, — Валентин помотал головой. — Зачем мне квайлюд, если ты не старуха и не уродина?
— Боже мой, какой ты глупый! — губами она подобралась к его уху. — Скажи мне что-нибудь!
— Что, например?
— Скажи, что любишь, что я хорошая.
— Ты красивая.
— И все?
— Еще скажу… — Валентин на секунду замешкался, — скажу, что в тихом омуте черти водятся.
— Это верно! — Аллочка довольно рассмеялась. — Бедный полковник, правда?
Валентин сгреб ее за волосы на затылке, встряхнул чуть больнее, чем хотел.
— Так кто же тебя снабжает этой гадостью? Неужели дядечка?
— Тепло!… — она все еще продолжала улыбаться.
— Кто?! — Валентин почувствовал, что в нем закипает ярость. — Кто-нибудь из твоих прежних дружков? Зорин?
— Да нет же, нет! — она тщетно пыталась вырваться. — Зачем тебе это?
Валентин напряг пальцы, Аллочка взвизгнула.
— Больно! Ну пусти же!
Мышцы его обмякли. Разжав руки, он отвернулся к стене.
— Иди!…
Она не ушла. Сердито посопев, прижалась к его спине, неловко погладила затылок.
— Ты ведь не скажешь дяде, правда?
— Боишься за своего дружка?
— Не за него, — Аллочка помолчала. — За дядю…
Это уже было что-то новенькое, и Валентин немедленно обернулся.
— Не понял? — он смотрел недоверчиво. — Твоему всесильному дяде может кто-то еще угрожать?
— Могут, Валя, еще как могут!
— Так кто же это?
— Клим Лаврентьевич, — Аллочка снова прижалась к его груди, торопливо залопотала: — Только не спрашивай меня ни о чем. Я ничего не знаю! А эти штучки… В общем-то я сама их выпросила. Любопытно было попробовать. Вот Клим Лаврентьевич и дал. Он в этом смысле безотказный.
— Безотказный, — эхом повторил Валентин. — Кажется, начинаю соображать… Сначала угостил, потом еще пару порций подбросил, а после взял да пригрозил, что умоет дядечку с племянницей наркоманкой, так, что ли?
— У них с этим строго! За репутацией семей, знаешь, как следят! Хватит одной анонимки, чтобы из органов выперли. А у дяди сейчас что-то очень важное затевается. Под него подкапываются, понимаешь?
