Избранные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Дашкова Полина Викторовна

– Стараюсь, товарищ Сталин.

– Ма-ла-дэц! Так держать! Нашему советскому балету нужна молодая талантливая смена. На премьеру пригласите? Найдется для меня лишний билетик? – он мягко, тихо засмеялся.

– Конечно, товарищ Сталин, приходите обязательно.

– Раз вы приглашаете, приду. До свидания, товарищ Аистенок-Маша.

– Всего доброго, товарищ Сталин, спасибо вам.

В трубке раздался легкий треск, потом частые гудки. Маша не решалась положить ее на рычаг. Разговор, длившийся пару минут, ошеломил ее. Такой ласковый голос не мог принадлежать злому человеку.

Вася подбежал, схватил ее за руку.

– Маня, что он сказал?

– Поздравил. Велел не обижать товарища Крылова, ценного работника. Обещал прийти на нашу премьеру. Назвал меня Аистенок-Маша.

– Ну что ж, трогательно, – чуть слышно прошептала Пасизо.

Маша поймала себя на том, что ждет, когда кто-нибудь предложит выпить за товарища Сталина. Прислал букет, лично поздравил по телефону… Прямо сцена из кинофильма.

«Если бы это было кино, – думала Маша, – все бы сейчас плакали и смеялись от счастья, произносили восторженные благодарные речи, а потом хором исполнили бы песню „О великом друге и вожде“. Когда я говорила с ним, чувствовала себя как будто не собой, кем-то другим. Героиней фильма… Интересное чувство, только прошло очень быстро. Голос у него, конечно, приятный, но шутки какие-то несмешные».

Вася вернулся в кресло, продолжил листать журнал. Илья, Карл Рихардович, папа и мама ушли курить на кухню. Евгений Арсентьевич задремал на кушетке в углу. Пасизо рассматривала пластинки. Настасья собирала со стола посуду. Катя подсела к Маше и шепотом спросила:

– Какой у него голос?

– Спокойный, ласковый.

– А вдруг он правда не знает? – шептала Катя. – Ему врут, от него скрывают все эти ужасы, ну не может злой человек выращивать розы. Я, когда была маленькая, мы дачу снимали, там хозяйка цветовод, она говорила, цветы чувствуют людей, у злых вянут, особенно розы… Вот смотри, столько врагов осудили. Это же не просто так. Это он пытается защитить нас от них.

– От кого?

– От врагов, конечно! Эх, дура я трусливая! Вот все молчат, и он ничего не знает. В милицию бесполезно, там тоже могут быть враги. Слушай, а что если я напишу прямо ему, а? Они творят ужасы у него спиной, прикрываются его именем.

– Нет!

– Почему?

– Ему не передадут.

– Как? А твой Илья? Он ведь может лично ему в руки?

– Нет.

– Ты же сама сказала, хороший голос, ласковый… Ну подумай, зачем ему притворяться добрым?

– Не знаю.

Сзади подошла Пасизо, положила им руки на плечи.

– Девочки, давайте займемся посудой, поможем Настасье Федоровне. Домработница ушла, а тут целая гора.

Обернувшись, Маша поймала взгляд Пасизо и поняла, что она слышала весь их разговор.

Катя молча терла стаканы. Когда они остались с Машей вдвоем на кухне, сказала:

– Не понимаю, что на меня нашло? Так вдруг захотелось пожаловаться доброму-ласковому. А жаловаться нечего. Сама виновата, влюбилась в грязную скотину, сочинила себе прекрасного принца. Никто меня на эту дачу насильно не волок, наоборот, ждала, готовилась, как Наташа Ростова к первому балу, нарядилась, надушилась, дура…

– Ни в чем ты не виновата, но писать не нужно.

– Все-таки, думаешь, он знает?

– Кто я такая, чтоб судить? Судить, рядить и огороды городить… – пробормотала Маша, раскладывая в ящике вилки.

Катя вытерла руки, закурила.

– Ладно, все хорошо. Я не залетела, никакой дряни от них не подцепила. Жива, здорова, танцую пионерку Олю во втором составе…

– В первом.

Вошла Пасизо, села на табуретку, взяла папиросу.

– Ада Павловна, как в первом? Не может быть! Я сегодня утром списки видела, – всполошилась Катя.

– Завтра новые вывесят. Света Борисова в больнице. Аборт легальный, по медицинским показаниям, но сделали неудачно. Осложнения серьезные. Вы бы поменьше болтали, обе. Ваше дело танцевать, а не языками трепать.

Посуду помыли, стол накрыли чистой скатертью, посередине поставили вазу с цветами. Евгений Арсентьевич проснулся, зевнул и громко сказал:

– Шикарные розы, давно ни видел таких огромных букетов, двадцать штук.

– Сколько? – тревожно переспросила Настасья.

– Ровно двадцать, – подтвердил Вася.

– Да быть не может! Нельзя на свадьбу четное число, примета скверная, только на похороны четное приносят… – Настасья, шевеля губами, принялась тыкать пальцем в каждый цветок. – Верно, двадцать. Чего же он, считать, что ли, не умеет?

– Мамаша, перестань, все в порядке, – одернул ее Илья.

– Глупости, пустое суеверие, – сказала Пасизо.

– Конечно, глупости! Товарищ Сталин материалист, в приметы не верит! – бодро подхватил папа.

Карл Рихардович стоял рядом с Ильей, Маша услышала, как он шепчет:

– Не выдумывай, никаких намеков… Приказал кому-то из прислуги, никто не считал, четное, нечетное, нарезали, завернули в бумагу…

Катя грациозно перегнулась через стол, вытянула из воды одну розу, стряхнула капли со стебля и сказала:

– Девятнадцать! Эту я себе возьму, засушу на память.

Слуцкий ждал Илью на конспиративной квартире в Сокольниках. Выглядел Абрам Аронович лучше, чем обычно. Похудел, порозовел, пропала одышка. Одет был в темно-коричневый, ладно скроенный костюм, и пахло от него хорошим мужским одеколоном, явно не «Тройным» и не «Шипром». Крепко пожав Илье руку, он поздравил его с женитьбой и тут же принялся возбужденно рассказывать, что теперь каждое утро делает гимнастику, обливается прохладной водой, не ест сладкого и жирного.

Когда тема здорового образа жизни была исчерпана, поговорили о внешней политике.

– Ну, что, Илья Петрович, в Германии затишье, никаких серьезных политических событий. Англичане катаются в гости, как к близким родственникам. Любовь-дружба, мир и покой, – он улыбнулся и подмигнул. – Помните, в начале года Гитлер сказал: время сюрпризов кончилось, теперь наша высшая цель – мир.

– Он постоянно, из года в год, твердит о мире.

– Ну вот, Рейнскую зону захапал, наелся, теперь переваривает.

– Переварит, опять жрать захочет.

– Думаете, затишье перед бурей?

– Ну, у нас, во всяком случае, бури не ожидается, – Илья кивнул в сторону окна. – Погода чудесная, небо расчистилось.

Абрам Аронович хоть и выглядел хорошо, и говорил нарочито весело, было заметно, как он нервничает. Встречу в Сокольниках назначил не случайно. На этот раз не хотел вести письменные диалоги. Решил поговорить на улице. Пока просто тянул время, работал на прослушку. Еще минут десять они болтали ни о чем. Наконец Слуцкий искусственно зевнул и сказал:

– Да, пожалуй, можно немного прошвырнуться по парку.

Как только оказались на улице, он взял Илью под руку и заговорил быстрым, задыхающимся шепотом:

– Флюгер ушел к англичанам. В декабре прошлого года Ежов отправил ему приказ срочно прибыть в Москву. С тех пор ни слуху, ни духу. Вчера диппочтой из Лондона пришло от него письмо на имя Ежова. Конверт бросили в почтовый ящик советского посольства. В письме обращение лично к Хозяину с требованием прекратить охоту на него и на его семью.

– Разве охота уже велась?

– В том-то и дело! Ежов набрал спецгруппу, приказал им найти Флюгера, похитить и доставить в Москву. Я ничего не знал. И тут как гром среди ясного неба – письмо. Ежов, разумеется, все будет валить на меня. А меня даже в известность не поставили.

– Ситуация неприятная.

– Неприятная – мягко сказано. Помните наш разговор в Настасьинском? Я тогда боялся, что Флюгер ушел к немцам. Он ведь не еврей, он немец, и жена наполовину немка, наполовину украинка. Вы потом передали мне несколько его старых связей, которые назвал Штерн. А оно вот как повернулось… К англичанам… Ежов набрал кретинов, они там напортачили, а мне отвечать. Вы, конечно, видели материалы по Жозефине…

– Какая Жозефина? О чем вы?