Избранные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Дашкова Полина Викторовна

Когда Карл Рихардович подошел к нему, Ланг дышал тяжело, с хрипами, свистами, выглядел совсем скверно, однако открыл глаза и спросил:

– Добришко мое принесли, не забыли?

«Добришком» он называл письмо и несколько семейных фотографий. Доктор хранил их у себя, держать в лазарете было рискованно, добросовестный Кузьма иногда устраивал там глобальные шмоны.

– Вот, возьмите, – доктор сунул ему в руку конверт.

Ланг ощупью вытащил фотографии, несколько минут перебирал их, гладил, потом спрятал назад в конверт, вернул доктору.

– Пусть все останется у вас, не сегодня-завтра окочурюсь. А было бы славно устроить юноше Володе побег по рецепту Дюма. Помните «Графа Монте-Кристо»?

– К сожалению, вы не аббат Фарио, Володя не Эдмон Дантес, мы не в замке Иф, не в наполеоновской Франции.

– И даже не в царской России, где из тюрем бегали все кому не лень, – Ланг усмехнулся. – Между прочим, Сталин бегал, как заяц в шапке-невидимке. Слишком легко, даже для царской России. Когда-то я с таким жаром доказывал товарищам, что Коба не может быть агентом охранки, смешно вспомнить! А знаете, я впервые увидел его в Вене, в январе 1913-го. Мои хорошие друзья Саша Трояновский и Лена Розмирович приютили Кобу по личной просьбе Ильича. Я часто заходил к ним. Отлично помню его тогдашнего. Маленький, мрачный, непромытый, в косоворотке с чужого плеча, вошел, налил себе чаю в стакан, ни слова не сказал и удалился. Совершенно по-хамски вел себя. И пахло от него скверно. Глупость какая-то. Нелегально вывозить в Вену темного бродягу, беглого ссыльного, чтобы он написал памфлет «Марксизм и национальный вопрос». Ильичу приспичило: писать должен грузин. Ладно, пусть грузин. Но почему в Вене? И фамилия под памфлетом вовсе не грузинская стояла: Сталин.

– Может, все знали, чей это псевдоним? – спросил доктор.

– Ерунда, никто не знал Иосифа Джугашвили в 1913-м, и Сталиным он тогда подписался впервые в жизни. Эта история не дает мне покоя. Немецким Коба не владел, ни в какие библиотеки не ходил, писал за него Бухарин, редактировал Ильич, но ведь зачем-то вытащили его в Вену, и там, именно там он превратился из Кобы в Сталина, – Ланг оживился, хрипы смягчились, глаза заблестели. – Пока Ильич был жив, я мог сто раз спросить его, но ведь тогда в голову не приходило, что такое на самом деле Сталин. Подумаешь, генеральный секретарь! Скучная бумажная работа. Товарищ Картотекин, так его называли…

Ланг сник, болезненно сморщился, опять послышались хрипы.

– Борис Аронович, давайте послушаю вас, дыхание очень плохое, – предложил доктор.

– Благодарю, не нужно. Идите к Володе, он там возится за ширмой, несколько раз звал вас.

– Ну а мандаринку?

– Нет, спасибо.

– Совсем ничего не хотите?

– Ничего. Разве вот шоколаду, но ведь у вас нет.

– Конечно, есть. Принес для Володи, не предлагаю, потому что нельзя вам.

Ланг глухо усмехнулся:

– Бросьте, доктор. Какая уж теперь диета!

Долька шоколада вызвала на его лице блаженную детскую улыбку.

– Когда я был маленький, думал: вырасту, одним шоколадом буду питаться. И вот, пожалуйста, такая подлость – диабет. Это при моей любви к сладкому! Наверное, от обиды я стал большевиком. Самая подходящая партия для обиженных. Ладно, идите к мальчику, а то не удержусь, еще попрошу кусочек.

Володя Нестеров проспал почти сутки, проснулся, поел и опять уснул. Он выздоравливал. Молодой сильный организм быстро освобождался от ядов, ссадины затягивались, после долгого сна прояснились глаза, прошли краснота, отеки, и стало видно, что они ярко-голубые, с длинными пепельными ресницами.

Он впервые по-настоящему проголодался. Доктор сварил для него овсяную кашу, два яйца всмятку, сидел смотрел, как Володя ест, и всерьез размышлял над идеей Ланга. Жалко мальчика, ему бы жить и жить. Конечно, рецепт Дюма не годился, но неужели ничего нельзя придумать? Сейчас самое удобное время, в пряничном домике затишье, охрана и Кузьма днем играют в дурака на кухне. Ночью дрыхнут.

Володя съел все, выпил две кружки чаю, поблагодарил, попросил папиросу. Карл Рихардович открыл форточку, закурил вместе с ним.

«В каптерке у Кузьмы есть телогрейки и валенки, – продолжал размышлять доктор. – Штаны, рубашку, джемпер могу принести свои хоть завтра. Просто надену два слоя. По росту, по размеру ему подойдут. С тыльной стороны дома в одном месте из забора торчат короткие штырьки арматуры. Ничего не стоит перелезть. Снаружи забор гладкий, но можно спрыгнуть в сугроб, не такая большая высота».

– Я помню, вы говорили, меня хотят забрать назад, в тюрьму, – произнес Володя и нахмурился. – Зачем я им там понадобился, не знаете?

Карл Рихардович рассказал все, что ему было известно: и про приказ Ежова, и кто такой Блохин. Володя затушил папиросу, сидел, уткнувшись лбом в колени, долго, мрачно молчал.

«Ну, спрыгнет он в сугроб, что дальше? – думал доктор. – Допустим, немного денег я ему дам. А документы? Ему нужно где-то жить, работать, без документов невозможно, тем более будут искать его. Интересно, хоть один случай удачного побега из сталинских тюрем был или нет?» [14]

Володя, наконец, поднял голову и спросил:

– Вы немец?

– Немец.

– Давно тут?

– Ты имеешь в виду это заведение?

– Черт с ним, с заведением, – Володя махнул рукой, – все равно правду не скажете, подписку небось давали. В СССР вы давно?

– Три года.

– От Гитлера, что ли, удрали?

– Да.

– Ну вот скажите, почему у вас в Германии рабочий класс до сих пор не поднялся? У вас ведь сильный пролетариат, чего же Гитлера не скинут?

– Потому что немецким рабочим Гитлер нравится.

Володя замер, уставился на доктора и вдруг весь подался вперед, сжал кулаки.

– Ты что сказал, сволочь фашистская? Ты что сейчас такое сказал, а?

– Володя, я сказал правду. Хочешь ударить меня? Бей. Но ничего не изменится. Немецкие рабочие не скинут Гитлера, русские рабочие не скинут Сталина, а нас с тобой все равно расстреляют. Тебя раньше, меня позже.

– Что вас расстреляют, это правильно.

– А тебя?

– А меня неправильно, я не враг.

– Но ведь ты готовил покушение на Сталина.

– Вранье, заговор фашистский.

– Тогда ты тоже заговорщик, ты подписал это вранье.

– Да нарочно я подписал, нарочно! Думал, нормальные люди прочитают, со смеху помрут, – он прищурился, оскалил зубы, заговорил чужим голосом, зло пародируя кого-то: – Все мои так называемые рацпредложения и изобретения являлись частью хитрого плана: заинтересовать товарища Сталина, проникнуть в Кремль и убить товарища Сталина!

– Не надо было подписывать.

Володя разжал кулаки, уронил руки, сгорбился, прошептал себе под нос:

– Меня мучили сильно. К тому же мама, сестренка… Если подпишу, их не тронут, следователь обещал.

– Не тронули?

– Выслали куда-то под Вологду.

– Адрес знаешь?

Володя прикусил губу, помотал головой, несколько секунд сидел, хмуро думал о чем-то и вдруг выпалил:

– Я за товарища Сталина жизнь отдам!

– Вот ты и отдаешь. Только не нужна ему твоя жизнь, ему нужна твоя смерть. Тысячи, десятки тысяч смертей таких же, как ты, честных, преданных, готовых отдать за него жизнь.

– Неправда! Он ни при чем! Если бы он только узнал, всех бы этих гадов фашистских уничтожил! – Володя вскинул лицо, глаза расширились, заблестели. – Слушайте, а может, мне вернуться в тюрьму, дать показания?

– На кого?

– Неважно, на кого угодно! Со мной в камере был один опытный человек, он говорил, надо называть как можно больше имен, будут всех брать, и тогда дойдет, наконец, до товарища Сталина, он узнает правду, невиновных выпустит, врагов сурово накажет.

– Этот твой опытный человек называется наседка.

– А если нет? Если он прав? Я подкину им самых лучших, тех, без кого производство встанет, на ком ни пятнышка. Например, есть такой токарь, без его деталей ни одной модели собрать нельзя, у него глаз-алмаз, руки золотые, Ваня Звягин… Хотя нет, Ваньку уже взяли… – Володя подумал секунду, и выпалил: – Вот! Старший инженер, у него мозги золотые-алмазные, Акимов Петр Николаевич. Если Акимова возьмут, в наркомате такой шум поднимется, сразу до товарища Сталина дойдет!