Избранные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Дашкова Полина Викторовна

Она стала взрослой, и страх вырос вместе с ней. Он пронизывал всю жизнь, и его постоянной спутницей была ложь, она сопровождала страх, как высокая температура вирусную инфекцию. Мама однажды объяснила, что температура при гриппе – защитная реакция, организм борется с инфекцией. Но в данном случае ложь не боролась со страхом, наоборот, она его усиливала. Чем больше люди лгали, тем сильнее боялись, и лгали еще отчаяннее.

«Почему я все время думаю об этом? – спрашивала себя Маша, прижимаясь лбом к коленке высоко поднятой ноги. – Ну ведь можно же просто жить как все люди. А что значит – все? Кто они, эти все? Из людей, которых я знаю, нет, наверное, ни одного, кому не страшно, но говорить об этом нельзя. Так, может, и не нужно думать?»

Она плавно опустилась на прямой шпагат, наклонила корпус вперед, уперлась локтями в пол, лицо уложила в ладони, закрыла глаза и сказала себе: «Просто у папы и мамы такая работа, что приходится бояться».

Папа был засекречен, он конструировал военные самолеты. На вопрос «Кто твой папа?» Маша и Вася всегда отвечали: «Инженер». Обычно никто не задавал уточняющих вопросов. Мама тоже была засекречена, поскольку работала хирургом не в простой больнице, а в Кремлевской. Она никогда не рассказывала о своих пациентах, так же как папа никогда не рассказывал о своих сослуживцах и самолетах, которые конструирует.

В тишине отчетливо прозвучал хлопок входной двери. Часы показывали без десяти восемь. Мама в это время обычно возвращалась с дежурства. Маша на цыпочках побежала в коридор, но вместо мамы увидела Карла Рихардовича.

– Твой Май ушел, – доктор виновато развел руками. – Я уговаривал подождать, позавтракать, не послушал.

– Вот дуралей, – рассердилась Маша. – Мы же собирались сегодня вместе ехать в больницу. Ладно, надеюсь, вечером объявится.

Она еще раз поблагодарила Карла Рихардовича за то, что приютил на ночь Мая, и отправилась в душ. Когда вышла из ванной, часы показывали половину девятого. Папа и Вася уже встали, мамы не было.

– Наверное, какой-то экстренный случай, – сказал папа. – Давайте завтракать.

Маша сварила овсянку и чуть не выронила кастрюльку, пока несла в комнату, так сильно дрожали руки. Мамины сутки заканчивались в семь утра, она всегда возвращалась с дежурств не позже восьми. Тем более сегодня, в воскресенье, когда, наконец, вернулся папа, не могла она задержаться, любого экстренного пациента она передала бы утренней смене.

За завтраком Маша рассказала о бабушке Мая, потом Вася принялся рассказывать, как в школе ставят к юбилею Пушкина «Сказку о попе и о работнике его Балде».

– Я все выучил наизусть, я так хотел Балду играть, Нафталиниха обещала, а потом отдала Балду Сашке Нестерову.

– Нафталиниха – это кто? – спросил папа и в очередной раз покосился на часы.

– Лидипална, которая драмкружок ведет, от нее нафталином разит, ужас. Сашка слов не знает, он здоровенный, на голову выше всех в классе и на артиста Столярова похож, вот она ему Балду и дала. А мне зайца. У зайца вообще ни одного слова, только бегает вокруг моря, ну я что, на зайца, что ли, похож? Так хотел Балду или в крайнем случае подосланного бесенка, у него слов много. Я даже специально в словаре посмотрел, что такое полба. Помните, Балда говорит: «Буду служить тебе славно, усердно и очень исправно, в год за три щелка тебе по лбу, есть же мне давай вареную полбу». Сашка путается, вместо «полбу» все время повторяет: «вареную воблу». Никто не замечает, они сами текста не знают, ни Нафталиниха, ни Раисмихална, русичка. Только я знаю.

– И что же такое полба? – спросила Маша и взглянула на часы.

Без двадцати десять. Папа поймал ее взгляд, нахмурился, еле заметно помотал головой, что означало: «Не паникуй, успокойся».

– Полба это злак, из него делают крупу вроде пшена, из крупы кашу варят, – объяснил Вася и вдруг спросил: – А где мама?

И папу, и Машу вопрос застал врасплох.

– Сейчас придет, – сказала Маша. – Кому еще чаю?

– Позвоню в ординаторскую, выясню, в чем дело, – сказал папа и вышел в коридор.

– Маня, я боюсь, – прошептал Вася, когда они остались одни.

– Чего ты испугался? Еще десяти нет, ну немного задержалась мама на работе, подумаешь, как страшно!

Папа вернулся, сказал, что в ординаторской никто ничего не знает. Пришла новая смена, мамы на работе нет. Он допил свой остывший чай и сердито обратился к Васе:

– Что ты сидишь? Собери посуду, отнеси на кухню. Будешь молодец, если еще и вымоешь тарелки.

– Почему я? – проворчал Вася. – Мне уроки делать и роль учить.

– Ты же сказал, заяц только бегает вокруг моря, а слов у него никаких нет, – напомнил папа.

– Да, а вдруг Нафталиниха передумает и даст мне Балду?

Посуду он все-таки собрал, ушел на кухню.

– Пап, может, подождем еще два часа и позвоним в милицию? – предложила Маша, когда они остались вдвоем.

– Бесполезно, – чуть слышно ответил папа.

Маша обняла его, уткнулась лбом ему в плечо и прошептала:

– Папочка, пожалуйста, не говори так.

– Ну что ты, я совсем другое имею в виду, – он погладил ее по волосам. – В милицию надо не звонить, а идти, писать заявление, я это имею в виду, ты просто неправильно меня поняла, Манечка, и вообще нет никаких оснований для паники. Просто я очень соскучился по маме, поэтому нервничаю немного. Не обращай внимания.

На кухне что-то грохнуло и зазвенело. Вася разбил тарелку.

– Ну вот, к счастью. Все будет хорошо, – сказал папа и ушел курить на лестничную площадку.

– А вдруг ее арестовали? – шепотом спросил Вася, пока они сметали осколки.

– Прекрати, с ума сошел? За что, интересно, ее могут арестовать? – Маша убрала веник и совок, залила кипятком посуду в тазике.

– Не знаю. Могут. И ее, и папу, – продолжал шептать Вася. – У кого должность, всех берут. Товарищ Сталин сказал, у нас незаменимых нет.

– Это он сказал, чтобы укрепить дисциплину и повысить производительность, – парировала Маша. – А еще он сказал: «Жить стало лучше, жить стало веселей». То есть очень скоро Советская власть окончательно победит всех врагов и аресты закончатся, некого будет арестовывать.

– Он это давно сказал, а врагов больше и больше, вот у Борьки Терентьева отца взяли, и у Кольки Казаченко, и еще Чеснок исчез, взяли за агитацию с пропагандой.

– Кто такой Чеснок?

– Завуч, Чесноков Семен Иваныч. Он точно никакой не враг, зуб даю, не враг он, в гражданскую был красный командир, вместе с Фрунзе воевал. А директрису, Инфузорию Туфельку, еще давно взяли, она, конечно, противная была, но какая разница? Ее арестовали потому, что у нее должность. И у Чеснока должность. Машка, я не понимаю, ведь мы живем в самой счастливой и справедливой стране в мире, так?

– Да, конечно.

– Ну а тогда почему?

Маша не могла сказать брату ничего утешительного. Запас утешений иссяк. Вася был слишком взрослый, чтобы рассказывать ему сказки, и слишком маленький, чтобы принять честный ответ: «Я сама ничего не понимаю, мне тоже страшно».

– Потому что время такое. Война в Испании, фашизм, Гитлер, – беспомощно лопотала Маша. – И вообще ты все преувеличиваешь. Может, эта твоя Инфузория теперь в РОНО служит, и Чеснок просто перешел на другую работу, никто их не арестовывал.

– Ага, как же! Все в школе знают, что их взяли. У Инфузории сын Генка в седьмом классе учился, он тоже исчез. А Чеснок жил в квартире, где Валерка, и Валерка сам видел, как за ним пришли.

Они перемыли посуду, вернулись в комнату. Часы показывали без четверти одиннадцать.

– Это все из-за твоего Мая! – вдруг выпалил Вася. – У него родители репрессированные, он в Москве незаконно живет, и не надо было его домой к нам пускать!

– С ума сошел! Что ты несешь? – Маша не сдержалась и шлепнула брата по щеке.

Шлепок получился совсем легкий, но Маша никогда прежде никого не била по лицу и представить не могла, что на такое способна. От стыда и ужаса у нее пересохло во рту.

– Васенька, прости, я не хотела, прости, маленький, но ты сам виноват, ты ужасные вещи говоришь. При чем здесь Май? У него беда, бабушка заболела, я не могла его выгнать, он мой партнер, мой друг. Ну хочешь, ударь меня, дай сдачи.