Лео Мале - Солнце встает из-за Лувра
– Прекрасно…
Он обвел глазами контору:
– И много у вас работы на этот момент?
– Не особенно.
– Прекрасно,– повторил он.– Итак, я сказал, что верю вам. И даже до такой степени, что решил поручить одну конфиденциальную работенку, которую принес в качестве завтрака… Гм… Официальные фараоны не могут делать все. Вы это знаете. Они порой стеснены обстоятельствами. Короче, бывает так, что им просто необходимо иметь под рукой частника…
– …для определенных тонких дел?
– Так точно.
– Ваш завтрак – это просто рвотное, Флоримон… О, да, ну конечно же! Ведь ваши коллеги и вы сами пользуетесь услугами осведомителей. Так почему бы не воспользоваться и частным детективом, да? Это будет современно!
Он приподнялся на стуле с несколько возмущенным видом:
– Я не осмелился бы представить мое дело в таком виде, Нестор Бюрма,– сказал он.
– Как представить – это неважно,– сказал я.– Вы неплохой мужик, но вы же фараон… А что это может дать?
– Быть фараоном?
– Работа, о которой вы говорите.
– Я не распоряжаюсь средствами, но вы найдете способ чем-нибудь поживиться. Я доверяю вам… Посмотрите-ка на это, Бюрма.
Он вытащил из кармана своего плаща два глянцевых фотоснимка и сунул их мне. Я сказал:
– Всегда думал, что вы кончите тем, что будете продавать открытки сомнительного свойства. Вот вы уже и вступили на этот путь. Что еще за вампочка?…
– Как вы ее находите?
– Я бы украсил ею свои воскресенья.
– Господи! Только воскресенья, и все?
На фотографиях была изображена молодая женщина, очень элегантная, в платье с декольте до самых лодыжек, а если до самых и не хватало, то самую чуть. Все, открытое взору, было совсем неплохо, а что угадывалось, было еще прекрасней. Лицо являло собой изысканный овал с тонким носом, чувственными губами и глазами, скрытыми длинными томными ресницами. Ухо представляло обычную ушную раковину, так часто описанную живописателями лиц этого типа, что я не буду на нем задерживаться, добавлю только, что мочка была украшена жемчужиной, но, в общем, на устрицу она никак не походила. Не знаю, в силу какого феномена, волосы, стянутые назад, вместо того чтобы делать ее похожей на задумчивую училку, подчеркивали сексапильность всего ансамбля, в то же время придавая ей вид труднообъяснимой неприступности.
Я передал одну из фотографий Элен, чтобы она смогла потешить взгляд в свою очередь, хотя это и не было в ее привычках, и, глядя на Фару, сказал:
– У вас нет номера ее телефона?
– Номер телефона, номер комнаты, ее имя и все, что вам угодно,– ответил он весело.
– И что мне надо будет делать потом?
– Переспать с ней,– хохотнул он.
– Элен,– сказал я, подмигивая,– магнитофон включен, не правда ли? Ведь он записывает речи нашего друга, да? Прекрасно. Вот до чего они дошли, эти фараоны в конце концов. Занимаются сводничеством. Никто не хотел верить, но теперь у нас есть доказательства.
– Кончайте балаган,– отрезал Фару.– Можете с ней спать, если захотите. Это и будет ваша зарплата… Вы знаете, кто эта куколка?
– Я вас слушаю.
– Ее зовут Женевьева Левассёр. А фамильярно Жани или Женни, мне не удалось установить это в точности. Она работает манекенщицей у Рольди на Вандомской площади, потому что в этой жизни надо чем-нибудь более или менее заниматься, но она наверняка не дожидается дня своей зарплаты, чтобы поесть. Прежде всего, и это самое главное, она была любовницей самого Рольди. Потом одного ювелира с улицы Мира. К тому же в какой-то момент в ее жизни появился бывший председатель совета министров. Она также немножко соприкоснулась с кино, очень известна, и у нее большие связи. Это светская женщина или почти светская. Вот только на ее счет имеется одна закавыка, которую мы не можем выяснить именно из-за положения Женевьевы в обществе и связей, но тем не менее эта закавыка существует. Она также была любовницей, недавней любовницей этого самого… Ларпана. Этьена Ларпана.
– Типа, который дозревал на Центральном рынке этой ночью?
– Да.
– И которого, если я не ошибаюсь, не зовут Ларпаном?
Флоримон Фару нахмурил свои густые брови:
– Откуда вы это взяли?
– Вы споткнулись на имени.
– Ладно. В самом деле, этот Ларпан не Ларпан. Он стоит на учете в полиции и был судим за вымогательство в 1925 и 1926 годах. Потом о нем ничего не было слышно, но это ничего не значит. В то время он назывался Мариус Дома, а мы называли его «блуждающим огоньком». Думали, что он в одном месте, а он оказывался в другом. А когда я говорю, что его звали Дома… Он жил под этим именем, ведь это типичное имя для северян, а?
– А он был с севера?
– Да, оттуда. Из местечка, особенно пострадавшего от войны… от войны 1914 года… полностью стертого с лица земли, а муниципальные архивы были уничтожены.
– Очень удобно.
– Да.
– И в качестве «блуждающего огонька» он продолжает жить за счет грабежей, не так ли? По радио сказали, что именно он украл Рафаэля.
Фару махнул рукой:
– Вранье.
– Так теперь вы распространяете ложные новости по радио?
– Не новости ложные, а картина фальшивая.
– Ах! Ах! Для слуги государства, я бы сказал, у вас несколько странное мнение о национальных музеях.
– Я говорю о картине, которую нашли при нем. Сразу же подумали, что речь идет о том самом Рафаэле, но нас разубедил эксперт. Это была копия, и даже довольно грубо сделанная.
– Нашли при нем… гм… а, да!
Я вспомнил о размерах украденного шедевра, приведенных в прессе наутро после кражи. Пятьдесят сантиметров на двадцать пять. Сняв раму, нетрудно было ее спрятать. Перед моим взором снова возникла сцена, которую я видел прошлой ночью в подвале улицы Пьер-Леско.
– …Он таскал это прямо на теле, и ваши люди обнаружили предмет, только лишь расстегнув его сорочку как раз в тот момент, когда мы пришли в подвал, так ведь?
– Да уж, у вас глаз – алмаз.
– Ну, вам это хорошо известно. Ведь я не являюсь чиновником, ежемесячно получающим зарплату. Я частный детектив. Не будь у меня наблюдательности, мне нечего было бы есть.
– Так вот, у вас будет на чем потренировать вашу наблюдательность.
Он снова взял одну из фотографий и принялся водить пальцем подозрительной чистоты по лицу обворожительной Женевьевы.
– Что там?
– Да. Она вне подозрений. Это не преступление – спать с жуликом, который не возникал в течение двадцати восьми лет, даже если этого типа убили, а на нем была найдена копия украденной картины. Если фальшивый Ларпан…
– Еще один фальшивый.
– …продолжал свою неблаговидную деятельность, она, по-видимому, не была в курсе. Ларпан – оставим за ним это имя – не жил постоянно в Париже. Он время от времени наезжал сюда. Как, впрочем, все богачи. Неделю назад он приехал из Швейцарии и остановился в отеле Трансосеан на улице Кастильон. Так значился на карточке гостиницы. Мы проверим это. Я сказал, что Женевьева Левассёр была его любовницей. Это правда и не совсем правда. Она спала с ним время от времени. В нынешнем году и в прошлом во время пребывания Ларпана в столице. Но она не следовала за ним в его перемещениях. В течение последних двадцати четырех месяцев практически не покидала отеля Трансосеан, где и проживает постоянно. Я говорю вам, мы ни в чем не можем упрекнуть ее. Ни в том, что она сама его убила… Всегда возможна драма на любовной почве, но у нее есть алиби, правда, довольно неопределенное… Ни в том, что пыталась скрыть свою связь с ним.
Сама нам в этом призналась во время проверки в отеле. Они оба так незаметно вели свое дело, что, я думаю, мы ничего бы не заметили без этих признаний. Отметьте, что когда она узнала, что ее любовник трагически погиб и мы, по-видимому, относимся к нему без особого почтения, то пожалела о своей откровенности, но было уже поздно. Итак, мы ничего не имеем против нее, и Женевьева находится вне подозрений, но общение с таким таинственным типом, как этот Ларпан, в наших глазах создает – как бы сказать?– неблагоприятное отношение, вы понимаете меня? И я не могу официально поставить ее под явное наблюдение. Ничто не оправдывает такую меру, и она, заметив это, тут же возмутится. А учитывал связи…
– Или связи того, кто ее содержит.
– …мы хорошо будем выглядеть. Поэтому необходимо соблюдать самую большую осторожность. Она знает слишком много людей. Весь Париж. Так, например, опознала тело, но ее имя не будет упомянуто. Попробуй скажи «человек из ее окружения», и пошло-поехало. В этой среде невозможно топать нашими грубыми башмаками. В то время как…
– …элегантный джентльмен моего типа…
– Вот именно. Вы себя очень точно описываете, Бюрма.
– Ладно, хватит лести. Не будучи Брюмелем, говорят, что я достаточно элегантен. И во всяком случае, я похож на что угодно, но только не на легавого. Впрочем, тем лучше. Но я не джентльмен. Ибо, будь я им, то отказался бы от вашего предложения, а вас выкинул бы за дверь.
