Якоб Арджуни - Кисмет
Мы остановили машину перед заграждением и стали наблюдать, как между лестницами, пожарными рукавами и насосами орудуют пожарники. Из многочисленных шлангов хлестала вода, заливая пламя. Четырехэтажный дом старой постройки с дощатыми полами и деревянными оконными рамами был до третьего этажа охвачен огнем. Из соседних домов на улицу высыпали заспанные жители с завернутыми в одеяла детьми, растрепанные мужчины в домашних халатах, женщины с хозяйственными сумками и мешками. Одна проститутка спорила с клиентом, не желавшим платить за прерванный визит, а подвыпивший гражданин предлагал снующим повсюду пожарникам банки с пивом из пакета, словно его поставили сюда для раздачи пайков участникам марафона.
Когда пламя охватило и четвертый этаж, Слибульский повернул ко мне голову:
— Что будем делать?
Пять часов назад мы выехали на дело, выпив у ларька по дороге бутылку водки, потом устроили засаду, втиснувшись в шкаф у Ромарио, и пребывали, в общем и целом, в неплохом расположении духа. Конечно, паршивая работа, но всякую работу можно пережить при хорошем чувстве юмора. Стоит ли волноваться из-за двух паршивых рэкетиров, которые даже не открыли рта. Что ни говори, Ромарио надо было выручать из беды, и бандиты получили по заслугам.
— Как думаешь, он успел выбраться? — Слибульский повел бровью.
— Он же был пьян в стельку.
Я зажег сигарету. Руки дрожали.
— Меня сейчас вырвет.
— Я же сказал тебе, что эти типы на полпути не остановятся.
— Как им удалось так быстро обо всем узнать?
— Может, в машине был третий?
Я раскрыл рот, уставившись на Слибульского как на фокусника, выпустившего голубя из рукава… Конечно! Как это мы раньше не догадались? Как это не пришло нам в голову?
— Да, мы полные идиоты.
— Слушай, мы были не в себе. Два трупа. Если и был третий, мы все равно ничего не могли бы изменить.
— Надо было взять Ромарио с собой.
— Лучше бы этот говнюк заплатил им шесть штук.
Слибульский с самого начала был убежден, что за «крышу» всегда надо платить. «Крыша» была, в сущности, ничем иным, как налогом за спокойствие и безопасность. Он, как никто другой, знал это. В свое время, работая вышибалой в борделе, Слибульский также обеспечивал круглосуточную охрану проституток, за что они должны были отстегивать ему, наряду с оплатой паршивой комнатенки. О том, как проходили расчеты, он предпочитал не рассказывать.
— Но он этого не сделал, — продолжал Слибульский, — вот и поплатился. Ему следовало знать, как обращаться с этими типами. Так, ну а теперь нам здесь нечего делать. Поехали домой!
— Да, но имей в виду: тот, кто поджег дом еще наверняка здесь. Как он может упустить такое зрелище?
— Ну и что? Ты думаешь, он стоит тут с зажигалкой и ждет, чтобы его повязали? Слушай, хватит. Поехали.
Слибульский завел мотор, и мы тронулись. Я не протестовал. Действительно, делать здесь было нечего.
Через два квартала признаки пожара исчезли за домами и световой рекламой. Проезжая через мост к Заксенхаузену, я увидел, как небо на востоке уже посветлело. Вспомнил однокомнатную квартирку Ромарио в западной части города: фотообои, изображавшие бразильский пляж с пальмами, кровать с продавленным матрасом и серой простыней в пятнах. Слибульский ошибался, считая, что Ромарио мог без труда заплатить шесть тысяч. Он вкладывал все деньги в «Саудаде», в свою «возлюбленную», как он называл ресторанчик. Правда, кроме крестьян и жителей провинциальных городков, приехавших во Франкфурт на выходные и решивших провести конец недели в ресторане с экзотическим ужином в районе «красных фонарей», прихлебателей, как я, и кучки бразильских трансвеститов, вряд ли кто хотел лицезреть «возлюбленную» Ромарио. С понедельника по четверг ресторан пустовал. Хотя Ромарио и хранил кастрюлю для приготовления праздничных блюд величиной с дождевую бочку и всеми силами противился использованию ее в качестве тары для транспортировки трупов, все это была лишь жалкая показуха отчаявшегося человека. В «Саудаде» никогда не было праздников, не говоря уж о таком количестве гостей, которые могли бы осилить подобную кастрюлю супа. Персонажи, посещавшие «Саудаде», не разменивали себя на такую жидкость, как суп. Если кто-то взломает дверь в его квартиру, думал я, пусть хотя бы найдет там застеленную свежим бельем кровать.
Мы вынесли во двор из гаража Слибульского кучу старых, сломанных тележек для мороженого, поставили туда принадлежавший рэкетирам БМВ и поднялись в квартиру. Слибульский достал из холодильника ящик пива, и мы устроились в гостиной у окна. Аппетит начисто отсутствовал, не говоря уже о том, что его не вызывал домашний сыр — пожелтевший, вонючий, выглядевший словно много лет пролежавший в резиновом сапоге ороговевший кусок мозоли. За окном светало. Мы выпили, глядя, как первые лучи солнца освещают крыши домов. Мы слишком устали, чтобы говорить, и были слишком возбуждены, чтобы сразу лечь спать. Когда солнце стало светить в окно, и улица огласилась криками детей, отправляющихся в школу, Слибульский встал, швырнул одеяло на софу и скептически пожелал мне «спокойной ночи». Я дождался, когда последняя кружка пива возымеет нужное действие, и тоже поднялся со стула. Шатаясь, проковылял по комнате и плюхнулся на софу. Интересно, думал я, закрывая глаза, что скажет Джина, увидев меня лежащим в ботинках на обтянутом льняной тканью диване.
Не прошло и пяти секунд, как я провалился в глубокий сон, а через десять — раздался тревожный звонок: ди-ли-ди-ди-ли… Еще десять секунд мне потребовалось, чтобы сообразить, что это звонит мобильник рэкетира. Я нажал на какую-то кнопку, надеясь, что правильно, и откашлялся. Я нажал правильно. В трубке раздался голос, и в тот же момент все мысли о том, кто были двое убитых, отступили на задний план.
— Эй, где вы там? Я тут сижу, как последний идиот, и не могу уйти! Слушайте, я, между прочим, тоже хочу спать. Вы не на дискотеку ли завалились? Если босс узнает… Ну, что там у вас? Я ничего не слышу…
Я покашлял.
— Что за шутки? А ну выкладывайте, где застряли, а я скажу вам, за сколько вы сюда доберетесь. Если нет, закрываюсь и ухожу домой, ясно?
— Да.
— Что да?
— Все ясно.
Я ждал, что он будет и дальше пререкаться и, возможно, проговорится и назовет адрес, куда надо возвращаться. Однако мой ответ, видимо, чем-то его насторожил, потому что он вдруг смолк и некоторое время только дышал в трубку, а потом и вовсе ее положил. Гессенская группировка. Вот почему налетчики предпочли помалкивать. Кто бы этих гессенских принял всерьез? Я сунул мобильник в нагрудный карман и посмотрел в потолок. Нет, все-таки ночь закончилась неплохо. Я с облегчением вздохнул. Язык налетчиков мне понятен, понятна и структура, да и боссов далеко искать не придется. Только мобильная связь «Эй вы, молодцы». Может быть, сидят где-то поблизости, в каком-нибудь баре «Эббельвой», босс — торговец мясом, или подержанными автомобилями, или ларьками на рынке, а остальные — безработные подсобные рабочие, раньше рывшие траншеи, или спившиеся отрывальщики билетов в кинотеатре.
Я уже представил себе, как я зайду в халабуду с обшарпанными пластиковыми стульями — на стене календарь Пирелли — и скажу: «Э нет, дружище, я пришел не для того, чтобы купить этот хлам, побрызганный металликом. Я здесь для того, чтобы с тобой рассчитаться. Ты вынудил меня укокошить твоих амбалов и зажарил на филе моего друга. Сейчас посмотрим, каким пламенем загорится твоя вонючая дыра!» Потом отвинчу крышку канистры с бензином, и эта жирная свинья в двубортном итальянском прикиде будет на коленях ползать и просить о пощаде, а я его чик-чик и… Но прежде чем мое воображение дорисовало картину финала, я снова погрузился в сон. Одно было ясно: по мобильнику звонил, очевидно, какой-нибудь вахтер или диспетчер группировки, и он ничего не знал ни об убитых, ни о пожаре.
ГЛАВА 3
Первое, что я ощутил, проснувшись, был резкий неприятный запах — смесь косметического крема, масла и каких-то химикатов. Кто-то тормошил меня за плечо. Я приоткрыл один глаз и увидел голову с сидящим на ней зверем с длинными волосами. Окончательно продрав глаза, я понял, что этот зверь был не чем иным, как сложной башней из волос, держащейся на дюжине шпилек и заколок. Это была Джина. Ее кроваво-красные губы сияли вызывающим блеском. На ней был синий костюм в полоску и блузка с пуговицами, которые выглядели так, что, кажется, продав одну из них, можно было заплатить аренду за несколько месяцев наличными. Думаю, начиная с университетских времен, я впервые видел ее причесанной и намазанной, а не в комбинезоне или мужской рубахе, в которых она обычно копалась в древних черепках.
Больше десяти лет назад, когда Слибульский познакомился с Джиной, она подрабатывала в школе танцев и хороших манер, чтобы платить за учебу на археологическом факультете. Знания, которые она приобрела в семье чиновника налогового ведомства, позволявшие ей вести себя как мадам Монте-Карло, а не как фрау Шеппес из Борнхайма, Джина теперь прививала своим воспитанницам из семей франкфуртских владельцев магазинов деликатесов и дамских бутиков, показывая, как делать книксен и танцевать вальс. Соответственно своей деятельности она должна была и одеваться. Закончив учебу, Джина перестала придавать значение своей внешности, стала одеваться намного небрежнее, и я иногда задавался вопросом, не благодаря ли высоким каблукам и узким серым юбкам тех времен Слибульский в один прекрасный вечер накачал ее несколькими литрами шампанского. Ее мордочка Петрушки с острым подбородком и длинным носом с горбинкой смотрела на меня с наглой усмешкой здорового, хорошо выспавшегося человека.
