Избранные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Дашкова Полина Викторовна

Михаил Владимирович метался, искал выход, и, как это всегда случается в страшных снах, тело не слушалось, ноги стали ватными, крик не мог вырваться из горла.

Зал был полон, среди лиц попадались смутно знакомые, но точно никого нельзя было узнать. Стоило вглядеться, и лицо оказывалось кукольным, отлитым из какого-то упругого эластичного материала, нежно телесного цвета. Чем гуще становилась паутина, тем меньше походили на людей эти странные существа. Наконец они слились в единую массу, и масса беззвучно исчезла, вся без остатка всосалась черной пустотой.

Михаил Владимирович очутился в старинном очень красивом зале. По стенам развешаны парадные портреты, за стеклами витрин сверкают короны, ларцы, какие-то сабли. Сначала Михаилу Владимировичу показалось, что тут никого нет, но, оглядевшись, он заметил у дальней витрины два мужских силуэта. Оба низкорослые, худые и скроены как будто по одной мерке. Узкие покатые плечи, широкий таз, маленькая темноволосая голова. Оба смотрели сквозь стекло на кусок металла, черный, древний наконечник копья. Один медленно повернулся.

На границе сна и яви возникла усатая физиономия, вполне отчетливая, рябая от оспин и пигментных пятен, тяжелая, низколобая, с пристальным взглядом из под широких бровей. Зрачки сузились, приобрели нормальную округлую форму, но Михаил Владимирович успел понять, что прямоугольник ненасытного мрака был прямоугольным зрачком, увеличенным тысячекратно.

Что-то звякнуло, стукнуло. Профессор с трудом разлепил веки. Перед ним на столе дымилась тарелка перлового супа.

— Я тут похозяйничал, не хотел вас будить, — сказал Валя, — вот, хлеб нашел. Давайте поедим, а то сейчас помру от голода.

Михаил Владимирович покрутил головой. Шея затекла, ныл затылок.

— Такой дурной сон приснился, забыть бы его поскорей.

Валя уселся напротив, проглотил несколько ложек супа, откусил хлеб.

— Наш недавний визитер пожаловал?

— Что вы имеете в виду? Ах, ну да. То, что произошло во время операции. Пожалуй, это страшней и загадочней, чем случай с Линицким.

— Это нечто совсем иной природы. Никакого воздействия извне. Личный выбор. Они не приходят без приглашения.

— Если я правильно понял, для вас это не первая встреча?

Валя быстро покончил с супом, вытер тарелку хлебной корочкой и задумчиво произнес:

— Мне уже приходилось беседовать с ними. Имя им легион. Не знаю, может быть, с постояльцем чекистки Ады я встретился впервые. Он сильно измотал меня. Но и вас, кажется, тоже не обошел вниманием. Михаил Владимирович, вы суп ешьте, остынет.

— Нет, не могу. Не лезет. Вылью назад в кастрюльку, авось не прокиснет. Очень уж гнусный был сон. Товарищ Гречко донос на меня настрочил.

— Во сне или наяву?

— Наяву, конечно. Сегодня приходил Бокий, ознакомил меня. Вроде бы мелочь, но вот приснился оракул, как он читает этот донос со сцены и публика аплодирует.

— Расскажите подробно.

— Что там написано?

— Нет, это вовсе не интересно. Сон расскажите, пока не забыли.

Михаил Владимирович рассказал. Валя слушал, внимательно слушал, иногда кивал, качал головой. Потом молчал несколько минут, наконец произнес:

— Музей.

— Что вы имеете в виду?

— Зал с портретами и стеклянными витринами. Попытайтесь вспомнить.

— Думаете, во сне отпечаталось нечто реальное, из прошлого?

— Почти уверен. Вас мучает какое-то воспоминание. Подумайте, какая может быть связь между доносом Гречко, музеем и Кобой?

— Вожди новых масс… Самых глубочайших низов человечества, — чуть слышно пробормотал Михаил Владимирович. — Вена, зима тринадцатого года. Впрочем, нет, ерунда.

— Вовсе не ерунда. Коба был в Вене в январе-феврале тринадцатого, писал там эссе по национальному вопросу.

— Что, правда? Валя, вы не шутите? Господи, я так надеялся, что ошибаюсь, так надеялся…

— Можете спросить у кого угодно, это не секрет. «Марксизм и национальный вопрос», так, кажется, называется его опус. Между прочим, именно под ним он впервые подписался «К. Сталин». Коба Сталин. Потом уж он стал использовать свое настоящее имя, Иосиф.

— Почему он писал труд по национальному вопросу именно в Вене?

— Ну, по официальной версии, ему требовалось ознакомиться с работами немецких и австрийских социал-демократов.

— Разве он читает по немецки?

— Не знаю. Думаю, да. Он прожил в Вене почти два месяца. Любопытно, как удалось ему пересечь границу, будучи вне закона, в розыске, без документов? Зачем понадобилась такая рискованная дорогостоящая поездка, если большинство работ немецких и австрийских социал-демократов были доступны в России? Можете себе представить Кобу в венской библиотеке? Впрочем, вы видели его в другом месте. В музее. Еще экзотичней. Что за музей? Каким ветром его туда занесло? — Валя откинулся на спинку стула, прикрыл глаза.

Михаил Владимирович машинально сжевал кусок хлеба, глотнул остывшего мятного чаю, глухо откашлялся.

— Хофбург. Хранилище королевских сокровищ, кажется. Почерневший кусок металла за стеклом — копье Лонгина. В Евангелии от Иоанна: «…один из воинов копьем пронзил Ему ребра, и тотчас истекла кровь и вода».

— То самое копье? — Валя открыл глаза, встрепенулся. — Бывший семинарист Коба вполне мог полюбопытствовать. Ну, а кто второй?

Чайник вскипел. Михаил Владимирович встал, аккуратно вылил суп в кастрюльку, наполнил теплой водой рукомойник, принялся мыть посуду.

— Давайте уж я, вам нужно беречь руки, — сказал Валя.

Профессор как будто не услышал, машинально тер тарелку мокрой тряпочкой. Память наконец сжалилась. Он сумел восстановить из обрывков всю сцену.

Он, Эрни и Хот вошли в зал. Кроме двух молодых людей у дальней витрины, посетителей не было. Музей скоро закрывался. «Простите, на минуту я вас покину», — сказал Хот.

Они с Эрни стали разглядывать какие-то короны и копье. Хот быстро направился к молодым людям, поговорил с ними, потрепал каждого по плечу. Вернулся и с мягкой мечтательной улыбкой произнес: «Наши мальчики. Поэт и художник. Вожди новых масс…»

«Вожди» выглядели такими жалкими, что это прозвучало как очередная глумливая острота. Позже Эрни кое что объяснил, совсем немного, но достаточно, чтобы те два лица надолго врезались в память, как и все прочее, что было так или иначе связано с господином Хотом.

Михаил Владимирович молча перемыл всю посуду, разложил по местам. Валя не трогал его. Лишь когда профессор сел, закурил, Валя решился еще раз спросить:

— Кто второй, вспомнили?

— Австриец, бедный провинциал, лет на десять моложе Кобы. Дважды провалился в Венскую академию, так что художник он такой же, как Коба поэт. Как же его звали? Хиклер? Гиплер?

Глава семнадцатая

Соня и Дима в третий раз подходили к крыльцу отеля, но не поднимались на ступеньки, шли дальше, по кругу, потом мерили шагами аллею жидкого сквера, туда, обратно. Было темно, фонари горели тускло, сыпал крупный редкий снег. На плече у Димы висела Сонина сумка. Они гуляли сорок минут, и за все это время Соня произнесла всего одну фразу:

— Прости, у меня нет сил разговаривать.

Когда они в четвертый раз приблизились к крыльцу и швейцар открыл перед ними дверь, Дима сказал:

— Пойдем спать. Первый час ночи.

Она молча помотала головой.

— Ну, хорошо, давай еще кружок. Ты не замерзла?

— Нет.

— Тебе страшно оставаться одной ночью в этом идиотском отеле? Хочешь, я буду спать в твоем номере, в гостиной, на диване?

— Спасибо. Не надо.

— Я не храплю. И мне самому так спокойнее. В твой номер Лойго вряд ли явится ночью.

Соня остановилась у скамейки, достала из кармана сигареты.

— Чтобы Лойго не явилась к тебе, достаточно повесить табличку «не беспокоить» и запереть дверь. Там есть защелка, она снаружи не открывается.

Дима перчаткой стряхнул со скамейки снег, поставил сумку, щелкнул зажигалкой.