Сара Парецки - Горькое лекарство
– Доброе утро, господа! – начал тот. – Я – Алан Хамфрис, исполнительный директор этого госпиталя. Горячо приветствую вас в этот красивейший, благодатный день, который вы, насколько я понимаю, охотней провели бы на площадке для игры в гольф... Ох, разумеется, я хотел сказать, у постелей своих больных...
В зале раздался громкий смех, и Алан продолжал приветственный спич. Он позволил себе еще несколько шуток и анекдотов с бородой, затем перешел к делу – докладу о специфических трудностях и проблемах, возникающих при ходе и лечении эмболии околоплодного пузыря. Не забыл Хамфрис умело поддержать имидж госпиталя – всестороннее обслуживание пациентов. А в заключение представил гостям Питера Бургойна.
– Уверен, что все вы его знаете. Умение, мастерство, святая приверженность благородному делу родовспоможения – такое не везде ныне сыщется... Мы здесь счастливы оттого, что он всегда с нами, в нашей команде. И это именно он инициатор бригадного метода лечения, и не только в сложных случаях акушерства, но во всестороннем обслуживании пациентов, наших рожениц и их потомства.
Встреченный вежливыми аплодисментами, Питер встал и направился к трибуне, а Хамфрис сел на его место. Зашторили окна, камера проектора выдала первый слайд на экран. Мой желудок так сжался, что я прокляла съеденный завтрак...
Демонстрируя один слайд за другим, Питер вскоре добрался до основной темы дискуссии. Он показал таблицу с кривой смертности в акушерстве за несколько лет.
– На следующем слайде, – уточнил он, – показан случай, ставший, так сказать, чемпионом в ряду причин летальных исходов.
Когда он начал рассказывать о гипоксиях, недостаточном кислородоснабжении – зародыша и разрыве пуповины, аудитория как-то неестественно притихла. Затем по рядам собравшихся прокатился ропот. Питер вдруг стал заикаться. Он смотрел на экран и видел на нем собственную, сильно увеличенную запись: «Встретился с пациенткой в 14.58... Ввиду отсутствия доктора Эберкромби было принято решение вводить больной по 4 грамма сульфата магния в час, внутривенно, стационарно, капельно; в 15.50 вновь наблюдал больную, та все еще была без сознания, кома-2: отсутствие рефлексов и оттока мочи. Увеличил дозу сульфата магния до 7, по-прежнему внутривенно».
Питер, казалось, был сражен громом, затем, опомнившись, быстро нажал кнопку ручного пульта. На следующем слайде продолжилось беспощадное самообличение, признание беспомощности, проявленной им при лечении Консуэло...
Я узрела тень, вырвавшуюся из первого ряда и ринувшуюся к аппаратной. Экран потух, шторы разъехались. Из аппаратной раздался призыв Алана:
– Минутку, джентльмены! Просим прощения за заминку. Вероятно, кто-то из технических работников случайно вложил слайды, не относящиеся к конференции. Будьте любезны, доктор Бургойн, идите сюда, мы вместе отберем нужные кадры.
Вряд ли Питер слышал Алана. При ярком свете софитов его лицо выглядело пожелтевшим. Не обратив внимания на шум голосов, он выронил пульт и зашагал, – но не к аппаратной, а мимо, на выход, к входным дверям конференц-зала.
Хамфрису потребовалось несколько мгновений, чтобы убедиться в том, что Питер не собирается зайти к нему в будку. Быстро оправившись от шока, он предложил устроить небольшой перерыв и объяснил, как пройти в кафетерий, где можно выпить кофе и перекусить за счет госпиталя.
Едва Хамфрис покинул конференц-зал, я выразительно посмотрела на Роулингса, он вскочил на ноги, и мы бросились к выходу. Я услышала протестующие крики Мюррея, но не остановилась. Роулингс несся за мной по коридорам, ведущим к акушерскому крылу здания.
Мы наткнулись на надпись – «Вход только в халате и с маской»; я поколебалась долю секунды, но решила пренебречь правилами и вихрем влетела в анфиладу палат. Разъяренная медсестра пыталась задержать нас, но мы проигнорировали ее так же, как не обратили внимания и на двух рожениц и врача, выскочившего, будто чертик из коробочки, с пронзительным криком.
Пробежав через вестибюль, набитый различным людом, мы ворвались в кабинет Питера. У его секретарши, одной из тех женщин, что утром регистрировали участников конференции, слащавая улыбка мгновенно сменилась паническим выражением лица, когда мы подбежали к двери ее босса.
– Его там нет! – взвизгнула она. – Он на совещании! Его весь день сегодня не будет.
Тем не менее я заглянула в кабинет, тот был пуст. Секретарша все еще блеяла в приемной, но, видимо, не была обучена искусству вышвыривать посетителей вон. – А теперь что? – отрывисто спросил Роулингс.
– К нему домой, – отозвалась я и обратилась к секретарше: – Алан Хамфрис был здесь? Отвечайте, был или не был? Нет?.. Значит, он более скор на ногу, чем я. И лучше знает Бургойна.
– А вы прекрасно ориентируетесь на местности, – саркастически заметил Роулингс. – Знаете, где живет Бургойн? – Я кивнула, он иронически прохрипел: – Вы и док, кажется, были друзьями? Не боитесь, что он обидится, если вы на него накинетесь со скандалом?
– Ни в чем не уверена, – парировала я, чувствуя, что нервы мои вот-вот сдадут. – Если уж охотиться вслепую, то неплохо было бы заставить мэрию Чикаго оплатить все утренние часы вашей работы, да и мне вы можете счет представить.
– Ну будет, будет, расслабьтесь, мисс Ви. Если это вас беспокоит, то сумма такая пустячная, что и думать о ней нечего. И вообще мы приятно проводим время. Едем в моей машине или в вашей?
– В вашей, конечно. Если кто-нибудь из патрульных задержит нас за превышение скорости, вы всегда можете воззвать к гуманным чувствам коллеги...
Он рассмеялся, и мы направились к его «монте-карло». Автомобиль покатился прежде, чем я захлопнула дверцу.
– О'кей, мисс Ви. Я весь в ваших очаровательных руках. Показывайте дорогу.
Ехал он быстро, но осторожно; я немного расслабилась. По дороге представила Роулингсу мой обобщенный анализ той показухи, что культивировали в госпитале, а также поделилась соображениями по поводу смерти Малькольма.
С минуту он молчал, обдумывая, затем с энтузиазмом заявил:
– Да будет так. Прощаю вас. Если бы вы рассказали мне об этом во вторник, я бы подумал, что напускаете дыма, дабы завуалировать картину. Правда, я до конца ни в чем не убежден, но у этих парней в госпитале явно рыльце в пуху, и они мне весьма подозрительны. Кстати, кто-нибудь из ваших знакомых водит «пон-тиак-файэро»? Идет за нами хвостом с начала автострады...
Я ухитрилась обернуться.
– А-а, это Мюррей. Видимо, следил за нами и поехал следом. Не хочет прозевать кульминацию, смазать конец своей статьи.
Роулингс свернул на малую дорожку к дому Питера. Мы увидели его «максиму» и темно-серый «мерседес» последней модели... Мюррей затормозил, чудом не врезавшись в нашу машину.
– Послушайте, Варшавски, что это значит? – свирепо заорал он, с силой захлопнув дверцу. – Бросить меня как раз в ту минуту, когда разгорелся настоящий сыр-бор!
Я помотала головой. Попробуй объясни с ходу. Роулингс уже подходил к дверям дома.
– Поберегите свои эмоции, Райерсон, – сказал он. – Ваша душевная ранимость сейчас абсолютно ни к чему.
Нам навстречу выбежала Пеппи. Узнав меня, начала ластиться, прижимать морду к передним лапам... Ее невинная, чистая радость вызвала спазмы в горле. Я ее приласкала...
Мы попали в кухню – подлинное чудо электроники, где безукоризненная нержавеющая сталь отливала блеском под солнечными лучами, затем прошли в элегантную, со вкусом декорированную столовую, а из нее – в холл, примыкавший к кабинету Питера. Дверь была закрыта. Роулингс прижался к стене рядом с дверным проемом, я встала за ним. С силой распахнув дверь, детектив вбежал в кабинет. Держа револьвер наготове, я устремилась вслед. Натиск оказался таким гармоничным, словно мы репетировали его не один раз. Убедившись, что никто в нас не выстрелил, Мюррей последовал за нами.
Питер сидел за письменным столом, сжимая револьвер, точно такой же, как у меня. Алан Хамфрис расположился в кресле напротив. Дуло было направлено в сторону Алана, и при нашем появлении рука Бургойна с оружием не дрогнула. Лишь лицо было искажено, на нем неестественно резко выделялись глазные белки.
Наше неожиданное появление, казалось, нисколько не поколебало Питера: ни удивление, ни шок не были властны над ним.
– А, Вик, это ты.
– Да, Питер, это я. А это – детектив Роулингс из чикагского департамента полиции, Мюррей Райерсон из газеты «Геральд стар». Мы хотим поговорить с тобой о Малькольме Треджьере.
Он еле заметно улыбнулся.
– Действительно, хочешь? Очень мило. С удовольствием. Он был хорошим врачом. Из него получился бы такой же доктор, каким должен был стать я сам – первым учеником и преемником Лотти Хершель, исцелителем боли, защитником бедных и слабых.
– Заткнись, Питер, – резко прервал его Хамфрис. – Ты просто выжил из ума.
– Если так, то вовремя и в подходящем месте, Алан. Ты ведь знаешь, что деньги – еще далеко не все. Стоило тогда Малькольму появиться у нас в госпитале, я понял: это конец! Он сразу же оценил, что мы сделали, и главное, чего мы не сделали. Из вежливости он ничего не сказал, просто включился в работу и сделал все, что еще можно было сделать. Увы, было слишком поздно.
