Ричард Пратер - Верняк
Что-то произошло. Молчальницы ожили.
– В чем дело? – удивился я. – Что я такого сказал?
Одна из красавиц энергично спрыгнула с матраса, и, как это бывает с водяными матрасами, он студенисто заколыхался. Пять остальных девушек, казалось, приветственно махнули мне. А эта одинокая красавица смотрела на меня с нескрываемым интересом. И, может быть, со страстью. Неужели? Наконец-то!
Но мои надежды уже столько раз обращались во прах.
– Что это было? – спросил я ее, стараясь держать под контролем свое возбуждение. – Не затонувший же корабль вас так взволновал! В нем нет никакого очарования. Готов поклясться, что вас заинтересовал «дудлбаг», верно? «Дудлбаг!»
– Маххрраййн, – запела она, как раньше не пела ни одна из них. Это была песня красавицы, истомная, хрипловатая и вязкая, как сироп, но ни в коем случае не клейкая и не сентиментальная. Прекрасная мелодия!
– "Отлично! – сказал я себе. – Я подозревал: существует нечто, чем можно пронять этих гордячек. Надо попытаться еще раз, и я это сделаю". Мааахрраах... Как это? Детка, ты и не знаешь, как это меня волнует – не думай, что я не читал «Тысячу и одну ночь». Я читал сказки Шехерезады под одеялом, когда был еще ребенком, тайком от взрослых, а с тех пор много раз перечитывал и никогда не забуду. Откройся... как тебя там... ах да, Сезам! Да, все, что вам требуется, это «Сезам, откройся...». Но что? Что это было?
– Даааййвэйн...
О, право же, как красиво это звучало.
И вдруг внезапно я понял, что произошло. Я нечаянно подобрал ключ, волшебное слово, открывающее пещеру с таинственными сокровищами. Этим словом-ключом было...
– Девин Моррейн? – завопил я. – Да?
Я улыбнулся ей, а она... она зарделась, и если вы думаете, что красавица из гарема не способна на такое, – красавица, одетая только в «гхазик» и «шуп-шуп», – то вы можете пойти и встать в своем классе в угол.
Но я еще не осознал полностью всего значения своего открытия и стал с глупым видом размахивать руками, теперь это у меня превратилось в привычку, и выкрикивать: «Девин Моррейн, откройся, Девин Моррейн...»
– Даайхвэнн Маххррэайнн! – повторила она мелодично, претворяя в песню земное имя.
И из-за ее спины с водяного матраса сначала одна, потом другая, а следом и все остальные подхватили, как гимн, подхватили и понесли: «Даайхвэнн Маххррэйнн!» Пение сопровождалось прыжками и всевозможными телодвижениями, пока, наконец, все они, волнообразно изгибаясь, не двинулись с места. Та, что была ко мне ближе всех, прикоснулась прохладными ладонями к моим щекам, а затем схватила мои руки в свои и начала отступать, увлекая меня за собой. По крайней мере она старалась увлечь меня за собой.
Нет, я не имел ничего против, чтобы оказаться окруженным шестью самыми роскошными на планете юными женщинами, но мне еще хотелось и получить хотя бы отдаленное представление о том, что же все-таки происходит.
Кроме того, в моем сознании все еще крепко сидели неосторожные намеки Шейха Файзули и устрашающий образ великана по имени Харим Бабуллах, забавляющегося отрубленными им головами...
Но, самое главное, до меня стало доходить истинное значение моего открытия.
– Эй, – сказал я, – погодите! Давайте-ка разберемся кое в чем. Иначе кто-то из нас останется пребывать в заблуждении.
Но к моменту, когда я все постиг и все понял, красавицы уже затянули меня на водяной матрас.
Я совершенно не представляю, как такое произошло и с чего это я вдруг принялся резвиться и прыгать вместе с ними. Нет, сказать, что я чересчур активно стремился вырваться от них или даже отказаться от прыжков, было бы неправдой, уж слишком много новых ощущений хотелось испытать и удержать в памяти. А звуки, напоминающие пение арфы! Все это – серьезнейшее испытание для любого, а я не настолько стоик, чтобы противостоять целой команде расшалившихся искусительниц.
Естественно, у меня не было осознанного намерения обманывать этих красоток, и я предпринимал попытки объяснить им, как они заблуждаются. Но ни мои слова, ни знаки не имели для них решительно никакого значения. Скорей всего они расценивали их как свидетельство того, что я получаю искреннее удовольствие от нашей игры.
Но, если быть откровенным, вынужден признаться, что в конце концов я смирился. Я пришел к выводу: в той безнадежной ситуации, в которой я оказался, единственный разумный выход – это извлечь из нее максимум приятного.
Но едва я покорился неизбежности, как услышал знакомый, отдающий металлом и в то же время мелодичный голос. И нет нужды добавлять, что обладатель этого чудного голоса сердито произнес короткую фразу, смысл которой был мне ясен помимо слов.
Шейх, абсолютный и самодержавный правитель Кардизазана, воочию убедился, что я спас его гарем!
Толпа одалисок внезапно отхлынула от меня, и перед моими глазами предстал он, абсолютный и самодержавный. Без всякой благожелательности он смотрел на то, как я маюсь в одиночестве посередине огромного водяного матраса, на котором только что забавлялся с шестью его женами.
В моей жизни бывали случаи, когда я испытывал некоторые затруднения в выборе единственно верного слова, пытаясь с достоинством, без моральных потерь, выбраться из какой-либо вязкой ситуации. И далеко не всегда это удавалось.
Может, я что-нибудь и придумал бы, будь у меня минута-другая на размышление. Или будь Шейх Файзули один...
Но он был не один. За его спиной стоял некто, кого я сначала принял за Кинг-Конга, с которого содрали шкуру. Потом я разобрал, что это все же человеческое существо, только неправдоподобно высокого роста. А если говорить о его мускулах, то лучше было бы сказать, что это не мускулы, а сплошное пособие по анатомии.
«Эге, – сказал я себе, – этого малого не возьмет и топор!»
Мне не надо было говорить, кто это. Не я ли сам призывал его сегодня?..
Тут перед моими очарованными глазами развернулась очень поспешная и очень странная церемония.
Вероятно, ни один человек в мире не был свидетелем подобного, но я бы с радостью согласился уступить свое место в партере кому угодно.
Шейх Файзули стоял на прежнем месте, а его шесть розовогрудых и спелых жен – шеренгой перед ним.
Еще раньше Шейх Файзули рассказывал мне, что в его стране все, что требуется от мужчины, чтобы развестись с женой, – троекратно повторить: «Я развожусь с тобой».
Это было как раз то, что произнес Шейх Файзули.
Восемнадцать раз.
Глава 22
Ничего особенного не произошло.
Шейх Файзули повернулся и пронзил меня взглядом черных, свирепо сверкнувших глаз. Бывшие жены продолжали стоять как стояли. Харим Бабуллах с устрашающим видом поигрывал мускулами.
Ну и что же?
Это было не важно. Потому что к этому времени я уже знал, кто меня подставил, как и почему. Улик было достаточно, более чем достаточно.
Я соскользнул с водяного матраса и направился к Шейху. И к Бабуллаху тоже, потому что он находился недалеко от Шейха. Разумеется, совсем недалеко. У меня было странное ощущение, когда я смотрел на этого малого.
Но это был мой час, и я собирался его использовать должным образом. Выжать из него все возможное. Выдоить, как корову.
Поэтому я выпрямился, чтобы быть как можно выше, и с улыбкой от уха до уха сказал:
– Вы все испортили, Шейх.
Я видел, как в его темных глазах заплясали, заметались огоньки, – на что ушла целая минута, – и он понял. Или по крайней мере начал понимать.
А вот Харим Бабуллах, к сожалению, не понял. Более того, моя дружеская улыбка показалась ему, вероятно, оскалом тигра, и он счел, что я нахожусь в угрожающей близости к абсолютному повелителю Кардизазана. Особенно учитывая то, что этому предшествовала моя пляска на водяном матрасе.
Харим уже начал вздымать свою руку. Левую, поскольку Шейх находился справа от него. Да и я был ближе к левой его руке, чем к правой, что значительно упрощало его задачу. Я увидел кулак, величиной с самый большой, увенчанный призом турнепс, какой иногда можно встретить на сельской ярмарке. Это было нечто бледно-лиловое – самый омерзительный цвет! – и бесконечно уродливое. И Бабуллах смотрел на меня своими глазами величиной с кофейные блюдца и какого-то землистого, я бы сказал – могильного оттенка. Смотрел бесстрастно, спокойно, будто примеривался к работе, которую нужно выполнить.
Он возносил руку, увенчанную кулаком-турнепсом, все выше и выше, явно намереваясь обрушить ее с этих высот, подобно грому и молнии, на мою голову. Но двигался он отнюдь не как громовержец. Скорее как черепаха весом в тонну. Как-то не спеша, лениво. Как если бы у него была уйма времени.
– Эй, Харим, – сказал я, осторожно прощупывая почву. – Я хочу сказать, мистер Бабуллах. Ничего, если я буду называть вас Харимом?
Он действительно двигался медленно, и это зачаровало меня, так что я словно бы со стороны наблюдал за происходящим со мной. К сожалению, это было не так.
