Избранные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Дашкова Полина Викторовна

— Хорошо. Ладно. А у него есть какие-то особые приметы? Как я его узнаю?

— Он подойдет и представится. Я не могу тебе его описать, я никогда его не видел. Ильич с ним знаком лично, я лишь заочно.

Бокий до отправления поезда сидел с Федором в купе, шепотом давал последние наставления.

— Не вздумай выходить на станциях. По возможности избегай разговоров с попутчиками. В соседнем вагоне едет Радек, он всюду сует свой нос. Если вдруг станет навязывать тебе свою компанию, учти, мне хотелось бы знать, о чем он тебя спросит. Но будь осторожен, Радек умеет забалтывать и вытягивать информацию, — Бокий встал, пожал Федору руку, пожелал удачи.

— Глеб Иванович, вы же не сказали самого главного! — спохватился Федор. — Ни одного имени!

— Да, я болван! — Бокий шлепнул себя по лбу. — Человек, который подойдет к тебе, назовется князь Нижерадзе.

— Грузин? Да еще и князь?

— Какая разница? Он представит тебя доктору. Доктора зовут Эрнст фон Крафт, он невропатолог, преподает в Берлинском университете, консультирует в Клинике нервных болезней.

У Федора сердце подпрыгнуло и затрепетало в горле. Стало нестерпимо жарко, словно купе наполнилось кипятком. В кипятке плавало бледное, вытянутое лицо Бокия, чернели внимательные, насквозь видящие глаза.

— Что с тобой? Ты его знаешь? — жестко спросил Бокий. — Кого именно? Нижерадзе? Крафта?

Письмо Михаила Владимировича, адресованное доктору Эрнсту фон Крафту, Федор успел перечитать раз десять и уничтожил еще до того, как переоделся в шелковое белье и шикарный костюм. Он выучил текст наизусть и готов был пересказать адресату почти дословно, но только наедине, имея стопроцентную гарантию, что никто, кроме адресата, не услышит.

Разумеется, о письме Бокий знать не мог. Но ему могло быть известно о давнем знакомстве Михаила Владимировича и Крафта. Следовало срочно ответить, как-то объяснить свою эмоциональную реакцию.

— Глеб Иванович, я тянул время, боялся сказать вам.

— Ну, давай же быстрей, поезд скоро тронется!

Не отводя взгляда, на одном дыхании, Федор изложил историю с цианистым калием, ту ее часть, которую услышал от Марии Ильиничны.

Проводник заглянул в купе, открыл рот, но Бокий рявкнул и задвинул дверь, едва не защемив бедняге нос. Поезд стал громко вздыхать, на платформе засвистели.

— Ничего, выскочу на первой станции, оттуда вызову машину. Продолжай, — сказал Бокий.

— Это все. Я, конечно, не решился спрашивать Владимира Ильича, обращался ли он к Сталину с такой просьбой, но я почти уверен, что не обращался.

— То есть ты считаешь, Сталин врет?

— А вы в этом сомневаетесь?

— Не знаю, — Бокий сел, сжал виски ладонями, и глаза его стали узкими, как у японца. — Старик говорил мне, что каждый революционер после пятидесяти должен быть готов выйти за флаг, что песня его спета, роль сыграна.

— Мне он тоже это говорит постоянно. И с детской радостью выслушивает мои возражения. Я уверен, ради возражений он и заводит подобные разговоры. Ему нужно, чтобы его разубеждали, утешали. Психологически это совершенно понятно. Так многие больные себя ведут. К тому же, знаете, люди, склонные к суициду, редко обсуждают с кем-то свое решение. Просто однажды человек делает это, и способ уже не имеет значения.

— Но если допустить на секунду, что Ильичу действительно захотелось иметь этот гамлетовский выбор. Быть иль не быть, — задумчиво пробормотал Бокий, — вряд ли он обратился бы за ядом к кому-то из близких. Жена, сестры, брат исключаются. Никто бы не дал ему. И я бы не дал. И ты. Вот он и прибег к помощи хладнокровного, лишенного сантиментов Кобы. Или тут другое. Тут вот что может быть. Ему захотелось увидеть реакцию Кобы на такую просьбу. Посмотреть в глаза.

— Не исключено, — кивнул Федор, — но знаете, Глеб Иванович, мне кажется, если мы сейчас станем с вами обсуждать все возможные версии, вам придется доехать со мной до Берлина.

— Да, ты прав. Версий может быть много. Твою, о том, что Сталин врет, я вовсе не исключаю, однако за ней стоит слишком тяжелый вопрос. Зачем?

— В любом случае примечательно, что история стала известна от Марии Ильиничны, — заметил Федор, — Именно ей он рассказал, не Крупской, которая умеет молчать. То есть он хотел, чтобы узнали многие.

— Зачем? — повторил Бокий и вдруг сник, уронил руки на колени. Глаза его погасли. Он смотрел в одну точку, мимо Федора, с такой тоской, что Федор невольно оглянулся, словно там, за его головой, можно было увидеть что-то, кроме пупырчатой зеленой стенки купе.

— Доктору Крафту расскажи об этом эпизоде, — произнес Бокий тихим, сиплым голосом и тяжело откашлялся, — но так, чтобы не слышал Нижерадзе. Только Крафту, никому больше.

Поезд тронулся. Бокий ловко выскочил на ходу, пробежал по скользкой платформе, горбясь под мокрым снегом, махнул на прощанье рукой. Федор остался один в купе первого класса, в мягком вагоне, где кроме него ехало несколько большевистских чиновников самого высокого ранга, в основном из Коминтерна и Комиссариата иностранных дел. Минимум два вагона в составе занимала вооруженная охрана. Еще был почтовый вагон, загруженный секретной дипломатической почтой, с отдельной охраной при нем, вагон ресторан, вагон лазарет, на случай, если кто-нибудь из важных путешественников захворает.

Федор вышел покурить в коридор. Снег летел назад, в Москву, косо штриховал стекла.

По коридору, в направлении вагона ресторана, шла маленькая, неряшливо одетая женщина. Несмотря на малый рост и худобу, она казалась непомерно тяжелой, словно была отлита из свинца. Когда она приблизилась, Федор почувствовал, как дрожит вагонный пол под ее широкими шагами. Следом, легко и беззвучно, плыл полный седовласый господин в дорогом помятом костюме, в очках, вероятно, иностранец.

Женщину Федор узнал, иностранца видел впервые. Анжелика Балабанова, старая приятельница Ленина и Крупской, громко, возбужденно говорила по немецки.

— Они предали идею социализма, цинично, расчетливо воспользовались сокровенной мечтой человечества, чтобы узурпировать власть и стать новыми монархами, олигархами, римскими патрициями, утопающими в роскоши. Здесь повсюду ковры, позолота. В Европе богатые буржуа путешествуют скромнее.

— Мне кажется, ничего позолоченного тут нет, — робко возразил ее спутник.

— А! Вот вам наглядный пример. Видите этого лощеного юнца? Какой дорогой костюм на нем! Запонки золотые, с драгоценными камнями. Новый образ большевика!

Она говорила о Федоре, вероятно, думала, что «наглядный пример» иностранных языков знать не может. Он обернулся и произнес по немецки:

— Добрый день, госпожа Балабанова. Я не большевик. Я врач.

Спутник ее смутился, она нисколько.

— Я видела вас у Ленина, — сказала она по русски, окинув Федора с головы до ног пристальным надменным взглядом, — ваша фамилия Агапкин. Почему вы обратились ко мне «госпожа»?

— Извините, если это обидело вас.

Она не ответила, зашагала вперед, спутник ее поплыл следом.

Федор хотел вернуться в купе, но открылась дверь соседнего купе, и оттуда вылезла рыжая взлохмаченная мужская голова в круглых очках.

— Ушли? — спросила голова, озирая коридор. — Табачку нет у вас?

Бокий ошибся. Член ЦК РКП(б), член Исполкома Коминтерна, журналист и автор многих анекдотов Карл Радек ехал не в соседнем вагоне, а в соседнем купе.

— Что ж вы так оплошали? — он встал рядом с Федором возле окна. — Товарища Балабанову обозвали госпожой. Она товарищ, принципиальный, самоотверженный наш товарищ. Из Коминтерна вышла, хлопнув дверью. Коммунистическая мегера, подружка Муссолини. Ну да черт с ней. Хотел я отправиться в ресторан, однако теперь подожду, пока коммунистка Балабанова изволит отобедать. Интересно, навсегда она уматывает из России или еще вернется? Слушайте, а что, эсеровские пули вы, врачи, из Старика вытаскивать вовсе не собираетесь?

— Пока нет необходимости, — сухо ответил Федор.

Радек говорил с сильным польским акцентом. Из папирос, предложенных Федором, высыпал табак, набил трубку, прежде чем разжечь ее, приблизил к Федору свое бледное, толстогубое лицо, обрамленное рыжими кудрявыми бакенбардами вдоль нижней челюсти.