Избранные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Дашкова Полина Викторовна

– Все они почему-то отказываются, – проворчал Михаил Владимирович. – Сколько ему лет?

– Пятьдесят восемь.

– Что с ним сейчас?

– Гипертонический криз. Давление мне удалось снизить немного, криз миновал, но острая почечная недостаточность может вызвать кому.

– В таком случае почему мы едем в «Метрополь», а не в больницу? Ты должен был отвезти его в Солдатенковскую, а потом уж мчаться за мной.

– Он не желает ехать в больницу, он верит только в препарат.

– У него помутнение рассудка? Делирий?

– Он в полном сознании. Но надежды действительно нет. Почки атрофированы, обе. Он умирает.

– Почему он мне покровительствует? Из-за препарата?

– Да. Но не только. Для него важно сохранить вас как ученого, как врача. Там, среди большевистской верхушки, здравомыслящих людей мало. Они ошалели от власти и от страха в любой момент ее потерять. Все они страдают манией величия. Понимать и ценить чужой талант никто из них не может. Каждый сам себе гений. Особая форма аутизма. Каждый сконцентрирован на себе. Если не станет Белкина, ни за что ручаться нельзя. Поверьте, это не слова. Я знаю, что говорю.

Автомобиль остановился у подъезда. В фойе их встретил высокий, сутулый юноша в гимнастерке, бритый наголо, с бледно-голубыми глазами и тонким поэтическим лицом.

– Совсем плохо, – сказал он, – судороги, дыхание ужасное.

В коридоре на третьем этаже у двери номера дремали стоя два чекиста. Заслышав шаги, оба встрепенулись и схватились за свои маузеры, но тут же извинились, вежливо поздоровались.

В просторном двухкомнатном номере было удивительно чисто. На диване в гостиной, накрывшись кожаным пальто, спала стриженая темноволосая барышня.

– Это Зина. Дочь его, – представил ее Агапкин, – вчера приехала из Швейцарии.

Зина поднялась, потерла глаза.

– Слава Богу. Здравствуйте, Михаил Владимирович. Я заснула, простите, вторые сутки на ногах. Знаете, он так сильно икает и все время подергивается.

На широкой гостиничной кровати высилась груда одеял, и за ними не сразу можно было разглядеть небольшую лысую голову на подушке, но тяжелое, с хрипами дыхание звучало на всю комнату. Когда вошли, больной дернулся и открыл глаза.

Лицо его было отечным, бледно-желтым. Михаил Владимирович сел на край кровати, приложил руку ко лбу. Кожа сухая. Лоб холодный, температура понижена. Пульс частый и слабый. Вздутый тугой живот.

– Диагноз твой точный, – сказал профессор Федору, – вижу, все, что можно было в таких условиях, ты уже сделал.

– Вы сами понимаете, профессор, вылечить меня невозможно, – отчетливо произнес Белкин.

– Нужно ехать в больницу. Шансы у вас неплохие.

– Папа, вот! Я говорила! Умоляю, поехали, ну что ты упрямишься?

– Зина, выйди, пожалуйста, и закрой дверь, – сказал Белкин.

Она всхлипнула и послушно удалилась.

– Почему вы лжете, Михаил Владимирович? Вам это совсем не идет. Я знаю, в любом медицинском учебнике написано: таких, как я, необходимо срочно госпитализировать. И любой разумный врач понимает, что это бесполезно. Такие, как я, обречены. Считайте, что я боюсь сыпняка. Он везде нынче, а в больницах особенно.

– Да, сыпняк. Не спорю. Но ваш организм отравлен. Почки не работают. То, что должно выходить, остается внутри, поступает в кровь, в мозг. Еще немного, и будет токсический шок, потом кома. Нужны процедуры, которые здесь провести невозможно.

– Дисипль, вы тоже уйдите, – сказал Белкин и слабо махнул рукой.

Федор вышел. Михаила Владимировича удивило это странное обращение, но некогда было задавать вопросы. Больной приподнялся, посмотрел на профессора.

– Мы оба знаем, что надежды нет. Даже если все сложится идеально, в больнице мне сумеют продлить жизнь еще на пару месяцев, не больше. Несколько недель я пролежу неподвижно, как бревно, под капельницами, с раздутым животом и угасающим сознанием, ради того, чтобы все равно помереть. Не надо этого. Мерзости и так хватает, вся моя жизнь сплошная грязь и мерзость. Я пытался подняться над обыденностью, мечтал приобщиться к древнейшим тайным знаниям, постичь сокровенную суть человека и человечества, я искал духовной высоты, а в итоге очутился в аду, среди маленьких бесенят, ничтожных и безжалостных.

– Матвей Леонидович, простите, но я не священник.

– Был бы нужен мне поп, я бы позвал попа. Нет. Я просто хочу, чтобы вы поняли меня. Пока стихла эта невыносимая икота и я могу говорить, извольте слушать.

– Хорошо. Я готов. Но извольте и вы меня выслушать.

Белкин схватил его за руку.

– Не надо. Я знаю все, что вы скажете. Препарат может убить. Червь – не панацея. Он выбирает сам, кому жить, кому умереть. Однако мне терять нечего, я обязан использовать этот последний шанс. Уходить сейчас я не имею права. Эффект домино. Падает одна костяшка, и за ней остальные. Их не так много, этих костяшек. Всего несколько людей. Но в их числе – ваша дочь, ваш сын, внук, вы сами, Федор. О своей семье я не говорю…

Опять началась икота. Пульс участился. Михаил Владимирович хотел позвать Федора. Нужно было срочно впрыснуть камфару, поставить капельницу. Но Белкин не отпускал его руку.

– История с есаулом могла стоить вам и Тане головы. Я сделал так, что никто не поверил Кудиярову, я ускорил его арест, прикрыл вас. Я дал возможность уехать в Германию Лидии Петровне Миллер с внучкой. Останься они, рано или поздно стало бы известно, что препарат у вас есть, что вы его использовали. На вас стали бы давить страшно, непереносимо, не слушая никаких разумных доводов. Ваша дочь уже дважды попадала в списки заложников. Без меня пропадете. Я знаю, на какие жать рычаги, как выстраивать защиту. Я вам нужен. Жизненно необходим.

– Матвей Леонидович, невозможно ручаться за результат вливания, это чудовищный риск, я врач, а не убийца.

– Когда вы делали те три вливания, вы разве чувствовали себя убийцей?

– Я не думал, не чувствовал, только молился.

– Вот и сейчас помолитесь, не за меня. За себя и за своих детей. – Икота больше не дала ему говорить, он стал дергаться, лицо побагровело, выступил пот.

На ватных ногах Михаил Владимирович дошел до двери, позвал Федора.

– Кипяти шприц.

– Уже, – сказал Федор, – вам осталось только приготовить раствор.

Зина подняла заплаканное лицо, посмотрела на профессора.

– Спасите моего папу, прошу вас. Я верю, вы сможете. Федя, ваш ученик, когда-то спас меня и моего ребенка, мы были обречены, как сейчас папа, но он спас.

– Я принял у нее роды в декабре шестнадцатого, – шепотом пояснил Федор и добавил громче: – Зина, это невозможно сравнивать. С медицинской точки зрения ни тебе, ни твоей Танечке ничего не угрожало. И все, довольно об этом. Не мешай нам, пожалуйста.

Он закрыл дверь в ванную комнату у нее перед носом. На столике, на белоснежной салфетке, лежало все необходимое. Шприц кипятился в стерилизаторе на маленькой спиртовке.

– То, что мы собираемся делать, ужасно, – пробормотал Михаил Владимирович, достал склянку из саквояжа и чуть не выронил ее.

– Что же ужасного? Мы пытаемся спасти человека, – неуверенно возразил Федор.

Михаил Владимирович ничего не ответил. Он готовил раствор, пробовал про себя молиться, но не мог.

– Почему вы совсем не верите в успех?

Профессор молча помотал головой.

– Никого еще препарат не убил, – сказал Федор, – не было ни одного смертельного исхода.

– Володя, – прошептал профессор чуть слышно, – ты ввел ему препарат, но он все равно умер.

Федор болезненно сморщился, помолчал немного и вдруг заговорил изменившимся голосом, быстро, сипло:

– Нет. Я не успел. Он умолял меня, но я боялся, не верил, так же, как вы сейчас. Когда наконец решился, было поздно. Я вернулся с готовым раствором, а Володя уже не дышал. Я пытался запустить сердце, делал искусственное дыхание. Потом, когда окончательно понял, что опоздал, я ввел препарат самому себе. Не три случая благополучного исхода. Четыре. И ни одной смерти. Крысы, разумеется, не в счет.