Фруде Грюттен - Плывущий медведь
Я стоял и ждал. Наконец Мартинсен позвонил. Его голос тонул в громком реве. Я уяснил, что оба вертолета наняла газета «Верденс Ганг». Мартинсен звонил в Берген — разузнать насчет других вертолетов, но «ВГ», похоже, зарезервировала все вертолетные компании. Мартинсен крикнул, что машет мне рукой. Я посмотрел вокруг и углядел его на одном из заводских контейнеров. И удивился, как это он туда забрался. Говорили, в заборе есть дыра. И рабочие пользовались ею, когда хотели улизнуть в город или проносили с лодок выпивку.
Второй вертолет тоже улетел. Все сразу же стихло. Тишину нарушал только шум реки. Я снова позвонил братцу. Он не отвечал. Мужчина рядом со мной сказал, что знает, о чем мне нужно написать.
— Вот как? — сказал я. — И о чем же?
— Что хватит принимать беженцев. Вот что нужно написать. Хватит принимать этих чертовых беженцев.
— Еще что?
— Можно написать, что иностранцам куда лучше жить в Осло. Там полно всяких разных. А здесь они — как бельмо в глазу. Представь, что будет, если рыбаков из фьорда заставят выращивать оливки. Вот что можно написать.
Я спросил, какое отношение это имеет к делу.
Вмешался другой зевака:
— Мусульмане выживут нас отсюда. Не в этом году и не в следующем, но когда-нибудь — обязательно. Побеждают всегда те, кто быстрее размножается. Мусульмане постоянно делают детей, а мы вымираем.
Я ничего не ответил. Позвонила заведующая. Я не стал брать трубку. Первый собеседник наклонился ко мне. От него шел запах пота.
— Возьмем эту реку, — сказал он. — Семга, которую мы ловим, почти вымерла из-за промышленных выбросов и той семги, которую разводят. Ясно?
— Не совсем.
— Мусульмане — как семга, которую искусственно разводят. Мы их откармливаем. Делаем сильнее. Но однажды они поплывут вверх по течению — и нам конец.
— Так уж и конец? — спросил я.
Вертолеты вернулись, и, перекрикивая рев моторов, мой собеседник орал мне в ухо:
— Напиши: мы хотим, чтобы они вернулись домой!
Я снял солнечные очки и посмотрел на него. Потом перебрался через забор и снова пошел вдоль реки. Мартинсен ждал меня возле рыбацкого домика. Он протянул мне телефон и сказал:
— Ты нарасхват.
Я взял у него сотовый.
— Это ты? — спросила завотделом.
— Я, — ответил я.
— Мартинсен говорит, нашли тело, — сказала она.
— Ну, что-то они точно нашли, — ответил я.
— В смысле?
— Что-то же они положили в черный мешок, прежде чем увезти его на «скорой помощи».
— Это был наш мальчик?
— Может, и дельфин.
Пауза. Потом на том конце послышался смех. Значит, чувство юмора у нее еще осталось.
— А в Сёрфьорде водятся дельфины?
— Да, они показываются по праздникам и демонстрируют всякие фокусы. Председатель городской коммуны хотел использовать их для рекламы Одды. Коммуна дельфинов во Внутреннем Хардангере.
— А я думала, в этом грязном фьорде уже никто не живет.
— Нет, в нем полно дельфинов.
Пауза.
— Ты можешь достать фотографию мальчика?
— Вместе с дельфином?
На этот раз она не засмеялась. Шутки закончились.
— Нам нужна его фотография, — сказала она. — У нас большие виды на это дело.
Я вернул телефон Мартинсену.
Мы поднялись по дорожке, сели в машину и поехали к центру. Мартинсен отправился в отель — отправлять фотографии. А я зашел в паб «Хардангер» — выпить стакан пива с сосисками. Вечер был спокойным. Пока я обедал, ко мне подсел Тур. Бывший одноклассник. Когда начали сокращать рабочие места на комбинате, Тур устроился в паб. Хотя повар из него был такой же, как из меня. Картофель фри получался сырым, а бифштекс вечно пригорал.
Тур закурил и спросил, что у меня новенького. Сказал, что слухам не верит. Сербы каждый день заходят в паб — отличные ребята. А сам я с ними не разговаривал? Я покачал головой и про себя подумал: не те ли это трое, которых я утром встретил в боулинг-баре?
— Какой там у них мотив — одним богам известно, — сказал Тур. — Эти «национал-ополченцы» совсем с катушек съехали. Приходят сюда, выпендриваются и достают всех, особенно иностранцев. Но даже если у тебя есть мотив — ты же не становишься от этого убийцей?
Он сказал, что все устали: и сербы и оддинцы. Эти ребята похожи на него. Живут, чтобы работать и трахаться. И все. Так они себя настроили. Сейчас, когда им восемнадцать или девятнадцать, надо трахаться и работать. Надо жить телом. Уставать и потеть. Но здесь нет ни работы, ни девчонок. Он знает, каково это — оказаться безработным. Ты сходишь с ума. Теряешь этот мир. Теряешь себя.
Я покончил с сосисками и допил пиво.
Тур встал:
— Ты не такой, Роберт. Ты всегда умел красиво про все писать.
Я пошел в туалет, там меня вырвало. Я ел слишком быстро. И теперь сосиски с беарнским соусом желто-бурой кашей лезли обратно. Потом я взял еще пива. Закурил. Вертолетный рев все еще звучал во мне. И воздух от лопастей хлестал меня изнутри. Я посмотрел на залитую солнцем улицу. Там проходили люди. Там проезжали автомобили. Туда падали вездесущие лучи света. Там мерцала и подрагивала Одда.
~~~
Братец пополнел. Я стоял в стороне и мог преспокойно его разглядывать. Над поясом нависало приличное брюшко. Это я замечал и раньше. Франк активно набирает вес. И вид его брюшка, прикрытого голубой форменной рубашкой, меня радовал.
Окна столовой в ратуше были распахнуты, но все без толку. Внутри было не продохнуть от журналистов. Они появлялись ниоткуда. Почти все — молодые (я подумал, что многие просто подрабатывают летом). Все — загорелые и одеты в светлое.
Кажется, кого-то я видел по телевизору, но точно ни с кем не был знаком. А вот они, похоже, друг друга знали. До пресс-конференции они мило улыбались и болтали. Молодая блондинка рассказывала, как их шофер заблудился и чуть не увез их в Хёугесунн. Тощий очкарик жаловался на еду в гостинице.
Франк — молодец. В микрофоны говорил спокойно. Мне бы не хотелось, чтобы мой младший брат выставил себя дураком перед объединенными силами журналистов. Но он и парень из Крипос[4] говорили только сухими фразами. Расследование. Поиски. Найден труп. Причины смерти неизвестны. Ничего нового. О молодом Педерсене говорили как о чем-то абстрактном. Я подумал, что ведение пресс-конференций — это особое, очень сложное искусство: как правильно сказать все так, чтобы ничего не сказать. Полиции не хочется выдавать информацию. Журналистам не хочется сдавать позиции.
Когда Франк входил в столовую, я кивнул ему, но он на мое приветствие не ответил. Я видел, что он нервничает. Когда он нервничает, то начинает зачесывать волосы за ухо. Я подумал, что он слишком сильно мажет их гелем. И что волосы ему надо покрасить. За последний год виски у него поседели. И я любил его этим подколоть.
Пресс-конференция уже близилась к концу, когда слово вдруг взял представитель местной газеты. До сих пор все играли по правилам. Просто ждали, когда можно будет встать с кресел и взяться за дело по-настоящему. Например, устроить кому-нибудь после конференции образцово-показательный допрос в интересующем ключе. В кулуарах и желательно перед телекамерой. И, если повезет, выжать из какого-нибудь бедолаги заветное слово — «убийство».
Но этот тип из «Народной газеты» всегда был со странностями. И выглядел соответственно. Черные очки. Колтун в волосах. Седая борода. Он спросил, не полагает ли полиция, что убийство было ответным действием на проявления расизма. Все разом притихли. Парень из Крипос сказал, что ни один из вариантов исключить нельзя. Пока у полиции нет полной картины происшедшего. Впрочем, как и уверенности в том, что это убийство.
Но бородач не сдавался. Он спросил, не боится ли полиция, что в Одде скоро начнут линчевать. Франк сказал, что воздерживается от комментариев. «Народную газету» интересовало, будут ли искать убийц среди лиц определенного круга и верно ли, что погибший накануне вечером был замечен в ссоре с людьми этого круга. Мой братец и тут воздержался. Он передал просьбу родственников погибшего пока не публиковать его фотографию. Пресс-конференция завершилась.
Журналисты кинулись собирать свои принадлежности. Франка с парнем из Крипос они перехватили перед зданием суда, зажав таким образом, чтобы рядом со входной дверью в кадре оказалась соответствующая табличка. Корреспонденты были повсюду. Я попытался сосчитать их, но бросил это занятие. И услышал, как журналист из «Афтенпостен» спрашивает парня из Крипос:
— Мы, жители столицы, часто сталкиваемся с подобными происшествиями, но как такое могло произойти в тихом Хардангере?
Мой брат давал интервью ТВ-2, который представляла молодая корреспондентка в светлом брючном костюме и сдвинутых на макушку солнечных очках. Я видел, как братец перед съемкой зачесал волосы за ухо и оправил форменную рубашку — на случай, если в кадр попадет его живот. Мне снова стало весело. Сам я за последний год немного сбросил. И все-таки оставался толстяком. В нашей семье все были маленькие и плотные. И вот я начал терять в весе. А братец — набирать. Я подумал, что встретимся мы где-нибудь на полпути. Может, тогда я стану больше похож на Франка. Но я все равно чувствовал некое превосходство.
