Росс Томас - Если не сможешь быть умничкой
— Ты совсем охренел, Лукас, — сказал Синкфилд.
— У тебя есть что-то получше?
— Нет, кроме одного.
— Чего же?
— Такой чушью я себе голову не забиваю.
Синкфилд воспользовался своим значком, и мы легко миновали охранников Уотергейта. Пришлось подождать лифт, но недолго. В таких дорогих кооперативных домах, как Уотергейт, платят не для того, чтоб потом экономить — особенно на лифтах. Кабина лифта остановилась с легким звоном колокольчика. Двери открылись, и оттуда степенно вышел частный сыщик (100 баксов за час), мистер Артур Дейн, весь, как всегда, в своем костюме эпохи Эйзенхауэра.
— О, судьба постоянно сталкивает нас друг с другом лбами, не так ли, лейтенант? — сказал он, потом кивнул мне и добавил: — Мистер Лукас! — чтобы я не почувствовал себя обойденным.
— Вы поднимались к сенатору? — спросил Синкфилд.
— Совершенно верно.
— Довольно странное место для вашего визита, не так ли?
— В действительности совсем нет, лейтенант. Я порой выполняю функции своего рода дипломатического курьера между миссис Эймс и ее мужем — хотя обычно мне не удается пройти дальше мисс Мизелль. Сегодня мне пришлось принести дурные вести.
— О! — сказал Синкфилд. — И что ж за дурные вести?
— Вы помните секретаря сенатора, Глорию Пиплз?
— Маленькая пьянчужка на похоронах?
— Да, она плоха, — сказал Дейн. — Она каким-то образом достала номер телефона миссис Эймс и начала ей названивать, не разбирая дня и ночи. Несет на самом деле бог знает что, допилась уже, очевидно, до полной потери разума. Тут госпожа Эймс заволновалась, что так она и вред себе какой-нибудь причинит; и попросила меня выяснить, не сможет ли сенатор взять на себя заботу поместить бедняжку Пиплз куда-нибудь.
— «Куда-нибудь» — это куда? — спросил я.
— В Вашингтонский Больничный центр — пока не просохнет от пьянства, — сказал Дейн.
— А после? — спросил Синкфилд.
Дейн пожал плечами.
— В какой-нибудь частный санаторий.
— Есть такие частные санатории, откуда уже не выберешься, — сказал Синкфилд.
— Женщине необходима помощь, — сказал Дейн.
— И сенатор дает согласие?
— Его там нет, но мисс Мизелль сказала, чтоб я брал инициативу в свои руки и делал все, что необходимо.
— Хм… Она уже взяла в свои руки все полномочия?
— Мы целый час ждали прихода сенатора, но когда он так и не пришел, мисс Мизелль сказала, что она берет на себя всю полноту ответственности за несчастную Пиплз.
— А где ж сенатор? — спросил я.
Дейн взглянул на часы.
— Он пошел прогуляться уже часа два назад. И до сих не возвращался.
— Я бы и сам не возражал провести часок в ее обществе, — сказал Синкфилд. — Но мне всегда надо иметь кого-то при себе, вроде Лукаса.
— В качестве дуэньи, — вставил я.
Артур Дейн чуть-чуть улыбнулся, показывая, что в состоянии, едва услышав шутку, оценить ее. Это была слабая, болезненная улыбка, и она быстро исчезла. — Миссис Эймс хотела бы увидеться с вами, мистер Лукас, — сказал он.
— Так из-за этого она мне вчера звонила? — спросил я.
— Да.
— И вы тоже звонили по этому поводу?
— Точно так.
— Ну хорошо, я, наверно, навещу ее. Когда?
— Вы долго намереваетесь пробыть там, наверху? — спросил Дейн.
Я взглянул на Синкфилда, он покачал головой. Я ответил:
— Нет, недолго.
— Ну, если вам угодно, я мог бы подбросить вас до «Французского ручья» и отвезти обратно. Мне все равно туда надо в любом случае.
— О-кей, — сказал я. — Где встречаемся?
— Здесь, в холле. Мне в этом холле уж не впервой коротать досуг.
Синкфилд посмотрел кругом.
— Не такое уж плохое местечко для ожидания. Особенно, если кто-то вам платит за него по пятьсот баксов в день.
Прежде чем Дейн успел ответить, я спросил его:
— А зачем миссис Эймс хочет меня видеть?
— Не знаю, — сказал он.
— Вы спрашивали?
— Спрашивал.
— И что она сказала?
— Ответила, что это важно, — сказал он. — Если уж быть точным, она сказала, что это жизненно важно.
— Тогда, я полагаю, мне лучше навестить ее.
— Да, — сказал Дейн, — я думаю, надо бы.
И я, и Синкфилд дружно уставились на Конни Мизелль, едва только она нам открыла. Не знаю, сколько точно времени мы на нее глазели, но, наверно, несколько секунд. На ней было белое платье из какого-то материала двойной вязки, но не думаю, что мы пялились бы менее напряженно, если б она открыла нам дверь голой. Она как-то так, таким вот странным образом, воздействовала на меня. Примерно таким же образом она воздействовала и на Синкфилда. Должно быть, такое действие она оказывала на большинство мужчин.
— Ого, — сказала она, — оба-двое! Как мило. Ну, входите.
Мы вошли и смотрели, как Конни усаживается на одну из кушеток-близнецов, расположенных по бокам от камина. Садилась она грациозно, как бы невзначай продемонстрировав при этом свои ноги. Затем она плавно взмахнула правой рукой и сказала:
— Думаю, вам обоим будет удобно на другой кушетке.
Мы оба уселись на вторую кушетку. Я ждал, что Синкфилд начнет, но он медлил. Он пожирал глазами Мизелль.
— Лейтенант? — сказала она.
— Да.
— Вы всегда берете с собой на задание репортера?
Синкфилд взглянул на меня. Во взгляде явственно читалось желание, чтоб я немедленно испарился.
— Ох, ну я не думаю, что Лукас здесь в качестве репортера, — сказал он.
— Неужели? — спросила она.
— Ну… по-моему… мне кажется, он тут вроде как историк.
— А не биограф ли — что-то вроде приснопамятного Джимми Босуэлла?
— Кто это — Джимми Босуэлл? — спросил у меня Синкфилд.
— Был такой много лет назад, повсюду следовал за парнем по имени Джонсон и записывал все, что тот ни скажет. Джонсон имел обыкновение изрекать по любому поводу разные остроумные фразы.
Синкфилд покачал головой.
— Не, я думаю, что Лукас все ж историк. Этакий любитель копаться в прошлом. Как вчера, когда он ездил в Лос-Анджелес, чтобы порыться в прошлом. В вашем прошлом, мисс Мизелль.
Она взглянула на меня.
— И что ж вы нашли, мистер Лукас? Надеюсь, ничего отвратительного?
— Нет, только обнаружил кое-какую ложь в том, что вы мне рассказывали.
Она рассмеялась.
— О, вы насчет того, что я говорила о своем происхождении из «вот такого вот среднего класса»? Да, при рассмотрении не очень-то похоже на средний класс, не так ли? А как бы вы обозначили мое происхождение? Ну, ведь не «из низших слоев», правда? Только не в этой стране. У нас, как мне порой кажется, можно быть или из совсем обнищавшего, бывшего среднего класса, или из богатых.
— А что плохого в том, чтобы быть из среднего класса? — спросил Синкфилд.
— Ничего, лейтенант, — сказала она. — Просто тоска.
— Вы бы назвали свою мать представителем среднего класса? — спросил он.
— Мою мать?
— Угу. Вашу мать.
— И что бы моя мама с этим делала?
— Ну, я всего лишь интересуюсь, что вы по ее поводу думаете, — сказал он.
— Я думаю, что она была моей матерью. И она делала это, насколько это было в ее силах, — ответила Конни.
— А ваш отец?
— Он учил меня играть на пианино, — сказала она. — И еще кое-каким вещам.
— Вам известно, где сейчас мистер Мизелль?
— Нет, — сказала она. — Они с мамой расстались много лет назад. Я не знаю, где он сейчас.
— А братья или сестры?
— Нет, — сказал она без колебаний. — У меня их нет. Что это у вас вопросы все о моей семье, лейтенант?
— Вы разве не знаете, что Игнатиус Олтигбе был ваш сводный брат? — сказал Синкфилд, и я не мог не отдать должное искусству, с каким он подвел к этому разговор. Конни Мизелль выглядела изумленной. Рот ее открылся, брови поползли вверх. Затем она нахмурилась. Так выглядят большинство людей, когда они чем-то поражены.
- Игнатиус? — спросила она с большой долей недоверия. — Мой сводный брат?!
— Именно об этом говорится в его свидетельстве о рождении, — сказал Синкфилд.
Какое-то время она обдумывала это, а потом засмеялась. Откинув голову назад, она смеялась, будто обнаружила что-то действительно забавное. Отсмеявшись, она быстро вытерла глаза — так что я не заметил, были ли там настоящие слезы — и сказала:
— Вы имеете в виду, что моя мать пошла в постель с черным мужчиной, когда-то давно, еще в начале сороковых?
— Очевидно, так, — сказал Синкфилд.
— Моя мама терпеть не могла черных, — сказала Конни Мизелль.
— Должно быть, на отца Олтигбе это не распространялось.
— Он ее, наверно, изнасиловал, — сказала она.
— И околачивался поблизости, чтобы сообщить ей свою фамилию, — Синкфилд покачал головой. — Как я сказал, едва ли она не переносила всех черных.
