Виктор Каннинг - Рука-хлыст
В этот момент раздался стук в дверь. В комнату вошла Веритэ.
— Если ты пришла помочь мне уложить вещи, то справлюсь сам. Я бы только хотел получить фунтов пятьдесят австрийскими шиллингами. Можешь вычеркнуть эту сумму из моего счета.
Веритэ прошла в комнату, взяла мой чемодан, положила его на кровать и начала укладывать вещи.
— Понимаю, что ты чувствуешь.
— Понимаешь?
Она кивнула:
— Конечно. Если бы я могла тебе помочь, то помогла бы.
Я желаю тебе только хорошего. И даже ей, если ты о ней думаешь.
Я подошел к Веритэ и, положив ей на плечи руки, заглянул в ее большие карие глаза, а затем наклонился и мягко поцеловал в губы.
— Сейчас ничего нельзя поделать. Колесо начало крутиться давно. Мне остается только ждать и смотреть, на какой цифре оно остановится.
— Понимаю. И когда придет это время, если захочешь, ты всегда можешь найти меня.
— Если я смогу передвигаться самостоятельно после того, как все взорвется ко всем чертям, я, возможно, обращусь к тебе.
Если бы я знал тогда, какой скрытый смысл таился в моих словах!
— Что это за старик с деревянной ногой?
— Партнер герра Малакода.
— Еврей?
— Да.
— А что у него с ногой?
— Ампутировали в концентрационном лагере.
В этот момент зазвонил телефон. Я взял трубку и услышал:
— "Инспектор"?
— Да?
— Железнодорожный вокзал в Инсбруке, — продолжал мягкий, довольный голос — как будто человек доедал плитку шоколада. — Сегодня, в двадцать один час.
— О'кей.
Веритэ посмотрела на меня, и я сказал:
— Это мой букмекер. Он наконец-то выследил меня. Ты не забудешь о деньгах?
Я видел, что Веритэ хотела что-то сказать, но промолчала.
Она повернулась и вышла из комнаты.
Уложив вещи, я спустился в холл. Там меня ждал Стебелсон, он прошел со мной по парадной лестнице, мы вместе вышли, подождали, когда подъедет «роллс-ройс».
У меня было какое-то странное предчувствие, и поэтому я сказал:
— Не хотите ли послушать теорию, которая у меня появилась?
— Нет, — ответил Стебелсон.
— Отлично. В таком случае мне будет еще приятнее изложить ее вам. Вы втянули Кэтрин в это дело. Но не потому, что вы хотите сделать что-то для Малакода. А потому, что каким-то образом вы сможете сделать что-то и для себя. Может быть, вам, как и мне, не нравится быть наемным работником. Но суть не в этом.
Вы выбрали не ту девушку и понимаете, что совершили ошибку.
Как и вы, я поначалу думал, что где-то там найдется пожива, но теперь знаю, что к нам это не относится. Последуйте моему совету, быстренько получайте небольшую прибыль и, если сможете, выходите из игры.
Стебелсон, к моему удивлению, улыбнулся и вежливо сказал:
— Возможно, я последую вашему совету. Кэтрин и в самом деле очень ненадежный человек. Думаю, она просто не способна на подобные дела. Но я получил от нее письмо, которое многое проясняет.
— Вы получили письмо?
— Из Венеции. Это первая весточка от нее с тех пор, как она уехала из Парижа.
— Но я могу пойти и все рассказать Малакоду.
— Пожалуйста, а я скажу, что вы просто пошли на хитрость, чтобы не потерять работу. Впрочем, я не думаю, что вы хотите остаться. У вас другие планы. Если вы помните, однажды я вам сказал, что не советую влюбляться в Кэтрин. А вот и машина.
Неслышно подкатил «роллс-ройс», и шофер вышел, чтобы открыть мне дверцу. Я сел в машину, провожаемый взглядом герра Стебелсона. На прощанье он поднял свою крупную руку.
Я увидел стоящую в дверном проеме Веритэ. Она чуть приподняла руку и отвернулась.
Я люблю компанию и поэтому пересел на кресло рядом с шоферским. Мы доехали до Инсбрука меньше чем за час.
Было всего лишь шесть вечера, поэтому я отправился выпить и закусить. За ужином прочел записку, которую шофер передал мне после того, как мы приехали.
— Мадам Латур-Мезмин просила передать вам это.
«Дорогой, я вижу, что ты совершаешь безрассудный поступок. Но ничего не могу сделать, не могу остановить тебя. Мне твое состояние знакомо намного лучше, чем большинству людей. Пожалуйста, постарайся позаботиться о себе. В любой момент, когда захочешь, я отдам тебе всю мою любовь. Чтобы избавить тебя от лишних хлопот, сообщаю, что озеро Заферси находится недалеко от перевала Эйкен, на немецкой стороне границы. Люблю. В.».
Она была совершенно права. И мне не пришлось испытывать трудности в поисках этого озера.
* * *В девять вечера я встретился с молодым человеком в спортивной куртке и плотно обтягивающих брюках из саржи. У него были песочного цвета усы и тирольская шляпа с пером. Когда его старый «мерседес» тронулся с места, стало совершенно ясно, что независимо от степени изношенности самой машины ее двигателям всегда был обеспечен заботливый и любящий уход.
Парень оказался англичанином и всю дорогу непринужденно болтал на самые разные темы. Я не перебивал его.
В Шарнитце мы пересекли австро-германскую границу и двинулись на север, в сторону Мюнхена. Миль через пять свернули с главного шоссе вправо. Время от времени сквозь деревья мелькала водная гладь озера.
Проехав еще мили четыре, машина резко свернула влево, выехала на узкую дорогу, и фары высветили фасад низкого здания, выложенного из серого камня, с окнами, прикрытыми ставнями.
Мы объехали здание и вошли в него сбоку. Мой провожатый провел меня по длинному коридору, в конце которого оказалась старомодно обставленная кухня.
Там я увидел Сатклиффа. Он сидел за кухонным столом; перед ним стояла тарелка с холодной говядиной и салатом.
Он поднял глаза и посмотрел на парня, который стоял сзади.
— Отлично, Ник. Я позвоню, если ты понадобишься.
Я услышал, как позади захлопнулась дверь. Сатклифф жестом пригласил меня сесть на стул, стоящий у другого конца стола, напротив него. На столе стояла бутылка виски, сифон и стакан. Я сел на стул и приготовил себе выпивку. Сатклифф отправил в рот салат и пожевал его, изучающе глядя на меня.
Мне не понравился его взгляд. Впрочем, мне он никогда не нравился.
Проглотил салат и сказал:
— Начни с начала — и рассказывай все, ничего не пропуская. Ничего.
Я закурил, сделал глоток виски и стал рассказывать, начав с того дня, как я приехал в Венецию, и кончив тем, как меня встретили в Инсбруке, при этом, разумеется, сообщая только то, что представляло интерес с профессиональной точки зрения. Я не вдавался в подробности моих личных отношений с Веритэ, не говорил о чувствах к Кэтрин, но упомянул об остальных вещах. Сатклифф слушал меня внимательно, медленно пожевывая говядину и салат, изредка запивал еду вином.
Я знал, что после того, как я закончу, последуют вопросы, и поэтому старался ничего не говорить о своих догадках. Сатклифф терпеть не мог догадок. И с каждой минутой я ощущал все большее и большее неудобство, потому что внезапно понял, что, хотя Сатклифф и использовал меня сейчас, использовал в прошлом и, наверное, не раз обратится ко мне в будущем, я никогда в действительности не нравился ему. И пока в моих документах не будет стоять штамп, свидетельствующий о том, что я официально работаю у них, я никогда не буду ему нравиться. Если бы я полностью принадлежал ему, он, вероятно, справился бы со своей неприязнью ко мне.
— Тот седой старик в шале «Папагей» — ты уверен, что у него протез?
— Веритэ Латур-Мезмин это подтвердила.
— В кого же из них ты влюбился — в нее или в Кэтрин?
Я не ответил. Сердито посмотрел на Сатклиффа и сделал глоток виски.
— Так в кого же?
Я знал этот тон. Это был тон, каким Сатклифф разговаривал на работе. Этот тон нисколько не напоминал непринужденный разговор двух людей после обеда. Он убил в себе все эмоции, лишь бы только получить то, что ему нужно, и да поможет Господь тому, кто окажется на его пути.
— В Кэтрин. И я не хочу, чтобы ее жизнь окончилась в озере.
— Естественно. Но если расклад будет иным, с ней может произойти именно это.
— Дело на первом месте?
Мой вопрос не рассердил его.
— К несчастью, да. Так что давай перейдем к самой сути. С профессиональной точки зрения ты допустил промах. И это накладывает определенные границы на степень твоей пригодности. Ты имеешь к этому делу личный интерес. А это означает, что, испытывая определенные чувства, ты можешь перестать слушаться поводьев. И если момент, когда мы должны будем приступить к активным действиям, настанет позже убийства одной из девиц, ты ведь не сможешь принять этого.
— Хотите сказать, что под моей мятой рубашкой бьется маленькое теплое сердце? И меня не должно волновать, что, пока вы будете неторопливо распутывать этот грязный политический клубок, какую-то девушку утопят в озере и гольяны будут выедать ей глаза?
— Совершенно верно.
Он произнес это с таким же зловещим присвистом, с каким старик Шпигель извлекал из трости толедскую рапиру.
