Вячеслав Сухнев - В Москве полночь
Как и многие работники Управления, Самарин был из провинциалов, из крохотного районного поселка на нижней Волге, где по сю пору наблюдалось лишь три двухэтажных дома: райком бывшей партии, школа и больница. Здесь еще мычали по дворам коровы и гоготали гуси, а возле палисадников цвели ноготки и сентябрины. Заканчивал Самарин автодорожный институт, мечтая о карьере главного механика хорошего гаража в областном центре, но на последнем курсе был рекрутирован в Управление. Жил безбедно, холостяком, в хорошей квартире на «Пражской». Для ведения немудрящего хозяйства выписал сестру, пообещав устроить ее на подготовительные курсы — после школы той хотелось поступить в какой-нибудь институт.
Жениться в ближайшие сто лет недополучивший в суровой юности женской ласки Самарин не собирался — его вполне устраивала дружба со всеми свободными москвичками от двадцати до пятидесяти лет. И с несвободными — тоже. О победах Пашунчика на невидимом фронте ходили легенды. Как настоящий грибник, Самарин не пропускал ничего — ни молодой лисички, ни мятой сыроежки: все сгодится…
В это утро Самарин не изменил привычке. Прогулялся по скверу, чинно дождался зеленого света на переходе к кинотеатру «Мир» и мимо билетных касс прошел во двор, заставленный ржавыми мусорными баками.
Тут его и догнала запыхавшаяся миловидная девушка в джинсиках и серой блузке:
— Павел Александрович, минуточку!
Самарин, остановившись, с большим интересом оглядел девушку, поправил соломенную шевелюру.
— Слушаю вас внимательнейшим образом.
Голос у него стал на октаву ниже обычного, с хрипловатыми котовскими обертонами.
— Не знаю, с чего начать, — тихо сказала девушка и опустила голову. — Вы меня, конечно, не помните… Извините, что просто так, на улице…
— Что вы, никаких церемоний! Чем могу — помогу. А не помогу — всю жизнь буду терзаться. Вы меня понимаете? Честное слово! Не помочь такой девушке — это застрелиться! Где мы встречались, не напомните?
— Не важно, — сказала девушка нервно. — Второй час жду. Чуть не упустила.
— Ну, я же не птичка! — заквохтал Самарин, непринужденно прихватывая девушку за талию.
— Птичка, — сказали сзади. — Еще какая…
Самарин подобрался и тут же увял, почувствовал между лопаток металлический холодок.
— Говорят, с двадцати шагов доску прошибает. Не пробовал, правда, но могу устроить эксперимент.
Рубашка на Самарине была широкая, навыпуск, и Толмачев сразу нашел пистолет — сзади, за поясом. Не удержался и чувствительно ткнул стволом Пашунчика в поясницу. Пистолет бросил в карман, а кольт накрыл прихваченной ветровкой Самарина.
— Пошел вперед! И не вертись — не в школе.
Самарин неуверенно двинулся по проулку к ветлечебнице. Краем глаза он успел заметить, что девушка покинула двор.
— Отдаю должное, хорошо придумал, — сказал Самарин. — А я считал, Коля, ты не по этой части. Хорошо придумал. В другой ситуации я бы не расслабился, не стал бы мух ловить.
— Знаю, — сказал Толмачев. — Ты у нас супермен. Не голова — радар. Взрывная реакция. Пукнут рядом — за пушку хватаешься. Подойди я к тебе на улице просто так — изрешетил бы с испугу.
Самарин зло сморгнул. Ему напомнили историю, о которой в Управлении знали. Во Львове, где Пашунчик был в командировке, пьяный мужичок попросил у Самарина прикурить в железнодорожном сортире. Нет бы сказать: не курю… Самарин вытащил пистолет. Мужичок протрезвел и завопил. Вмешалась милиция, благодаря чему о происшествии и узнали в Управлении.
— Хорошо придумал, — в который раз тупо повторил Самарин. — Ничего отвлекаловка, ничего… С удовольствием познакомлюсь. Ценю твой вкус, Коля.
— А я твой не ценю. С поганой компанией связался, Паша.
— Не понял! Если у тебя две пушки…
— Давай договоримся: сначала слушаешь меня, а потом выступаешь сам. Еще раз пасть разинешь — пристрелю. Мне терять нечего. Кстати, не без твоей помощи. Усвоил?
Самарин угрюмо кивнул.
— Направо, — сказал Толмачев. — А теперь во двор. Стой!
Они остановились у гаражей, склепанных из старого листового железа и выкрашенных грязно-зеленой краской. В этот утренний час здесь не было ни души. Лишь в глубине двора за нескладными кустами боярышника старуха понукала меланхоличную овчарку:
— Гуляй, Рекс, гуляй, кормилец!
— Повернись, — сказал Толмачев. — Строить гения кун-фу не рекомендую. Кишки прострелю.
Самарин медленно повернулся, и Толмачев с мстительным торжеством заметил, что лицо у Пашунчика серое и мокрое от страха. Ему стало даже чуть-чуть жаль Самарина.
— Играет сфинктер, сволочь? — полюбопытствовал Толмачев. — Играет… Жить-то хочется!
— А тебе не хочется? Зря ты влез в это дело, Коля, зря!
— Там поглядим… Не буду рассказывать, что мне известно — лишняя информация, оказывается, тебе во вред. Но знаю много, поверь на слово. Достаточно, чтобы сдать тебя со всеми потрохами отделу безопасности. Хочешь поговорить с ребятами из безопасности, облегчить душу исповедью?
Самарин засопел.
— Верю, не хочешь. Они живо узнают, кому сдаешь товарищей. И на своего высокого покровителя можешь не рассчитывать. Меня ему не достать. Василий Николаевич в надежном месте. Ну, кто теперь самый крайний, Пашунчик? Напряги извилины!
Самарин затравленно оглянулся, словно из кустов ему в спину смотрел хозяин.
— Говори что-нибудь, — попросил Толмачев. — Я хочу понять — ты хоть сознаешь свое теперешнее положение?
— А то не сознаю! — хрипло сказал Самарин и шумно сглотнул. — Я не хотел… Но меня сломали, Коля… Обещали Ленку заловить, сестру. Понимаешь, что это значит?
— Догадываюсь, — буркнул Толмачев. — Все равно, сволочь ты, Паша! Надо было искать достойный выход, а не задирать лапки.
— Сейчас хорошо советы раздавать! — взвизгнул Самарин.
— Тогда еще один выслушай… Забейся в любую норку и жди, пока разберемся с твоим нанимателем. Ты живой нужен, Пашунчик, живой и разговорчивый. На службу не ходи. Быстрее бери свою Ленку и мотай из города.
— Найдут, — чуть слышно сказал Самарин.
— А ты прячься так, чтоб не нашли! — разозлился Толмачев. — Может, помочь еще? Все, поговорили. Запомни номер… Это телефон той самой девушки, которая тебя отловила. Не вздумай ее сдать. Во-первых, себе не поможешь. Во-вторых, она ничего не знает. В соседнем доме живет, только здороваемся. Появится желание поговорить — звони. А я с девушкой сам свяжусь. Все понял?
— Да… Машинку отдай!
— Несерьезно ведешь себя, Паша, — сказал Толмачев, улыбаясь. — Ты же не собираешься отчитываться за пистолет? Ну, будь здоров. Да, кстати, никак не могу вспомнить имя-отчество твоего нанимателя и благодетеля. Фамилию знаю, а дальше — провал.
— Григорий Владимирович, — пробормотал Самарин.
И вздрогнул. До него дошло.
— А-а… — заскрипел он зубами. — На голый крючок…
И прыгнул на Толмачева. Хорошо прыгнул, грамотно, но чуть мешковато, целясь в голову обеими пятками. Толмачев еле-еле увернулся, и Самарин вонзился ногами в дверь гаража. Пока он, оглушенный, поднимался, Толмачев врезал ему ногой по ребрам — как штрафной по воротам пробил.
— Милицию я уже вызвала, — доложила из боярышника старуха, прогуливавшая кобеля. — Взять его, Рекс!
Толмачев едва отвязался от овчарки, бросив собаке в виде трофея ветровку Самарина. Добравшись до кинотеатра «Мир», он услышал вдалеке трель милицейского свистка. Хорошо бы Самарину спрятаться в участке, подумал Толмачев. Посопротивляться милиции и получить пятнадцать суток. Впрочем, это его не спасет — нашинайдут и выручат.
У рынка он сел в троллейбус и поехал по Петровскому бульвару. Маша обещала ждать у памятника Пушкину. Через минуту обратил внимание на косые, странные взгляды попутчиков. И лишь тогда ощутил боль в губах. Потрогал — кровь. Значит, задел его Самарин. Не зря тренируется. Толмачев дал себе зарок: выпутается из истории с водопроводчиком, бросит курить и займется спортом. Если останусь жив, добавил он по некоторому размышлению.
26
До рассвета оставалось два часа, не больше, когда они затормозили у последнего поста десантников. Дальше дорога к плотине простреливалась.
— Сколько людей надо? — спросил у Мирзоеза сопровождавший их майор, командир батальона.
— Нисколько, — ответил Мирзоев и махнул своим «ночным гвардейцам».
Четверо парней в черных комбинезонах, в башмаках на толстой подошве, выстроились вдоль кювета.
— Там хорошо замаскированные секреты, — не отставал майор. — Мы недавно напоролись.
— Мои люди не напорются, — рассеянно сказал Мирзоев.
Седлецкий тоже выбрался на гладкую дорогу, уходящую в ночной морок, в едва заметный на фоне неба распадок. Открыл подсумок, принялся набивать обоймы, привычно вгоняя гладкие, маслянистые на ощупь, патроны.
