Владимир Типатов - Время собирать камни
- Я объяснюсь. Базилевс специально рамсы путает, и переводит стрелки на меня, чтобы общество не узнало о его зехерах, - сказал Цезарь и посмотрел на побелевшего от злости апонента.
В зале воцарилась мёртвая тишина. Все воры сидели неподвижно, устремив на Цезаря настороженные взгляды, и только Сохатый одобрительно кивал седой головой.
- Что касается предъявы Базилевса, так я могу кинуть ему в оборотку точно такую же. Мне известно, что он вместе со "смотрящими" за Хабаровским и Приморским краями - Джемом и Пуделем, продают красную икру за кордон, и с этого бизнеса в общак не внесли ни одной копейки. Так может народ разберётся и решит, кто из нас крыса?
- Ты чего буровишь!? – закричал, вскакивая со своего стула Джем. – Народ, я не при делах!
- А ты что молчишь? – спросил Цезарь Базилевса и, не дождавшись вразумительного ответа, зло и презрительно усмехнулся.
Сидевшие за столом воры зашумели, задвигали стульями, стали громко разговаривать, обсуждая встречную предъяву Цезаря.
- Хватит базарить! – наконец, хлопнув рукой по столу, крикнул Монарх, и в зале сразу же установилась мёртвая тишина. - Я терпеливо выслушал все ваши речи, теперь послушайте меня. Тяжко мне на старости лет разгребать заморочки поганые, но я своё слово скажу. Базилевс рано возомнил себя смотрящим за Россией - я ещё пока жив. О его «зехерах» я знаю, и знаю, почему он стрелки переводит на Цезаря.
- Ты, Монарх, на что намекаешь? – ощетинился Базилевс. – Ты хоть и верховный смотрящий, но базар свой тоже фильтруй.
- Да я его уже час в своей голове фильтрую, и про ваши макли с дальневосточниками не от Цезаря знаю. Я понимаю, что Москва лакомый кусман и при твоих аппетитах он тебе очень бы пригодился, но тебе его не укусить – подавишься. Так что твой косяк разгрести можно только по нашим понятиям. А как это делается, ты отлично знаешь. Я всё сказал, дальше пусть народ выскажется.
Сидевшие за столом воры хмуро молчали, понимая, что от их решения зависит жизнь одного из собратьев, но воровской закон суров.
- По-понятиям, оскорбление смывается кровью, - наконец сказал старейший вор в законе – Сохатый. – Мы не имеем право нарушать понятия.
- Какое мнение у остальных? – спросил Монарх, обводя присутствующих суровым взглядом.
- Кровь, - сказал Шалва.
- Кровь, - согласился сидящий с ним рядом Стилет – "смотрящий" Поволжья.
- Кровь...раздались голоса всех присутствующих в зале.
- Ну что, Базилевс, хочешь что-нибудь сказать в отмазку? – спросил Монарх. – Народ ещё послушает тебя.
- Я зону держал, а вы мне гнилые предъявы кидаете! – закричал Базилевс, обводя всех присутствующих бешеным взглядом.
- Так Цезарь тоже не простой пацан, тоже зону топтал, а сейчас "смотрящий" за центром Москвы, - не меняя выражения лица и тембра голоса, сказал Монарх.
- А ты, старый, значит, за него мазу держишь? – криво усмехнулся Базилевс. – С чего бы это?
- А за кого мне мазу держать, за тебя что ли? Цезарь наше общее добро бережёт и приумножает, а ты хотел лапу на чужое наложить. Я ещё с твоими аудиторами разберусь, которые в бумагах, как в говне рылись.
- Да я против народа ничего не имел, - тихо сказал Базилевс.
- Хватит пустой базар вести, ты даже стойку воровскую держать не можешь, начинаешь тут нам фуфло двигать, - презрительно усмехнулся Монарх и, подозвав к себе Шалву, тихо сказал ему что-то. Тот молча кивнул головой и вышел из зала. Не прошло и нескольких минут, как Шалва вернулся. В руках он держал большой охотничий нож.
- Тебя оскорбили, и ты имеешь право "мочкануть" его, - кивнув головой на Базилевса, сказал Монарх и протянул Цезарю нож.
- Я не мясник, чтобы резать человека, - нахмурился Цезарь.
- Не понял? – удивился Монарх. – Ты что, хочешь спустить дело на тормозах?
- Я хочу в честном бою доказать свою правоту. Отдайте ему нож а моё оружие – это мой кулак.
- Нормальный ход, - одобрительно хмыкнул Монарх и протянул нож Базилевсу. Остальные авторитеты молча переглянулись, потом одобрительно закивали головами.
- Прощайся с жизнью, император, - злобно усмехнулся Базилевс и, вытянув вперёд руку с ножом, бросился на Цезаря.
Шагнув в сторону и развернувшись (этот приём в боксе называется сайд-степп) Цезарь нанёс сильнейший удар кулаком в челюсть своего противника. Тот упал, как подкошенный...
...Разъезжаясь со сходки, авторитеты прощались с Цезарем подчёркнуто тепло и уважительно...
...Хоронили вора в законе по кличке - Сохатый.
Траурная процессия медленно приближалась к воротам кладбища. Мерно покачивался, как будто плыл по волнам, гроб, который несли на своих плечах молодые, крепкого телосложения, парни. Печальная процессия медленно прошла по центральной аллее, свернула на боковую, углубилась в берёзовую рощицу, и там остановилась. Взору провожающих в последний путь покойника, открылась свежевырытая могила, куча заранее привезённого чистого, речного песка, лопаты, доски, верёвки…
Наступила минута прощания. Опять вздохнула и заплакала медь оркестра, разнося по кладбищу печальный похоронный марш. Опять забелели платочки в руках у женщин, повлажнели глаза у мужчин, вытянулись в струнку стоящие у гроба молодые, крепкие, одетые в одинаковые чёрные кожанки парни, скорее напоминающие личную охрану провожающих, чем почётный экскорт отбывающего в иной мир, старца…
Вскоре, возле могильного холмика, обложенного венками и цветами так, что не видно было даже пяди свободной земли, остались только самые близкие и приближённые к Зинаиде Ивановне, люди. Речи никто не произносил – стояли молча, чуть склонив головы, и каждый, наверное, в это время думал о своём, понимая, что рано или поздно придёт и их черёд, покидать эту грешную землю, и отправляться в мир иной.
- Пойдём, Зина, отца не вернуть, - тихо произнёс Голдобин. - Все там будем, не умрёт только Кащей, по фамилии – Бессмертный.
- Спасибо за поддержку, - вздохнула Зинаида Ивановна и, повернувшись, медленно отошла от холма из венков и живых цветов.
- Сколько отцу было? Восемьдесят пять? – спросил Голдобин, усаживаясь вместе с Зинаидой Ивановной на заднем сиденье своего "Мерседеса"
- Восемьдесят семь.
- Да-а, - протяжно вздохнул Голдобин. – Мужчина был, что надо. Деловой и щедрый.
- Был, что надо, деловой и щедрый, - эхом отозвалась Зинаида Ивановна и погрузилась в воспоминания...
...Зина лежала в кровати и читала роман о любви. Книга так увлекла её, что она ничего не видела и не слышала вокруг. С замиранием сердца она осторожно перелистывала книжные страницы, волновалась и жила жизнью героини романа, любила и ненавидела, радовалась и страдала вместе с нею, плакала в грустных местах, заразительно смеялась в юморных.
Удивительно нежная, необычного звучания мелодия, отвлекла девушку от чтения.
Звук мелодии доносился из комнаты Александра Михайловича.
- Интересно, что это у него там играет? – подумала Зина, вставая с кровати. – Неужели телевизор купил? О телевизоре она мечтала с тех пор, как увидела это чудо техники в доме у Николая Голдобина, и рассказала об этом отцу.
- Папа, мы тоже себе купим, - с улыбкой говорила Зина, обнимая Александра Михайловича за шею. – Вот подкопим деньжат, и купим. Как пойдёшь на пенсию, будешь дома сидеть, и смотреть кино, концерты разные.
- Обязательно купим, - соглашался Александр Михайлович, с нежностью и любовью поглядывая на девушку, которую полюбил, как родную дочь.
Осторожно, на цыпочках, прокралась Зина в комнату отца, который сидел возле стола, спиной к двери, и заглянула ему через плечо. На столе стояла большая деревянная шкатулка, наполненная до верху золотыми изделиями, а в руках Александр Михайлович держал массивные золотые часы. Крышка часов была открыта, и из корпуса этих часов исходила поразившая её мелодия.
- Ой, папка, какая прелесть! – удивлённо ахнула девушка. – Откуда это у тебя?!
Александр Михайлович подскочил как ужаленный, резко обернулся и…в его руке сверкнуло лезвие ножа. В страхе попятилась Зина от стола, как заворожённая глядя в налитые злобой и страхом глаза Александра Михайловича. Время, как будто остановилось и Зина уже не помнит, сколько длилась эта томительная пауза.
Первым пришёл в себя Александр Михайлович. Подобрели глаза, вновь засветились любовью и нежностью, опустилась рука, всё ещё сжимавшая рукоятку ножа, задрожали, ставшие, вдруг, ватными, ноги. Александр Михайлович тяжело опустился на стул, вытер ладонью мокрое, от пота, лицо.
- А ты чего это, доченька, сегодня не работаешь? – спросил он дрожащим голосом. – Я даже не обратил внимания, что ты дома.
- У одной продавщицы сегодня семейное торжество, попросила отработать за неё, - прошептала бледными губами, всё ещё со страхом поглядывая на отца, Зина.
