Избранные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Дашкова Полина Викторовна

— Правда, не хотите? Честное слово? Или пытаетесь подольститься к начальству?

— Не пытаюсь, Всеволод Сергеевич. Вы слишком умный, я тоже. Какая лесть? Зачем?

Резидент опять засмеялся. У него был приятный смех, мягкий, низкий, натуральный, без визгливых ноток, которые выдают тайную психопатию, без шикарных басистых раскатов, свойственных театральным истерикам. Резидент действительно не был ни психопатом, ни параноиком, ни истериком. Добравшись по служебной лестнице КГБ до фантастических карьерных высот, руководитель вашингтонской резидентуры Всеволод Сергеевич Кумарин умудрился остаться нормальным человеком, и за одно это ему следовало бы поставить памятник при жизни.

— Ну, и как же нам быть, Андрей Евгеньевич? — спросил он, честно и прямо глядя Григорьеву в глаза. — Здесь вам цены нет. У вас лучшая агентурная сеть, вы пользуетесь влиянием в журналистских кругах. Вы ведете великолепную игру с Биллом Макмерфи, и он работает на нас, сам того не подозревая.

— Вы преувеличиваете, Всеволод Сергеевич, — хмыкнул Григорьев, — я всего лишь "утка", подставной агент, не более.

— Не скромничайте. — Кумарин сдвинул брови и произнес с пародийным грузинским акцентом:

— "Агентов иметь не замухрышек, а друзей — высший класс разведки. Идти в лоб — близорукая тактика. Никогда не вербовать иностранца таким образом, чтобы были ущемлены его патриотические чувства. Не надо вербовать иностранца против своего отечества. Если агент будет завербован с ущемлением патриотических чувств — это будет ненадежный агент".

Григорьев оценил по достоинству блестящую память и артистизм резидента. Поучительное высказывание о разведке принадлежало Сталину. Усатый произнес это в декабре 1952 года, при обсуждении проекта Постановления ЦК КПСС "О главном разведывательном управлении МГБ СССР". Григорьев помнил этот текст, не наизусть, конечно, но помнил. Он был напечатан в предисловии к одному из специальных учебных пособий для контрразведчиков.

Андропов любил цитировать Сталина. Глава вашингтонской резидентуры три дня назад вернулся из Москвы и, вероятно, подцепил яркую цитату на очередном закрытом совещании у железного Ю.В.

"Коммунистов, косо смотрящих на разведку, на работу ЧК, боящихся запачкаться, надо бросать головой в колодец", — с мягкой улыбкой и все с тем же акцентом добавил резидент.

— О, так можно остаться без питьевой воды, — проворчал Григорьев.

— Ну да, ну да, — рассеянно кивнул Кумарин, — слушайте, Андрей Евгеньевич, а ведь Макмерфи хитрый сукин сын. Он умный и опытный контрразведчик, не хуже нас с вами. Неужели за все это время он ни разу не пытался вас вербовать всерьез?

— Так он меня уже давно завербовал, вполне серьезно. Я за свое предательство деньги получаю. В бухгалтерии есть вся документация.

— Ну да, ну да. Я имею в виду другое. Вы общаетесь второй год, видитесь не реже раза в неделю. Та дешевая и бездарная "деза", которая идет к нему через вас, давно должна была насторожить Макмерфи. Как же вам удается лавировать, Андрей Евгеньевич?

— Вы сами понимаете, Всеволод Сергеевич, в разведке не бывает бескорыстной дружбы и без-; ответной любви, — Григорьев подмигнул и рассмеялся, — конечно, мне иногда приходится отвечать Биллу взаимностью и подкармливать его реальной информацией, чтобы не оголодал и не разочаровался во мне. На самом деле, я действительно давно завербован ЦРУ.

— Я могу это расценивать как чистосердечное признание? — обаятельно улыбнулся резидент.

— Нет, — вздохнул Григорьев, — как плохую шутку.

Зазвонил телефон. Резидент взял трубку, покосившись на Григорьева, подвинул ему несколько пластиковых папок, резко крутанулся в кресле и углубился в разговор.

В папках лежали вырезки из американских газет, подготовленные пару дней назад самим Григорьевым и снабженные пометками резидента. Обычно Андрей Евгеньевич просто забирал папки и уносил их к себе, но сейчас почему-то резидент не отпустил его. Казалось, он так увлекся телефонным разговором, что просто забыл о Григорьеве.

Хотелось пить. От собственной неудачной шутки все еще было солоно и сухо во рту, как будто он наелся соленой рыбы всухомятку. Хотелось не только пить, но даже и зубы почистить. "Кретин! — повторял про себя Григорьев, тревожно бегая глазами по радужным газетным строчкам. — Жалкий идиот! Ты решил, что он подумает: раз ты позволяешь себе отпускать такие рискованные шуточки, значит, ты чист, как ангел? Ты хотел подстраховаться? Или у тебя опять острый приступ психопатии?"

Он попытался сосредоточиться на тексте. В конце концов, работа — лучшее лекарство, даже если она сводится к перечитыванию высокопарного пропагандистского бреда, от которого тошнит.

"Черт бы их всех побрал!" — проворчал Григорьев и тут же прикусил язык. Между двумя пластиковыми папками тихо зашуршал тонкий листок бумаги. Текст был написан от руки, по-английски, крупным косым почерком, с таким энергичным нажимом, что тонкая бумага прорвалась в нескольких местах.

С первой строчки Григорьев понял, что перед ним послание лично резиденту от офицера ЦРУ с предложением о сотрудничестве. Автор обозначал себя кличкой "Белл", то есть колокол, намекал, что его положение дает возможность получать ценнейшую информацию из первых рук. Свою инициативу он объяснял, во-первых, давней симпатией к России, во-вторых, некоторыми личными обстоятельствами.

Григорьев пробежал текст от начала до конца за пару секунд. Резидент все еще разговаривал по телефону, сидел, отвернувшись, уютно ссутулившись, изредка вставляя короткие чуть слышные реплики в ответ на длинный монолог невидимого собеседника. Если не считать человека на другом конце провода, они были вдвоем в кабинете, отгороженном от мира толстыми стенами без окон, слоями звукоизоляции.

"Этот мистер Белл любит Хемингуэя и как-то связан с Латинской Америкой", — решил Григорьев и тут же одернул себя. Логическая цепочка получалась слишком громоздкой. Не обязательно, что человек выбрал себе кличку "Колокол" по ассоциации с романом Хемингуэя "По ком звонит колокол". Латинская Америка здесь совершенно ни при чем.

Кумарин наконец попрощался и положил трубку. Григорьев отчаянно выругался про себя. Прямо перед резидентом стоял большой спортивный кубок. Зеркально гладкий серебряный бок отчетливо отражал почти весь кабинет, и прежде всего самого Григорьева. Следовало заметить это раньше.

Андрей Евгеньевич открыто взял письмо в руки.

— "И потому не спрашивай, по ком звонит колокол. Он звонит по тебе", — пробормотал он как бы про себя, но достаточно громко, чтобы слышал Кумарин.

— Ознакомились? Ну, и как вам это нравится? — Резидент резко крутанулся в кресле. — Сегодня утром мне передал это охранник посольства в запечатанном конверте. Кроме меня и вас пока никто не читал. Если бы удалось быстро проверить, не "утка" ли это, не провокация… Сначала проверить, а потом уж докладывать в Москву. Что думаете, Андрей Евгеньевич?

— Думаю, быстро это выяснить не удастся.

— Сам знаю, — поморщился резидент, — беда в том, что если идти обычным путем, начальство начнет пороть горячку, требовать моментальных результатов, придется подключать много народу. А у нас, как вам известно, работает "крот", давно и успешно. Если к Новому году я его не вычислю, меня снимут. Если он опередит нас и успеет уйти к американцам, меня снимут с большим позорным скандалом. Так-то, Андрей Евгеньевич.

"Кажется, я прохожу очередной этап проверки, — неуверенно поздравил себя Григорьев, — впрочем, это только начало".

— Вдруг за письмом стоит серьезный перспективный агент? — продолжал рассуждать вслух резидент. — "Крот" мгновенно сдаст его.

— Или агент поможет нам вычислить "крота", — мягко улыбнулся Григорьев.

— Мне бы ваш оптимизм, Андрей Евгеньевич, — вздохнул Кумарин, — ну ладно, давайте попробуем поиграть с этим "Колокольчиком". По-хорошему, мне бы вас послать на первую встречу. Однако нельзя. Если он окажется "уткой", вы засветитесь как офицер КГБ, вас в двадцать четыре часа вышлют из страны.