Росс Томас - Если не сможешь быть умничкой
— Сколько она тебе заплатила? — спросил я.
— Вы говорите о вашей жене?
— Да! — сказал я. — О жене.
— Десять баксов. Она сказала, что хочет сделать для вас сюрприз.
— Ты мне вот что скажи, приятель…
— Что такое? — спросил он. Он явно занервничал.
— Она что, похожа на мою жену?!
— Откуда ж я, разрази меня гром, могу знать, на кого похожа ваша жена?
— Она вообще похожа на чью бы то ни было жену?! А?
Он пожал плечами.
— Парни, бывает, женятся на таких бабах… В голову не придет! Откуда ж я могу знать-то…
— А на кого она была похожа, по-твоему?
— Тише, тише, мистер!.. по мне, так на корову некрашеную была похожа!
Я постарался придать своему голосу максимум твердости и угрозы.
— Но-но, приятель, полегче! Ты говоришь о моей жене!
Было уже начало пятого к тому времени, как я нашел его. Он стоял на Нормандия Авеню, к северу от Вилшира, и был низкий, длинный и сложен из чего-то, по виду казавшегося битым кирпичом. Крыша у него была покрыта щелястой кровельной дранкой, с покатыми карнизами и какими-то бесчисленными окошками с непрозрачными цветными стеклами — синими, зелеными и темно-бордовыми.
Над входом, почти под самой крышей, светились красным неоном маленькие знаки — настолько маленькие, что были едва различимы. При определенном усилии они складывались в слово «Коктейли». Ниже по дереву, покрашенному в черный цвет, шли выгравированные буквы сантиметров тридцать высотой, сделанные в староанглийском стиле. Они образовывали название заведения — СТЕЙСИ-БАР.
Рядом была маленькая заасфальтированная парковка. Я поставил машину и вошел. Там было темно, прохладно и тихо. Справа — резная барная стойка. Стулья с высокими спинками, сиденья удобные, мягкие. Обтянуты чем-то, напоминающим замшу. Расставлены вокруг небольших низеньких столиков. В одном из углов установлено маленькое пианино на кронштейне, там же микрофон с гибким шнуром. Вглубь за пианино — обеденная зона примерно с дюжиной столиков. В общем, полное впечатление приятного и спокойного места, где за вполне терпимые деньги можно получить недурную выпивку и приличный бифштекс.
В баре не было никого из посетителей, но за стойкой кто-то стоял и казался странно знакомым. Это был высокий, загорелый мужчина с густой шевелюрой темных волнистых волос, без признаков облысения. В ней уже пробивалась приятная седина. Лицо у него было не то чтобы красивое, но интересное — с ясными и четкими чертами и неожиданно изящным ртом, благодаря которому оно не производило впечатления грубого. В уголках его серых глаз и вокруг них виднелись морщинки от прищуривания и частого смеха. На нем была белая рубашка спортивного покроя, расстегнутая так, что была видна грудь, довольно волосатая, причем эти волосы тоже начинали седеть. Он поднял на меня взгляд, пока я подходил к стойке, кивнул и вернулся к своим делам — я не видел, что он там делал, лимон, наверно, нарезал.
Я вспомнил, почему я его знаю. Это было по меньшей мере лет десять назад. В ту пору он одевался в стиле, отдаленно напоминающем Дикий Запад, и всегда имел при себе какое-нибудь животное — теленка, олененка или даже медвежонка. Он возникал то ли из леса, то ли откуда-то из-под глыб, и звереныш его на первый взгляд смотрелся каким-то больным или покалеченным. Потом он его отпускал, а камера следовала за ним все время, пока он несся к своей маме, и становилось ясно, что не был он никаким больным или калекой, а просто потерялся. Затем камера снова брала крупным планом это обветренное, но не огрубевшее лицо со странно мягкой улыбкой, он зажимал между губ сигарету и зажигал ее кухонной спичкой, а голос за кадром начинал рассказывать, насколько же у этой сигареты великолепный, мягкий и насыщенный вкус…
Я скользнул на один из стульев у барной стойки. Он отложил ножик, которым нарезал лимон, вытер руки полотенцем и придвинул ко мне маленькую салфетку, на которой стояла чашка с арахисом.
— Чем сегодня днем будем облегчать страдания? — сказал он. Голос соответствовал его габаритам. Он был низкий и сочный. В телерекламе он никогда не звучал, но все ж был мне знаком. Я ведь слышал его в телефонной трубке, когда звонил по номеру, так хорошо затверженному особой по имени Конни Мизелль.
— Скотч, — сказал я. — С водой. Сделайте в высоком стакане.
— Какой сорт Скотча?
— Девар.
Он проворно смешал напиток, подал и вернулся к своим лимонам.
— Я ищу Стейси, — сказал я.
Он не поднял глаз.
— Зачем?
— Хочу задать ему пару вопросов.
Он отложил нож, снова вытер руки и выпрямился над стойкой, обхватив себя за плечи крест-накрест. На левом запястье у него был ремешок с тремя небольшими пряжками.
— Стейси — это я, — сказал он. — А вы кто?
— Мое имя Лукас, — сказал я. — Я работаю на Френка Сайза.
Он кивнул понимающе.
— Это тот парень с газетной колонкой.
— Угу.
— Вы довольно далеко от дома забрались.
— Есть немного.
— И что ж такому человеку, как Сайз, нужно от простого парня вроде меня?
— Вы, может быть, знаете кое-кого из тех, кем он интересуется. Могу я заказать для вас выпивку?
Он немного подумал над этим, кинул взгляд через плечо на небольшие электронные часы. Затем сказал:
— Почему ж нет? Вы платите или Сайз платит?
— Сайз.
— Тогда я, пожалуй, попробую глоток Чиваса.
Смешав себе коктейль и сняв пробу, он опять обхватил себя руками, и я снова мог восхищаться мускулами его обнаженных массивных предплечий. Они тоже были покрыты зарослями волос, но без признаков седины.
— Итак? — спросил он.
— Гвендолин Рут Симмс, — сказал я. — Известная также как Гвен Мизелль.
На время установилась тишина, потом он сказал:
— О, так это давние дела.
— Насколько давние?
Он подумал над этим.
— Да лет двадцать будет, не меньше.
Правой рукой он легонько вращал, умудряясь этим жестом охватывать все вокруг, включая парковку у входа. Жест хорошего актера.
— Она бывала здесь, когда я только купил заведение — двадцать лет назад.
— Она работала на вас?
Он кивнул.
— У меня. Закупала кое-что на продажу. Когда-то она была довольно смазливая лисичка.
— И как долго она проработала на вас?
— Десять, может быть, одиннадцать лет.
— А что потом?
— Она переехала.
— Почему?
— Когда я это купил, тут была дыра. И народец здесь ошивался тоже не бог весть какой. Какие-то жулики, любители легкой наживы — все тут как тут. Приедет какой-нибудь простофиля из города в наши края, спросит коридорного — где у вас тут, брат, веселье? Ему говорят, иди в Стейси-бар. Такое вот было местечко… вы понимаете, о чем я?
— Разумеется, — сказал я.
— Ну вот, а я снимался немного, так, не то чтобы очень… Вся отрасль катилась к чертям. Да. Я тогда попал во все эти телевизионные дела. Реклама сигарет.
— Я помню, — вставил я.
— Дрянные сигареты, но реклама классная. Я на этом кое-что наварил — и вложил все сюда. Все целиком перепроектировал, переделал. Торговлю тут завел небольшую — в новинку было для нашей окраины. Народ повалил. Вы знаете, людям же любопытно было: они посещают заведение и видят меня работающим за стойкой, а потом приходят домой, включают телевизор — а там опять я, звереныша отпускаю или еще что. Ну, я цены приподнял, взял приличного повара. Прощелыги и жулики слиняли. Они тут перестали себя уютно чувствовать. И Гвен ушла с ними.
— Когда ж это, получается, девять или десять лет назад? — спросил я.
Он кивнул.
— Около того.
— А ребенка Гвен вы знали?
— Конни? — спросил он. — Ну конечно, я знал Конни. Она обычно звонила сюда каждый день после школы, в районе четырех дня, чтоб узнать, готова уже мамаша или нет. Гвен напоследок стала очень уж прикладываться к бутылке. Конни все еще в Вашингтоне?
— Она в Вашингтоне, — сказал я.
— И она — часть той истории, над которой вы работаете?
— Похоже на то.
Стейси еще раз приложился к своему Чивас Регал.
— Она заглядывала сюда пару раз с того времени, как закончила этот свой колледж в Окленде.
— Миллз?
— Точно, Миллз. Она только зашла сюда, и все парни уже были у нее в кармане. Включая меня.
— Да, с этим у нее все в порядке, — сказал я.
— Я вам скажу, какой она была, — сказал он. — У нее была самая замечательная красивая головка, какую я только когда-нибудь видел в этом городе, и никто в городе не хотел замечать в ней ничего дурного.
— Здесь вы совершенно правы, — сказал я.
— И умница, кстати, — сказал он. — И в книжках разбиралась, и в отбросах. Такую комбинацию трудно чем-то покрыть. У нее ведь сейчас все идет как надо?
— Кажется, вполне, — сказал я. — А как насчет её отца? Его звали вроде бы Френк Мизелль, если не ошибаюсь?
