Сара Парецки - Смертельный удар
— Понятно, — вяло ответила я.
— Ужасно прожить всю свою жизнь рядом с тем, о ком ты не знаешь наверняка, когда он лжет. Я не знаю, какая доля вымысла принадлежит Куртису, но могу вас заверить с полной уверенностью: Куртис скажет все что угодно, если его об этом попросит Густав Гумбольдт.
Пока я силилась внедрить эту новость в свои замороченные мозги, иное поразило меня.
— Почему вы говорите мне об этом, мисс Чигуэлл?
— Не знаю, — удивившись самой себе, ответила она. — Может быть, по прошествии семидесяти девяти лет я устала от того, что Куртис прячется за мою спину. До свидания.
Она повесила трубку с резким щелчком.
Я провела всю субботу, злясь на Гумбольдта и Чигуэлла и будучи не в состоянии понять, по какой причине им понадобилось состряпать эту историю о Луизе и Джое, и сознавая свою неспособность найти управу на них. Когда Мюррей Райерсон, глава криминального отдела «Геральд стар», в воскресенье позвонил мне, поскольку один из его репортеров пронюхал, что Нэнси Клегхорн и я ездили вместе в высшую школу, я даже согласилась поговорить с ним.
Мюррей болел за баскетболистов «Де Поля». А может, распускал слюни из-за их игры. Хотя я — живая или мертвая — каждый год слежу за выступлениями «Кабс» и сохраняю ревностную любовь к Отису Уилсону из «Биэре», на самом деле меня не очень волнует, выиграет ли «Блу Демон». Для Чикаго это беспрецедентная глупость, равносильная заявлению о том, что ты ненавидишь празднества в день Святого Патрика. Поэтому я согласилась приехать к Хоризон и посмотреть на их схватку с «Индианой», или «Лойолой», или кем-то там еще.
— Во всяком случае, — сказал Мюррей, — ты сможешь сидя вспоминать, как вы с Нэнси выполняли свои броски, только куда лучше. Это освежит твои воспоминания.
«Де Поль» потеряла в лице Мюррея бурного болельщика, так как тот всю игру делал критические замечания в адрес молодого Джоя Мейера, а затем в течение часа изрыгал сплошные ругательства, дожидаясь, пока можно будет выехать со стоянки обратно к платной дороге. И только когда мы уже сидели в литовском ресторане «У Эфеля» на северо-западной окраине, где Мюррей набивал свою утробу, поглощая горы пирожков с тушеной капустой, предпочитаемых им в полдень, он между прочим задал вопрос:
— Так какое тебе дело до смерти Клегхорн? Тебя что, члены семьи попросили подключиться к расследованию?
— До полиции дошли сведения, будто я причастна к ее смерти. — Я спокойно взялась за второе воздушное пирожное. Теперь мне придется пробежать утром десять миль, чтобы сбросить вес.
— Продолжай. Мне пришлось выслушать более десяти человек, которые утверждают, что ты разнюхивала, сунув сюда свой нос. Итак?
Я покачала головой:
— Я же сказала тебе. Я боролась за свое незапятнанное имя.
— Ах вот как?! В таком случае я — аятолла Детройта.
Обожаю, когда я говорю Мюррею правду, а он думает, что это розыгрыш и что я шучу. А ведь это дает мне ряд преимуществ в достижении цели. К сожалению, оказалось, что у него не многое можно выведать. Полиция вызывала Стива Дрезберга и адвоката Дрезберга — Леона Хааса, вызывала и некоторых других граждан Южного Чикаго с незапятнанной репутацией, а также кое-кого из прежних поклонников Нэнси, но так ничего и не добились, и не смогли направить расследование в нужное русло.
Наконец Мюррею прискучила игра.
— Я полагаю, с тебя будет достаточно, если мы сумеем состряпать небольшую трогательную статейку о том, как вы с Нэнси учились в колледже, живя впроголодь, штудируя классику и время от времени участвуя в игре лучших женских команд округа, которым вы же и составляли славу. Ненавижу предоставлять в твое распоряжение печатные полосы, когда ты того не заслуживаешь, но наш материал поможет сохранить ее имя в глазах прокурора штата.
— Целый букет благодарностей.
Когда он высадил меня на Расин-стрит, я пересела в свой автомобиль и направилась в Хинсдейл. Встреча с Мюрреем вооружила меня одной гнусной идейкой, как оказать давление на Чигуэлла. Было около семи, когда я позвонила им в дверь, — не самое лучшее время для нанесения визитов. При виде мисс Чигуэлл, открывшей мне, я постаралась выглядеть серьезной и заслуживающей Доверия. Вглядевшись в строгие черты ее лица, я не поняла, удалось ли мне это.
— Куртис не будет говорить с вами, — произнесла мисс Чигуэлл в своей обычной резкой манере, демонстрируя тем самым, что ничуть не удивлена.
— Предложите ему для раздумий следующее, — сказала я серьезным и заслуживающим доверия тоном. — Как ему понравится его фотография на первой странице «Геральд стар» в обрамлении нескольких историй из его медицинской карьеры?
Мисс Чигуэлл угрюмо взглянула на меня. Я так и не поняла, почему она не захлопнула дверь перед моим носом в ту же секунду. Почему она решилась передать ему мое сообщение? Я недоумевала.
Это напомнило мне пожилых кузенов моего дражайшего бывшего мужа Дика, а именно двух братьев и сестру, которые жили вместе. Братья поссорились тринадцать лет назад и отказывались разговаривать друг с другом. Поэтому они, сидя за столом, обращались к сестре, чтобы она передала, например, соль, мармелад или чай, и та любезно делала все это.
В данном случае, однако, доктор Чигуэлл вышел к дверям лично, не надеясь на свою сестру. Голова его забавно сидела на тонкой вытянутой вперед шее, и он походил на встревоженного индюка.
— Послушайте, молодая леди. Я не принимаю подобные угрозы. Если вы через тридцать секунд не уберетесь отсюда, я вызову полицию, и вам придется объясняться с ними, почему вы начали кампанию преследования.
Он доконал меня. Не хватало мне еще только попытки поведать провинциальному полицейскому — да даже и Бобби Мэллори, — что один из десяти самых состоятельных мужчин Чикаго солгал мне и тайно сговорился о пособничестве со старым заводским врачом. Я склонила голову, покорная судьбе:
— Считайте, что уже ушла. Имя репортера, который позвонит вам утром, Мюррей Райерсон. Я расскажу ему о старых случаях из вашей медицинской практики и так далее…
— Уходите отсюда! — Его голос превратился в шипение, которое мгновенно охладило мою кровь.
Пришлось уйти.
Глава 17
КЛАДБИЩЕНСКАЯ МЕЛАНХОЛИЯ
Отпевание Нэнси было назначено на одиннадцать утра в понедельник в методистской церкви, которую она посещала, будучи ребенком. Мне казалось, что я провела слишком много времени на похоронах своих друзей. У меня был темный костюм, который настолько ассоциировался с подобными процедурами, что я не осмеливалась надеть его просто так. Посему я слонялась по квартире в колготках и блузке, будучи не в силах унять суеверный страх, ибо мне чудилось, что, надев костюм, я смирюсь со смертью Нэнси.
Я ничем не могла занять свой ум, не могла Думать ни о Чигуэлле, ни о Гумбольдте, ни о способе, благодаря которому мне удалось бы навести полицию на след убийцы Нэнси. Даже то, как привести в порядок деловые бумаги у себя в гостиной, я не могла сообразить, хотя провела там несколько утренних часов, пытаясь разобраться в этих бумагах, которые я могла бы выбросить. Я была слишком разбита.
Неожиданно для самой себя, все еще оставаясь в нижнем белье, я отыскала в телефонном справочнике номер офиса Гумбольдта и позвонила. Равнодушная телефонистка соединила меня с его кабинетом, но трубку сняла не Кларисса Холлингсворт, а ее помощник. Попросив к телефону мистера Гумбольдта и немного поторговавшись, я наконец получила в ответ голос мисс Холлингсворт.
Ледяным контральто она покровительственно приветствовала меня:
— У меня не было возможности переговорить с мистером Гумбольдтом о вашей встрече, мисс Варшавски. Заверяю вас, что он получит эти сведения, но он больше не приходит сюда каждый день.
— Да, я не надеюсь, что вы звоните ему домой для консультаций. Однако в случае, если вы вдруг сделаете это, вы можете прибавить к моему сообщению еще кое-что: скажите, что я виделась с доктором Чигуэллом вчера вечером.
Она закончила разговор с унизительной для меня быстротой, и я продолжала говорить уже в мертвую трубку. Насколько позволяли мне дрожащие руки, я справилась с одеванием и в очередной раз поехала на Южную сторону.
Методистская церковь «Маукт оливз» была возведена в начале века. Тяжелые скамьи с высокими спинками из темного дерева и гигантское круглое окно-розетка напоминали те времена, когда храм был заполнен женщинами в длинных платьях и детьми в ботинках с высокой шнуровкой. Нынешняя община не могла позволить себе роскошь содержать в порядке витражи из толстого стекла с изображением Иисуса в изгнании. В тех местах, где изображение задумчивого аскетического лика Христа было разрушено временем, вставили фрагменты из армированного стекла, и получилось лицо человека, страдающего кожным заболеванием.
