След «Семи Звезд» - Лещенко Владимир
– Раба Федра, императора Августа отпущенника, баснь «Волк и Ягненок»! – торжественно возгласил гость, протягивая руку к клетке.
Прохор отрицательно покачал головой.
– Никак, не желает латынских виршей сказывать? – подмигнул профессор дочери.
Лизавета Михайловна тихонько прыснула, глядючи, как раздосадованный пиит выделывает коленца вокруг непокорного ворона.
– Давай, ну, давай же! – шипел он.
И даже пригрозил:
– Котам скормлю!
Такого несуразного поведения Прохор от хозяина не ожидал. Не заслужил, можно сказать.
Посмотрел он искоса на поэта желтым глазом. Набрал в грудь побольше воздуха. Да и выдал:
А вот это уж дудки! Никого прославлять Прохору не позволили. Схватив в охапку клетку и треуголку, поэт шампанской пробкой вылетел из дома благодетеля. Ему вослед несся здоровый мужской гогот гения России.
О конфузии господина копииста Ломоносов никогда не поминал. Только как-то раз, когда они вместе разбирали очередное трудное место из Несторовой летописи, вдруг хитро прищурился на помощника и поинтересовался:
– Ты это что ж, мою оду императрице сорок седьмого года имел в виду?
И тут же продекламировал для сравнения:
А потом ни с того ни с сего продолжил с того места, где был прерван Прохор:
– Ну-ну… – и непонятно было, что хотел этим сказать профессор: то ли осуждал дерзкого подражателя, то ли признавал его превосходство над собой.
…Однако ж организм требовал опохмелиться.
Поэт стоял на мосту и тупо поплевывал вниз, на покрытую льдом реку. В голове уже не пчелы гудели, а Большой Лаврский колокол бил.
Мимо поэта пару раз прошелся блюститель порядка, но поначалу приставать к праздно шатающемуся прохожему, одетому хоть и неряшливо, но прилично, не стал. Только подметив, что время идет, а господинчик убираться восвояси явно не намерен, слуга закона приблизился и громко кашлянул.
Молодой человек обернулся:
– Чего тебе? – вперил глаза, полные неизбывной муки.
– Не положено, – заявил олицетворенный порядок.
Поэт хотел вначале послать прилипалу куда подальше, но сдержался. Лишние неприятности ему сейчас были ни к чему.
– Что так?
– Потому как першпектива, – пояснили ему. – Сама государыня ездить изволят. Так что проходите-ка лучше, сударь.
Он еще что-то говорил. Нудное и правильное. Но слова его не доходили до сознания поэта, а только еще больше ранили больную голову, стуча назойливыми молоточками по вискам.
– У тебя алтына нет?
Заплывшие жиром глазки вояки часто захлопали.
– Ась?
– Спрашиваю: есть ли у тебя алтын?
Правоохранитель враз приосанился, подобрался и грозно надвинулся на попрошайку:
– А ну убирайся отседова!
Поэт плюнул ему под ноги, развернулся и побрел восвояси куда-то в сторону Васильевского острова.
– Ходют тут всякие! – вонзился ему в спину рассерженно-змеиный шип стражника.
Александр Петрович еще раз окинул хозяйским глазом накрытый к завтраку стол и благодушно вздохнул.
Хоть и Великий пост да денежные неурядицы, а жить можно. Тем паче, что особой рьяностью в соблюдении церковных традиций господин Сумароков по моде нынешнего века отнюдь не отличался. А потому не удивительно, что среди блюд и мисочек с тертой редькой, солеными огурцами, кислой капустой, мочеными груздочками и клюквой (под анисовую – самое то) стояли тарелки с «запретными» плодами.
Ну, тройная уха с налимами и молоками не в счет (не суточные же щи, в самом деле?). Да и блинки с икоркой и снетком – это ж не устерсы: дорого и не сытно, не по-русски. Хотя когда кто угощал, Александр Петрович не отнекивался.
Вот на нынешнюю Масленицу у его сиятельства Ивана Ивановича Шувалова. Съел за обедом две (или нет, кажись, три) дюжины этих самых «frutti di mare», нарочно из Италии доставленных. Ох, и маялся же потом животом! Два раза кровь отворяли. Уж верно, не свежие попались. Знамо дело – из такой-то дали везти. Хоть и на курьерских…
Балычку что-то скуднехонько нарезано. А вот куренок вроде порядочный: размером с хорошую утицу. Постаралась драгоценная супруга. С любовью выбирала. Жаль, что нет ее сейчас. Вчера к вечеру уехала вместе с детушками в деревню, проведать захворавшую тетушку.
С чего бы начать? Знамо дело, с нее, со знаменитой «сумароковки». Эта славная настойка известна многим из столичной писательской братии. Даже и тем, кто не вхож в дом Александра Петровича. Бывало, посылал он кому бутылочку-другую: от хвори или к празднику. Тому же Василию Тредьяковскому, хоть и недруг.
Конечно, он не Ломоносов, химии не учился, но составить букет из российских трав и кореньев сумел не хуже любого академика. Чабрец, зверобой, душица, анисовые зернышки и… Нет, сие есть тайна великая. Еще три компонента никому не сказывал. И не записывал, чтоб не проведал кто часом.
Взяв в руки вилку, примерился к закуси. Вот, недурственный груздок. Или лучше огурчик – махонький, с мизинчик? Из Нежина привезен. Для самого гетмана Разумовского. А глава Академии расщедрился да и подарил первому российскому драматургу и пииту мешок сих славных плодов.
Александр Петрович даже подумывал оду сочинить по этому случаю:
Ну, и так далее, в том же духе. Писать подобные вирши легко и прибыльно. Глядишь, не только адресату понравятся, но и самой его высочайшей покровительнице. Тогда не то что огурцами, деньжатами могут одарить. Или деревенькой. Хотя планида российского стихотворца тяжка и неприбыльна. Не то что альковная служба… Вот где настоящие деньги и возможности.
Ну, во здравие!
Ух, чтоб тебя! Чуть не подавился водкой.
– Тебе чего? – зло окрысился на зашедшего не вовремя слугу.
– Господин Рассейской Академии копиист Иван Семеныч Барков пожаловали! – объявил тот. – Просить, что ли? Али сказать, что нету вас?
Знал, что хозяин всегда терял покой после визитов означенной персоны.
«Вот же принесла нелегкая! Или у него нюх на водку с закуской?»…
Пока думал да гадал, в столовую, решительно отодвинув в сторону слугу, прошествовал злоязыкий буян. Не доходя до накрытого стола и глядя не на яства, а лишь на Александра Петровича, глаза в глаза, он застыл и протянул руки вперед.
– Виват, Сумароков, первый российский стихотворец!
Провозгласив сие торжественно, незваный повернулся и направился прочь.
У господина сочинителя от неожиданности отняло речь. Он лишь мог что-то невнятно прошипеть да проскрипеть. Однако ж ему хватило сил показать знаками дворовому, чтоб задержал визитера.
Рюмка «сумароковки» помогла прийти в память.
– Иван Семенович, любезнейший, да куда же ты так быстро?!
Вскочил на ноги и мигом очутился рядом с нечаянным гостем.
– А откушать? Чем Бог послал?!
Барков не стал долго чиниться и упираться. Уселся за стол и сразу по-хозяйски налил себе водки. Да не в хрустальную рюмку, а в стакан. Хлобыстнул одним махом. Хакнул, не закусив. Посидел минуты две-три. Было видно, как перед тем зеленушное лицо его порозовело, а в глазах заплясали веселые чертики.
