Колыбель для ласточки (СИ) - Дока Анастасия Константиновна
— Я беспокоюсь о личной жизни и хочу сама видеть, ЧТО именно попадает в объектив, — Александра пододвинула сумку обратно. — Так что скажете? Или вам есть что скрывать?
«Жар-птица» не мелькала в скандалах, отзывы получала почти что всегда положительные. Попадались, конечно, и неприятные жильцы, по жизни недовольные всем и всеми, но это были единичные случаи, тонувшие в море хороших рецензий.
Алине нечего было скрывать.
— Пожалуйста. — Улыбнулась, подошла к стойке, подключила к сети нетбук, поставила пустую запись, взяла протянутую сумку. И вдруг замерла.
На камере возникло изображение.
Глава 19
«Поедем сразу, вещи я соберу, — слова мамы, перепуганные и взволнованные, стучали в висках, дробились на сотни вопросов и мешали сосредоточиться на работе. Ника уже третьего клиента слушала вполуха, но ничего не могла с этим поделать. Воспоминания об утреннем разговоре полностью перекрывали тему недвижимости Петра Ивановича. Клиента постоянного. Клиента, в эту минуту, недовольного. — И не смотри на меня так, ни о чём не расспрашивай. Просто поверь, что сейчас так будет лучше. Ну подумай сама, доченька, Ларочка была для тебя близким человеком, ты переживаешь. Ты… я слышала, как ночью ты звала её. Тебе необходим отдых, доченька».
— … продать в этом месяце. Вы слышите?
Ника потрясла головой и рассеянно взглянула на клиента.
— Да где вы сейчас витаете?
— Да… конечно. Продать…
— Вы меня вообще слушали? — сердитые ноты не давали и шанса усомниться в том, что Петра Ивановича можно одурачить.
Ника потянулась за бутылкой. Она нуждалась в глотке воды. Во рту вдруг пересохло. Она во сне звала Лару? Лару, которую считала едва ли не сестрой. Лару, которую убили.
Бутылка опрокинулась, вода побежала в сторону ошеломлённого клиента. Ника была уверена, что сейчас начнутся крики, скандал. Ей сделают выговор. Но Пётр Иванович отодвинул стул, а затем подскочил к Веронике, разом теряя сердитость и участливо интересуясь:
— Вы в порядке? Вы сегодня сама не своя.
— Всё в порядке, — соврала и тоже поднялась. Пошатнулась.
Пётр Иванович подхватил её под локоть:
— Вероника, вы, наверно, заболели. Я знаю, какой вы внимательный человек и замечательный сотрудник и поэтому забуду сегодняшний день, но и вы меня должны понять. Время не терпит. Я вынужден поменять агента. Простите ещё раз.
Ника не обижалась на него. Она смотрела ему вслед, ловила довольную улыбку Людмилы, к которой он направлялся, и обижалась на себя. На работе нельзя давать волю чувствам, эмоциям. На работе нужно оставлять всё, что не касается дела.
Она не смогла.
Пётр Иванович был приятным стариком, нескандальным, но уж очень себялюбивым. Он не терпел, когда что-то шло не так. И уж тем более он не мог вынести, когда его агент проявляла неуважение. А Ника проявляла. Непроизвольно. Но так уж получилось.
Промокнула воду бумажным полотенцем, взяла следующее, убрала всю влагу, ловя дрожь в собственных пальцах, выбросила полотенца в урну и опустилась на стул. Теперь дрожали и колени.
Лара… Лара была мертва. Если вчера случившееся вызывало панику, истерию и норовило задушить слезами горя, то сегодня, начиная с утра, оно давило, ухудшая самочувствие, заставляя погружаться в лабиринт с неясными силуэтами и неяркими смазанными воспоминаниями. И всё, что возникало в мыслях и кружило перед глазами было серым. Светлым почти прозрачным, но всё же серым. Блеклым. Таким, что вызывало тревогу из-за невозможности понять, что он обозначает, этот светло-серый?
Вспомнила утро.
Максим, как всегда, был нежен. Осторожен. Своими прикосновениями, касаниями хотел помочь. Хотел показать, что он рядом и готов оградить от любой беды. Но он не мог оградить её от осознания смерти. От понимания того, что близкой подруги больше нет. Что Ника теперь одна.
В ту минуту любовь супруга дарила не покой — страх. Её ведь тоже легко могла забрать чужая воля. Нет. Ника не верила в способность Макса её разлюбить, это было невозможно, они слишком многое пережили, чтобы бросаться чувствами. Но после смерти Лары Ника поняла, как недолговечна любовь и как сурова реальность. Лара тоже обещала всегда быть рядом, любить и поддерживать, но не смогла сдержать обещания. Её жизнь вместе с чувствами забрал какой-то безумец. Не человек — монстр. Настоящее чудовище. Могло ли подобное произойти с Максом? С её любимым мужчиной? С тем, в ком заключалась её собственная жизнь? Отца же смерть забрала? Забрала. Ни о чём не спросила. А Ника его так любила.
Напуганная мыслями, переживаниями; полная страхов и опасений, Вероника отказалась от ласк мужа и попросила оставить её одну.
Он не стал выяснять причин, мучить и её, и себя разговорами. Понял жену и молча ушёл готовить ей завтрак.
Иногда Максим не ленился вставать к плите и жарить гренки с корицей и сахаром.
Иногда Ника именно об этом и мечтала.
Но сегодня был не тот день. Она без единого слова приняла из его рук чашку с кофе, отодвинула поставленную на стол тарелку с гренками и начала делать глоток за глотком, глядя куда-то в пустоту.
Так утро стало окрашиваться серым.
А потом проснулась мама. Она вымоталась и осталась у них ночевать. И её слова лишь ускорили окраску. Блеклым серым, навязчивым своей неопределённостью стало всё.
И продолжало окрашиваться до сих пор.
Вероника не помнила, как дошла до кабинета начальства, как села в маршрутку — автобус только что уехал. Она теребила ярко-зелёный шарф из шифона и думала лишь об одном: о словах мамы. О том, что та произнесла в момент, когда Ника уже закрывала дверь. В момент, когда взорвался Максим.
Тёща всегда была тактична.
Но не сегодня.
Максим не мог понять, что произошло.
Утро не встретило яркими красками, какие неизменно дарили Никина улыбка, смех, голос.
Глаза. Необыкновенно тёплые лучистые. В них тонули все его тревоги, страхи. В них рассеивалась его неуверенность в том, что им действительно стоит быть вместе.
Максим не отличался храбростью. Он и в армии то выжил с трудом. Его ранение и всё, что последовало позже навсегда впечаталось в память. Для Ники те воспоминания иногда ложились на строки зелёной тетради, а иногда слезами являлись во сне.
Максим видел ужас тех дней каждый день в зеркале.
Был ли он трусом, не мог ответить даже он сам. Если бы на любимую кто-то напал, он, не сомневаясь, полез бы в драку, защитил жену от любого зла. Отдал бы всё, лишь бы она оказалась в безопасности. Даже собственную жизнь.
Даже собственную любовь.
Когда Ника, романтичная и по-детски трогательная, насмотревшись жутко слезливых фильмов, спрашивала его, а что бы он выбрал: остаться с ней, несмотря на опасность для неё же или расстаться, подарив ей чувство безопасности, он всегда отвечал одинаково. Потому что он так чувствовал. Потому что Ника была для него воздухом. Ника была для него всем.
Но когда Раиса Павловна в тот единственный раз попросила его оставить дочь и не причинять ей боли, он не смог этого сделать. Не смог уйти. Максим помнил, как бил дождь по крыше загородного дома, как бешено колотилось его собственное сердце, и как билась раненной птичкой его Ника. Как она вырывалась из объятий мамы.
Он остался. Чем причинил Нике новую боль.
Иногда ему казалось, расставание было бы лучшим решением.
Максим не признавался любимой в своих терзаниях. В конце концов, у них получилась настоящая семья. Они были счастливы. Но страх, тот жуткий страх, преследовавший их пару, начиная со школы, никуда не делся. Когда всё было хорошо, этот дикий зверь закрывал глаза, растворялся, исчезал, но стоило малейшему пятну проявиться на холсте семейной жизни, как тот просыпался, становясь сильнее и злее.
Он омрачал всё светлое.
Сейчас зверь был внутри. Он скалил пасть в ожидании.
Максим стоял у окна. Он сделал себе перекур, решив, что недвижимость клиентов никуда не сбежит. Весна тянулась тонкими ветвями зелёных деревьев. Весна звала с собой: прокатиться по речке на лодке, покормить лебедей в озере, пройтись между вечнозелёных елей, посидеть на веранде дома, с которым связано так много воспоминаний.
