Избранные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Дашкова Полина Викторовна

— Таня! Вот сюрприз!

— Любовь Сергеевна, простите, мне папа нужен, очень срочно. Где он? В каком ряду?

— Ты что, хочешь забрать его? Прямо сейчас? Ты с ума сошла! Ни в коем случае! Сорвёшь мне премьеру! Там самая важная сцена, я вышла, не могу, волнуюсь страшно, подожди! Объясни хотя бы, что случилось?

Но Таня отстранила её, проскользнула в зал. На сцене три барышни, босые, в коротких туниках, извивались, подняв вверх руки и задрав лица к потолку.

Под потолком, на подвесных качелях, сидела полная пожилая дама в пышной юбочке, болтала ногами и декламировала басом:

— Дух изнывает в тёмной клетке плоти. За что эта тюрьма, о мой творец? Не слишком ли суров твой приговор для маленькой послушной Коломбины?

Барышни расступились, и стало видно, что в заднике декорации проделана дыра, из неё торчит усатая мужская голова в цилиндре.

— Смирись, смирись, порочное дитя! — сказала голова сиплым тенором. — Ты отдала себя страстям тлетворным, ты дышишь кокаином и грехом.

Таня вглядывалась в затылки зрителей в первых рядах партера, но было слишком темно. Она двинулась вперёд, по боковому проходу.

— О, мой творец, но если плоть бессильна противиться страстям и наслажденьям, её ли в том винить? Не ты ли её из глины создал ради скуки, чтоб забавляться ею, как игрушкой?

Оркестр заиграл нечто бравурное. Качели стали медленно опускать даму. Она больше не болтала ногами, сидела смирно, понурив голову в красных кудряшках. Три барышни принялись отплясывать канкан. Таня была уже у края сцены. Кто-то с откидного сиденья тронул её за руку и громко прошептал:

— Сядьте куда-нибудь или уйдите!

Она набрала побольше воздуха и, перекрикивая оркестр, завопила:

— Папа!

Все головы в маленьком партере тут же повернулись в её сторону, рядом громко возмущённо зашикали. Из середины второго ряда поднялась высокая фигура Михаила Владимировича и быстро направилась к Тане.

Извозчик уехал, видно, понял, что за часики выручит больше, чем заплатят ему седоки. Михаил Владимирович надел на Таню своё пальто, побежали по пустому переулку к Сретенке, извозчика нашли только на Садовой.

— Помолись, подготовься, — прошептал Михаил Владимирович и сжал Танину кисть, — рано или поздно это всё равно бы произошло, он мужественный мальчик, он боролся, не показывал виду, но я знаю, как ему было худо. И ты знаешь. Он держался из последних сил.

— Нет. Не смей ничего говорить. — Таня вырвала руку и отвернулась.

До госпиталя ехали молча. В гулком полутёмном вестибюле столкнулись с сестрой Ариной.

— Ну, слава Богу, успели, хоть попрощаетесь. Без сознания он, но пока дышит, пульс совсем слабый, — сказала она, — я в аптеку за кислородной подушкой. Час назад обещали прислать посыльного, все не идёт, а наши запасы ещё вчера закончились.

Ося лежал в маленькой процедурной. Глаза приоткрыты, лицо заострилось и разгладилось. Дыхание было редким и хриплым. Рядом стояли фельдшер Васильев и хирург Потапенко.

Михаил Владимирович приподнял Осе веко, стал считать пульс.

— Два раза сердце останавливалось, делали искусственное дыхание и непрямой массаж, — сообщил хирург.

— Ося, — тихо позвала Таня и провела ладонью по детской седой голове, — Осенька, я здесь, и папа здесь, мы с тобой, вернись к нам, пожалуйста.

Синеватые веки дрогнули. Михаил Владимирович, не отпуская тонкого запястья, прижал ухо к Осиной груди. Все затихли. Он слушал минуты три, потом вдруг вскочил, приказал сухо и быстро:

— Адреналин. Камфару подкожно. Натрия гидрокарбонат, хлорид кальция, глюкоза с инсулином. Окно открыть!

Таня вытащила подушку из-под головы Оси, одну руку подложила ему под шею, другую на лоб и глубоко вдохнула, принялась делать искусственное дыхание, рот в рот. Михаил Владимирович стиснутыми ладонями ритмично давил на грудину. Потапенко держал пальцы на запястье. Васильев распахнул окно и ушёл кипятить шприцы. Неизвестно, сколько прошло времени.

— Все, Таня, остановись, довольно. Ты слышишь меня? — Михаил Владимирович силой оттащил её от Оси.

— Нет! — крикнула она и попыталась вырваться из отцовских рук. — Нет, пусти!

— Что — нет? Он дышит сам. Успокойся. — Он усадил её на стул в углу палаты и поднёс стакан холодного чая к её губам.

Ося не только дышал, он открыл глаза и смотрел на Таню. Васильев ставил ему капельницу. Губы Оси шевельнулись. Таня подошла, склонилась над ним и ясно расслышала:

— Барбарис.

— О чём ты, Осенька?

— От тебя пахнет барбариской. Изо рта.

— Михаил Владимирович, вы сами понимаете, всё бесполезно. Нужна операция на сердце, но наркоза он не выдержит, — сказал доктор Потапенко, когда они вышли покурить в коридор.

Таня уходить от Оси отказалась категорически, сидела возле его койки, читала ему «Капитанскую дочку».

— И что вы предлагаете? — спросил профессор.

— А что тут можно предложить? — Потапенко пожал плечами. — Ох, да, я совсем забыл, вас какой-то полковник искал, Данилов, кажется.

— Данилов? Когда?

— Около часа назад. Он приехал с фронта, всего на сутки, спрашивал вас и Таню.

— Где же он?

— В приёмном. Наверное, уже ушёл. Простите, что сразу вам не сказал, но совсем вылетело из головы.

В пустом приёмном отделении полковник Данилов спал прямо на стуле. Профессор не стал его будить, отправился за Таней.

— Я никуда не пойду, — сказала она, увидев отца, — я буду здесь сидеть всю ночь.

— Сиди, пожалуйста, я не возражаю. Только сейчас сходи в приёмное, ненадолго.

— Зачем?

— Иди, я сказал! — он взял у неё из рук книгу. — Я останусь здесь, не волнуйся.

Таня быстро сбежала по лестнице. Дверь приёмного отделения была приоткрыта, она заглянула и сначала никого не увидела, кроме дежурной сестры, дремавшей за столом.

— Что за дурацкие шутки!

Она хотела уже идти назад, к Осе, но заметила силуэт в углу.

Данилов спал, прислонившись головой к стене. Шинель сползла с плеча, фуражка лежала на коленях. Он был небрит и в грязных сапогах. Короткий ёжик волос стал совсем белым. Таня подошла на цыпочках, прижалась губами к его щеке и тут же отпрянула. Он открыл глаза, часто, удивлённо заморгал, увидел Таню, обнял её, так неловко и крепко, что она чуть не упала.

— Павел Николаевич, вы не предупредили, — она подняла с пола его фуражку, — вы такой бледный, измученный. Что-то случилось?

— Ничего, Танечка, всё в порядке. Просто не спал три ночи. Предупредить никак не мог, сам не ожидал, что вырвусь. Ваша горничная сказала, вы убежали в госпиталь, Михаил Владимирович в театре. Я, собственно, уже и не надеялся, заехал сюда, думал, вдруг повезёт. А вас и тут нет. Какой-то хирург сказал, что вы обязательно будете. У меня поезд в шесть. Который теперь час?

— Да уж третий, — подала голос дежурная сестра.

— В шесть? — Таня без всякого стеснения сжала ладонями его лицо, поцеловала в губы. — Вот за это я вас ненавижу.

— За что, Танечка?

— Нет. Больше не целуйте меня. Голова кружится.

— Так вы сами меня целуете.

— Нет. Я вас ненавижу. Не отпущу ни на какой поезд. Худой, небритый, волосы все седые, как будто не три месяца прошло, а тридцать лет. Пойдёмте, хотя бы чаем напою. Да оставьте вы шинель с фуражкой, вон, повесьте на вешалку. Как прикажете вас любить? Заочно? Я жду, жду, после той записки — ни слова, ни весточки. Только во сне и вижу.

Она говорила быстро, тихо и вела его за руку по лестнице, по спящим коридорам. Он шёл за ней и счастливо улыбался.

Оказавшись дома, Соня тут же кинулась в свою комнату.

— Какая красота! Какие потрясающие розы! — восклицала в прихожей мама. — Почему ты поставила их в помойное ведро? И куда ты убежала? Помоги мне распаковать чемодан, там для тебя подарки.

В ответ послышался грохот. Когда мама вошла, Соня сидела на полу. Перед ней были разбросаны бумаги, папки, диски, сломанные карандаши, старые ежедневники. Рядом валялся ящик, выдернутый из письменного стола.