Избранные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Дашкова Полина Викторовна

Соня тихо присвистнула и даже оторвала руку от руля, чтобы покрутить у виска пальцем.

— Михаил Владимирович Свешников в феврале двадцать второго удрал из Советской России через Финляндию. Он вместе с дочерью Татьяной, сыном Андреем и внуком Мишей пяти лет перебрался через Финский залив. Скорее всего, профессор Свешников после этого путешествия умер от пневмонии. Мороз, ветер. Им удалось достать только один тулуп и шерстяной плед, Свешников закутал в плед дочь и внука, тулуп отдал сыну, а сам был в лёгкой куртке и свитере.

— Где ты это прочитала?

— Нигде. Мне рассказывал об этом Федор Фёдорович Агапкин. Он был ассистентом Свешникова, ещё до революции.

— Кто? — Нолик дёрнулся, чуть не подпрыгнул на сиденье. Если бы он не был пристёгнут, наверное, выбил бы лбом ветровое стекло. — Софи, ты поняла, что сейчас сказала? Агапкин, ассистент профессора Свешникова, тебе об этом рассказывал! Какого он года рождения?

Соня нахмурилась, пытаясь вспомнить, и через минуту растерянно произнесла:

— В девятьсот шестнадцатом ему было двадцать шесть, кажется. Когда я училась в аспирантуре, Бим в первый раз привёл меня в гости к Агапкину. Он живёт где-то в центре, на Брестской. Он знал Павлова, Богомольца. Он остался в России, работал в том самом Институте экспериментальной медицины.

— Погоди, Софи, ты ничего не путаешь? Ему что, правда, больше ста десяти лет?

Несколько минут Соня молчала. Они подъехали к стоянке у аэропорта, вышли из машины. Нолик тут же закурил. Соня, прыгая по ледяной слякоти в своих кроссовках, вдруг сообщила со странной нервной весёлостью:

— Точно, Федор Фёдорович 1890 года рождения. Он старый, иссохший, как мумия, но никакого маразма. Соображает отлично. Кстати, он говорил мне, что я очень похожа на Таню, дочь Свешникова. Если мне отрастить волосы, то получится вылитая Таня. Но это ерунда, конечно. Дочь Свешникова была красавица. Просто у старика плохое зрение. Мы с Бимом потом ещё пару раз его навещали.

Фонари горели тускло, в переулках было совсем темно. Володя взял Агапкина под руку.

— Боитесь, что сбегу? — спросил доктор.

— Нет, не боюсь, просто подморозило и скользко.

Агапкин высвободил руку.

— Терпеть не могу вот так ходить с мужчиной.

— Не дай Бог, люди не то подумают? — Володя улыбнулся, сверкнул в полумраке белыми зубами. — Бросьте, здесь никого нет. Улицы пусты и мрачны, как будто все уже произошло.

— Что — все?

— Революция, Апокалипсис, кровавый хаос, называйте, как хотите. В разных слоях общества говорят об этом, но никто не понимает цели и смысла предстоящих событий. — Володя заговорил глухо и хрипло, как будто он испытывал чувственное удовольствие, произнося «кровавый хаос». Даже дыхание его участилось.

— А вы понимаете? — насмешливо спросил Агапкин.

Володя ничего не ответил. Он ускорил шаг, обогнал Агапкина, свернул в подворотню и пропал.

— Пройдёмте здесь, так короче, — услышал доктор его голос из мрака и вдруг подумал, что профессорский сын видит в темноте, как кошка.

Проходной двор освещался тусклым светом из нескольких полуподвальных окон. Дома были низкие, деревянные. В нос ударила характерная вонь московских трущоб. Перегар, тухлая капуста, моча. Агапкин знал этот букет с младенчества, он вырос в таком же грязном дворе, в Замоскворечье.

— Осторожно, тут яма, — предупредил Володя и опять взял его под локоть.

Внезапно дверь справа от них распахнулась. Стали слышны пьяные крики, мужские и женские. В прямоугольнике желтушного света возник смутный мужик, шагнул вперёд. Ноги его не гнулись. Он был бос и одет лишь в исподнее. Он шарил перед собой руками, как слепой. Агапкин успел заметить, что рубаха у мужика на груди черна, а на снегу, освещённом светом из дверного проёма, остаются тёмные пятна.

— Тихо! — прошептал Володя и потащил доктора во мрак. — Молчите и не шевелитесь.

Голоса звучали все громче, все ближе. Выскочил ещё один мужик, огромный бородатый детина, в сапогах, с мясным тесаком в руке. Вслед за ним явилась баба, по виду кухарка или прачка. Догнала, принялась лупить детину кулаками по спине, хватать за кафтан.

— Куда, ирод?!

— Пусти, сука, пусти, убью! — детина оттолкнул бабу локтем.

Баба упала. Детина размахивал тесаком и глухо рычал.

— Убил уже, насмерть зарезал! Брата родного, мужа моего убил, ирод! — выла баба, поднимаясь и отряхивая юбку.

Между тем первый, в исподнем, прошёл несколько шагов, рухнул на землю. По глухому стуку упавшего тела, по страшному сдавленному хрипу Агапкин понял: отходит, и сделал быстрое инстинктивное движение к умирающему мужику. Он всё-таки был врач. Но Володя стиснул его запястье, и Агапкин тут же повиновался, без слов понял: да, зачем вмешиваться? Потом не оберёшься неприятностей с полицией, а этому, в исподнем, всё равно уже не помочь. Судя по хрипам, по тёмным пятнам на рубахе и на снегу, у него перерезано горло, задеты шейные артерии.

Мужик с тесаком добежал до умирающего, застыл над ним. В двух шагах застыла баба. На мгновение стало тихо. Агапкин успел разглядеть совсем близко проход между домами. Ничего не стоило нырнуть туда и исчезнуть из страшного двора.

— Нельзя помочь, так пойдёмте, — шепнул он на ухо Володе.

Володя ничего не ответил, только крепче стиснул его руку и смотрел, не отрываясь, на мёртвого, на убийцу с тесаком, на бабу.

Убийца упал на колени и принялся тормошить тело, тупо, жалобно повторяя:

— Проша, брат, ну ты чего, а?

Рядом бухнулась на колени баба и тихо, тонко завыла. Простоволосая голова её приклонилась к плечу убийцы. А в освещённом дверном проёме появилась ещё одна фигура, мальчик лет семи в длинной рубахе. Он зевал и тёр глаза.

Володя потянул Агапкина к проходу и быстро, жарко шепнул на ухо:

— Шекспир. «Гамлет».

Через минуту они оказались на соседней улице. Там горели фонари. Снег был убран, светились окна в домах, у кинематографа ждали извозчики. Закончился последний сеанс, стала выходить публика.

— Нам повезло больше, — тихо заметил Володя, — мы только что наблюдали фильму живую, а не придуманную, причём бесплатно.

Навстречу попались двое городовых. Агапкин проводил их взглядом и даже открыл рот, но ничего не сказал, тяжело вздохнул и, только когда городовые остались далеко позади, нерешительно спросил:

— Может, всё-таки стоило сообщить?

— Зачем? Чтобы превратить высокую драму в бульварный детектив? В смерти даже самого ничтожного человеческого существа есть определённое величие. Но участок, допрос, протокол — это так пошло. Не волнуйтесь, они и без нас найдут труп.

— Убийца успеет уйти.

— А вам что?

— Он ещё кого-нибудь убьёт.

— Обязательно. И вы ничего изменить не сможете. Городовые тоже не смогут. Полиция, жандармерия, армия, казаки — никто не сумеет остановить лавину. Очень скоро тысячи, миллионы таких мужиков с тесаками, с винтовками и пулемётами заполнят улицы Москвы, Петрограда, всей России. Вместо воды в реках потечёт кровь, и события девятьсот пятого покажутся лёгкой опереткой.

— Вы как будто рады этому, — заметил Агапкин.

— Я рад, что лавина сметёт этот пошлый обывательский мирок, уничтожит скучную буржуазность, биржи, банки, департаменты. Государство прогнило и смердит, — Володя говорил негромко, но пафосно, как на митинге.

— Вы анархист? — спросил Агапкин.

— Не угадали.

— Социал-демократ?

— Не утруждайтесь. Я не принадлежу ни к одному из модных политических направлений. Я презираю их, особенно те, которые проповедуют равенство. Равенство — любимая иллюзия рабов, вечный соблазн профанического большинства.

Агапкин молча слушал, косился на Володю, и ему казалось, что сын профессора не шагает с ним рядом по тёмному Тверскому бульвару, по хрустящей подмороженной слякоти вдоль пустых скамеек, а стоит на высокой трибуне. И одет он не в студенческую шинель, а то ли в пурпурную римскую тогу, то ли в какой-то причудливый средневековый плащ.