Анджей Збых - Слишком много клоунов
— Попробую. Конрад сказал: «Это страшный человек, холодный и беспощадный». Да, вспомнил! — подскочил Ромбек. — Этот человек играет в шахматы. Конрад сказал: «Холодный, расчетливый шахматист, который умеет предвидеть на пять ходов вперед». И добавил еще: «Или он меня убьет, или я вынужден буду покончить с собой…»
Уходя, Ольшак попросил у Ромбека спички, объяснив, что его сын филуменист.
Как только они с Беджицким вышли из отеля, Ольшак старательно завернул коробок в приготовленную салфетку. Необходимо снять отпечатки пальцев с этого коробка и сравнить с обнаруженными в квартире Сельчика. Хотя Ромбек и не отрицал, что был там, формальности необходимо выполнить.
…Ольшак побрился и уже надевал пиджак, когда зазвонил телефон. Звонил Кулич.
— Шеф, Бабуля раскалывается!
Действительно, Бабуля «раскалывался». Поручик ожидал Ольшака в его кабинете. Стенографист устроился за столом, Бабуля сидел, полуразвалясь, в кресле.
— Ничего вы мне не сделаете, — захихикал он, увидев входящего Ольшака.
— Расскажи еще раз, как все было, пану инспектору. Он тоже хочет послушать, — обратился к нему Кулич. Глаза поручика были припухшими, очевидно, близнецы снова не давали ему спать.
— Могу и повторить, почему же нет? Все равно вы ничего мне не сделаете. Значит, у него были ключи, и он остановил машину перед таким высоким домом. Ну, сами знаете, перед каким, верно? Ну, в новом районе. Там не разобрать, какая где улица. Ну, значит, подъехали мы на машине, а потом поднялись на лифте на самый верх. Он дал мне ключи, приказал отпереть дверь, но перед этим проверил, есть ли у меня перчатки, в велел ни до чего не дотрагиваться. Потом приказал запереть дверь изнутри на цепочку и повернуть ключ, ну, я это и сделал, а он сам вошел в соседнюю квартиру, тут же, рядом, от которой также имел ключи. А потом я увидел его уже на балконе, там был такой общий балкон, только стенка его разделяла. Ну, значит, я подтащил покойника, как он мне приказал, и положил его на барьер, а потом он подал мне руку, и я перелез на другой балкон. Боялся смотреть вниз, — снова захихикал Бабуля, — жутко высоко. У меня ноги дрожат, когда я с моста вниз смотрю. Значит, он велел мне не смотреть, держаться за стену и его руку. Кое-как перелез. А потом достаточно было немного высунуться, приподнять покойнику ноги, чтобы он грохнулся вниз головой.
— Покойнику? — только теперь спросил Ольшак. Еще раньше он хотел задать несколько вопросов, но знал, что такого оратора, как Бабуля, лучше не прерывать.
— Конечно, живого ведь я бы не выбросил, а покойнику все равно.
— Но прежде ты снял с него часы?
— Было дело. А вы бы удержались? Жаль мне их стало.
— Откуда ты знал, что он мертв?
— Он мне сказал.
— Кто он?
— Ну я же говорил. Пан Махулевич, который привез меня на машине.
— Человек, которого ты выбросил, стал мертвецом только на земле. А когда ты снимал с него часы, он был еще жив.
Ольшак рассчитывал, что эти слова испугают Бабулю и тот начнет доказывать, что не знал этого, или, наоборот, замолчит. Но такой реакции он не ожидал. Бабуля сдвинул брови, на лице его отразилось что-то вроде работы мысли.
— Может быть, — сказал он наконец спокойно. — Я сразу об этом подумал, когда были на балконе, а потом в квартире, где спала такая красивая женщина. Пан Махулевич не позволил мне даже дотронуться до нее. И вообще, мы сидели тихо, как мыши, по крайней мере, два часа.
— Значит, ты сказал Махулевичу, что тебе показалось, будто тот человек жив…
— Да, он вроде дышал. Я так и сказал. Но Махулевич обозвал меня дураком. А я и сам знаю, что я дурак. И поэтому вы мне ничего не сделаете.
— Сколько ты получил за это?
— Пять, как и договаривались. Если бы я наверняка знал, что покойник еще живой, то Махулевичу пришлось бы раскошелиться на две тысячи.
— Но ты же получил пять, — вставил Кулич.
— Пять сотен, — терпеливо объяснил Бабуля. — Значит, он меня обманул и тот парень был еще жив? — Он задумчиво покрутил головой. И все продолжал что-то бормотать, пока капрал выводил его из кабинета Ольшака.
— Ну и как? — спросил Кулич.
— Хорошая работа, — похвалил Ольшак. — Махулевича взять сейчас же. Если ты в состоянии, поговори с ним, прежде чем я вернусь. Потом я возьму его в оборот. Ты плохо выглядишь.
— Интересно, как бы ты выглядел, выстирав и выгладив сто двадцать пеленок? Вот если бы у нас родилась четверня, как под Познанью, мы бы хоть няньку получили, а так приходится мучиться самим.
14
По дороге к месту работы Иоланты Каштель Ольшак попытался мысленно привести в порядок полученные сведения. Интуитивно он чувствовал, что дело подходит к концу, что восстановление недостающих звеньев — вопрос ближайшего времени.
Итак, некто, имеющий доступ к материалам, компрометирующим многих здешних частных торговцев и директоров государственных магазинов, решает на этом заработать. Это расчетливый человек, шахматист, способный предвидеть на несколько ходов вперед. Он знает условия конспиративной работы и решает организовать банду шантажистов. Известно, что он склонил на свою сторону Махулевича. Может быть, и на него имел компрометирующие материалы.
Известно также, что в этой банде есть молодая женщина, брюнетка в темных очках. Непонятно, почему Ольшаку вдруг припомнилась девушка, с которой он как-то видел на улице Янека. Однако инспектор отогнал от себя эту нелепую мысль. Цвет волос ни о чем еще не говорит, женщине перекрасить волосы ничего не стоит. Остается лишь голос, который можно установить при очных ставках. Но сейчас не с кем устраивать очных ставок, это дело будущего, придется еще долго разбираться, прежде чем отправить кое-кого на государственное содержание. Итак, Махулевич входит в эту банду и наверняка играет в ней не последнюю скрипку, поставляя автору замысла тряпичных клоунов. Нужно выяснить, кому он их передает: главарю или этой женщине? Знает ли он ее? Если организатор всего этого мероприятия человек расчетливый, то скорее всего он будет стараться, чтобы как можно меньше людей было посвящено в его настоящую роль.
Нет, что-то здесь не сходится. Сегодня утром звонил Лясочак с известием, которое представляет в совершенно ином свете показания ювелира Броката. Пропавшее серебро нашлось. К Брокату сразу же послали следователя. Ювелир сначала пытался отвертеться, однако вскоре признался, что действительно под задней дверью магазина нашел подброшенный сверток. Уверяет, что не платил за это никакого выкупа. Но тогда чем же вызван этот благородный поступок? Метод возвращения украденных вещей уже был проверен на Спаваче: доморощенному лорду это стоило дорого.
«А может, — зародилась вдруг у Ольшака почти абсурдная мысль, — возвращение серебра — оплата за услугу, которую оказал ювелир, раскрывая милиции весь механизм действия банды?» Это объясняло бы непонятный страх ювелира и то странное чувство, которое не покидало Ольшака с самого начала следствия, что кто-то направляет его усилия в поисках правды, более или менее ловко подсовывая материал для разоблачения банды. Неужели конкуренты? А может, кто-то поссорился с главарем и хочет выдать милиции всю шайку? Но зачем? А может — снова совершенно абсурдная мысль, — сам главарь ведет эту игру? Но опять же с какой целью? Или у него еще что-то за душой? Может, хочет отвести внимание от чего-то? Или его забавляет эта игра, или он маньяк, психопат, уверовавший, что ему все сойдет с рук?..
Ну и что из этого? Все это лишь домыслы, предположения, тени улик, и никаких доказательств. Он не может даже арестовать Ровака. Неужели тот шантажист так продумал детали, что, уничтожив весь старательно налаженный механизм, сам остался в тени? Но ведь есть Махулевич, против которого набралось столько, что можно уже предъявлять обвинение. Припертый к стене, он наверняка скажет о своем шефе, если только он его знает. Да и сам он был не простой пешкой в шайке…
Теперь Сельчик. Ромбеку он сказал о шантаже, а Иоланте — нет. Отпечатки пальцев на спичечном коробке идентичны обнаруженным в квартире Сельчика, такие же были и на окурке, найденном в лоджии. Этого следовало ожидать. Что же дальше? От Ромбека удалось узнать только, что Сельчик боялся какого-то шахматиста. Может, Сельчик напал на след шантажистов и ему объявили шах, подсунув клоуна. То есть дело об убийстве по-прежнему остается невыясненным. Необъяснимо и прощальное письмо…
Только одно могло бы все объяснить: если предположить, что Сельчик, а не Ровак был главарем шайки. Ведь магистр экономики мог знать столько же, сколько и Ровак. Репутация неподкупного ревизора ему совсем не мешала, напротив, он был вне подозрений. Но вот в один прекрасный день Сельчик приходит к выводу, что жизнь ему надоела. Он пишет прощальное письмо, выпивает снотворное, разыгрывая перед Иолантой и ее приятельницей расстроенного человека, ведет идиотский разговор со своим кузеном. А перед этим по телефону договаривается с Махулевичем о том, чтобы выбросить из окна человека, проживающего на Солдатской улице.
