Стивен Марлоу - Риск — мое призвание
Я опять налил себе выпить и со стаканом в руке стал думать о Саймоне Коффине. Он был великим человеком. Может быть, самым великим из всех, кого я знал. «Насколько он был велик, — подумал я, — когда-нибудь рассудит история».
Однако я не мог одновременно ехать в Берлин и выполнить волю Саймона Коффина. Или мог? Я этого не знал. Я был до такой степени измотан, что не был способен мыслить логично. Посмотрев на стакан, я сказал вслух:
— За тебя, Саймон Коффин. За тебя и за твоих ангелов.
И опрокинул его.
Сбросив в чемоданы оставшуюся одежду, я подумал, что завтра должен вылететь в Берлин. Вернее, не завтра, а уже сегодня утром.
Постель оказалась на удивление мягкой, но сон не шел. Я закурил, налил еще бренди и решил, что посплю в самолете.
Подняв телеграмму, я расправил ее и стал размышлять о Саймоне Коффине.
Глава 11
Я был первым, не считая, конечно, врачей и самых близких друзей, кого допустили к Саймону Коффину после того, как он перенес инфаркт, уложивший его в постель, которая в итоге оказалась его смертным одром. У выходившего на залив Френчмен-Бэй дома, расположенного в Маунт-Дезерт Айленде, что в штате Мэн, круглые сутки околачивались политические прихлебатели, жаждавшие встречи со знаменитостью. Им вряд ли понравилось бы, что какой-то частный сыщик, хотя бы и с рекомендацией от общего знакомого-сенатора, был первым, кто миновал кордон врачей. Особенно учитывая тот факт, что до предвыборного съезда партии оставалось всего две недели.
Светлая нарядная комната располагалась в северо-восточном крыле дома. Из нее Саймону Коффину было видно, как солнце садилось в залив. Впечатление, которого стремился добиться художник по интерьерам, расставивший сверкавшие белизной кожаные кресла вперемешку с черными, выдержанными в модном функциональном стиле столами и шкафами, портилось присутствием кислородной камеры на колесиках, которая сейчас без дела стояла у стены напротив облицованного мрамором камина.
Кровать Коффина была придвинута прямо к застекленной двухстворчатой двери, выходившей во внутренний дворик. Задумано неплохо. «Интересно, — подумал я, — сделал он это намеренно, или просто любит солнечный свет». Сам Коффин расположился на кровати в полусидячем положении боком к полуденным лучам солнца. На фоне слепящего света вырисовывался лишь его профиль, тогда как он мог рассмотреть мое лицо до мельчайших деталей. Силуэт с нависшими бровями и острым, выдававшимся вперед подбородком проговорил:
— Входите, Драм, входите. Ставьте сюда стул и присаживайтесь.
Я сел, достал из кармана сигарету, сунул ее в рот и уже было поднял к ней зажженную спичку, как остановился, вспомнив о лежавшем в постели больном.
— Лучше не надо, — заметил Коффин и извиняющимся тоном, будто ему самому это казалось немыслимым, добавил:
— Я выкуривал по две пачки в день в течение почти шестидесяти лет, но сейчас одна-единственная сигарета может меня убить. А поэтому надо стараться избегать соблазна. Лично мне это не причиняет неудобств, но доктор Вудс очень нервничает.
Он усмехнулся, и я убрал сигарету. Вдруг он резко проговорил:
— Драм, как вы отнесетесь к тому, чтобы способствовать избранию следующего вице-президента Соединенных Штатов?
Я поскреб в затылке и безуспешно попытался различить в темном силуэте отдельные черты.
— То, что это предложение исходит от вас, скорее всего означает, что речь идет о Фреде Сиверинге, — предположил я. — Разве сенатор Хартселл не сказал вам, что я за них не голосую?
— Мне абсолютно безразлично, за кого вы голосуете, и голосуете ли вы вообще. Кроме того, Сиверингу еще предстоит быть выдвинутым партией на предвыборном съезде в Чикаго. Впрочем, с поддержкой, которую мы имеем, выдвижение Сиверинга почти предрешено. Видите ли, до того, как со мной случился инфаркт, работой по раскрутке партийной машины на поддержку Сиверинга занимался Бадди Лидс. С учетом работы Лидса в самой партии и моего возвращения в политику лишь только для того, чтобы заявить о поддержке кандидатуры Сиверинга… Вы, кажется, хотели что-то сказать?
— Может быть, это и не мое дело, но в течение сорока лет вы были независимым, мистер Коффин. Если мне скажут, что вы когда-либо поддерживали кого-то на выборах в Белый дом, это будет для меня большой новостью.
Силуэт поерзал, чтобы устроиться поудобнее, и поднял одно колено, образовав над ним нечто вроде тента.
— Я старый человек, — промолвил он глухо. — Драм, мне восемьдесят три года. После первого инфаркта выживают многие больные с коронарным тромбозом, однако большинство из них после этого долго не живут. В восемьдесят три… — темный силуэт руки поднялся и снова опустился.
— По чести говоря, я никогда не думал, что вернусь в политику, да у меня и не было для этого причины. Я жил так, как считал нужным. Драм, я заработал миллионы, играя на фондовой бирже. Я давал советы президентам страны только потому, что они их у меня просили, но вовсе не потому, что считал, будто у меня есть такие мысли, которыми стоит с ними поделиться.
— Я понимаю, что умирающий старик не имеет права кого-либо критиковать, но мне себя уже не переделать. Драм, сегодня нам позарез нужны настоящие лидеры. Разве не является вопиющим то, что обе наши партии на предстоящих президентских выборах пытаются навязать избирателям в качестве кандидатов политиков-приспособленцев, которые продаются направо и налево, и чуть ли не со школьной скамьи научились демонстрировать эти усталые жесты верной тягловой лошади партии? Разве нет? А Фред Сиверинг — исключение.
Для человека в его состоянии Саймон Коффин говорил слишком долго. Он тяжело дышал, будто только что бегом преодолел пять лестничных пролетов. Издав тихий и невеселый смешок, он вдруг безо всякой связи с предыдущим, а может быть, наоборот — в связи со всем сущим в этом мире, проговорил:
— Раньше я играл в гандбол. Я играл в быстрый гандбол до шестидесяти пяти лет.
Его смех походил на затухающее эхо и все-таки заражал весельем. Мне вдруг стал симпатичен этот старик, который решил вернуться на политическую арену, чтобы там умереть.
— Вам это о чем-нибудь говорит, Драм? — жестко спросил он. — Знаете ли вы, какой наиболее поразительный вопрос сейчас стоит перед обществом со всей определенностью? Это вопрос, кто есть человек — обезьяна или ангел? Господи, я — за ангелов.
Я заметил, что не припоминаю ничего подобного, и добавил, что даже не знаю, за кого был тот человек, которого Коффин процитировал.
— Это слова Бенджамина Дизраэли к вопросу об эволюции. Драм, мне восемьдесят три года, и я умираю. Мне тоже хочется хотя бы разок побыть с ангелами, по крайней мере, до того, как я умру.
— Вы имеете в виду Фреда Сиверинга?
— Вы, наверное, считаете, что Сиверинг — такой же приспособленец, как и все остальные? Да, Драм, он был таким. Но не сейчас. Он изменился, и я ставлю на него свою жизнь.
Он снова издал грустный смешок, будто иронизируя над самим собой.
— Возможно, мне тоже это нужно. Но я говорю, что такие, как Фред Сиверинг, — последняя надежда страны.
— Ну и причем здесь я? — осведомился я. То, что он после этого сказал, было подобно разрыву бомбы:
— Драм, Фред Сиверинг исчез. Я хочу, чтобы вы его разыскали. В детали этого дела вас введет Бадди Лидс. Очевидно, что в полицию мы обратиться не можем. Сиверинг вместе с семьей отдыхал перед съездом в Бар-Харборе. Он часто бывал на публике, и поэтому о его исчезновении знают только семья и Лидс. Если мы пойдем с этим в полицию, то распрощаемся с кандидатом Сиверингом навсегда. Сенатор Хартселл рекомендовал вас как человека, умеющего держать язык за зубами, а я уважаю суждения сенатора как весьма здравые. Вопросы есть?
— Миллион. Впрочем, я задам их Лидсу.
— Хорошо. Найдите Сиверинга. Верните его. И что бы вы ни делали, не раскрывайте ничего ни полиции, ни прессе.
— А если я накопаю что-то, о чем захочется узнать полиции?
— Тогда обещайте мне вот что: вы сначала сообщите об этом мне или Лидсу. Это вас устроит?
Я ответил, что устроит.
— Мне пришло в голову, что ваша лицензия не будет действовать в штате Мэн.
— Вести частное расследование можно лишь до тех пор, пока вы не начинаете наступать людям на ноги.
— Однако вам, возможно, придется делать и это, разве не так?
— Может быть. Но я и не обещал, что не буду этого делать.
— Мне нравится ваша манера поведения. Драм. Я полагаю, что вы разыщете Сиверинга без лишнего шума. И перед тем, как вы уйдете, я хотел бы пожать вашу руку.
Я подошел к изголовью кровати. Рука Саймона Коффина была сухой и горячей. На ощупь она напоминала нечто неживое, очень долго пролежавшее под жарким солнцем. Он подал мне руку, я пожат ее и пошел разыскивать Бадди Лидса, даже не сказав «до свидания» этой тени великого человека в малиновых лучах солнца. Я подумал, что это совпало бы и с его желанием.
