Виктор Каннинг - Рука-хлыст
Завтракал я на моле, залитом солнечным светом. В одном из шезлонгов я нашел какой-то журнал и отправился в небольшой садик, расположенный позади отеля на склоне, где уселся под оливой, чтобы вот так, ни о чем не думая, провести утро.
Минут через двадцать ко мне присоединился герр Вальтер Шпигель. Мы сидели на каменной скамье футов шести в длину, с такой же каменной спинкой, украшенной резьбой. Несомненно, старые монахи после отдыха в саду, или занятий винокурением, или долгой работы в часовне приходили сюда, садились на скамью и предавались созерцанию и размышлениям. Я сидел на одном краю скамьи, а Шпигель уселся на другом. Я инстинктивно почувствовал, что он меня вычислил.
Их научные отделы не совершают ошибок. Я испытывал чувство беспокойства. Над моей головой, очевидно, висел какой-то явный знак, что-то вроде подвижного нимба. Иногда мне казалось, что это единственное, чем я полезен таким, как Сатклифф и Мэнстон. Другие мои качества отнюдь не обладают столь притягательной силой.
Он положил ротанговую трость с серебряным набалдашником между нами, деланно вздохнул, а затем зажег длинную черную сигару, которая источала такой запах, словно сотни акров добротной степи оказались охваченными пламенем. Я закурил сигарету.
— Бедный Говард Джонсон сломал руку, — спокойно произнес он.
— Какой неуклюжий.
Шпигель засмеялся. У него было необычное лицо: серое, все в крапинках, точно пемза. На нем был шелковый коричневый костюм и панама, сидевшая на голове очень аккуратно. Он выглядел как обычный берлинский адвокат на отдыхе. Может быть, он и жалел, что это не так.
— Могу я надеятся на честный разговор, мистер Карвер?
— Да, но лишь в том случае, если вы тоже будете говорить прямо и откровенно.
Он кивнул, а затем сказал:
— О, я забыл. Все эти глупости. Я должен был сказать: «мамаша Джамбо». Правильное предисловие, да? Вы уж простите меня.
Я так давно занимаюсь этими делами, что вечно что-то забываю или нахожу все эти формальности излишне утомительными.
— Вам нужно следить за своей речью. Говорите проще.
Он выдохнул дым прямо на рой мошек, и они тут же исчезли.
— Между Москвой и Лондоном, — начал он, — было решено, что эта операция будет осуществляться совместно. Естественно, решение было принято на очень высоком уровне. Где еще могут приниматься такие решения? Ну вот, я говорю честно. Подобное следование разными курсами к общей цели приводит лишь к путанице и, увы, к недоверию. Но я очень счастлив. Почему? Если честно, то потому, что я стар и мне приятно, что молодой, активный человек занимается такой... Как бы это сказать?
— Идиотской работой вполне подходит. Попробуйте.
— Да, идиотской работой. Но не подумайте, что я говорю с пренебрежением. Кроме того, поскольку мне известно, что вы работаете не на какую-то организацию, а частным образом и используете свои особенные способности, естественно, вас волнует аспект вознаграждения.
— Вы говорите о деньгах?
Возможно, он действительно слишком стар для такой деятельности, раз так разглагольствует. А может, просто поглупел от напряжения. Я уже встречал таких. А может, он обогнал меня на милю и собирается сделать вид, будто растянул сухожилие.
Бог его знает. Временами я по-настоящему тосковал по дому и по своей куда более обыденной работе.
— Деньги, ах да Как я говорил, было принято решение о совместной деятельности, и поэтому можно не кривить душой.
Что касается прошлого, то вы уж извините Говарда Джонсона за его неуклюжую стратегию.
— Я прощу ему все, что угодно, за деньги.
— Великолепно!
Шпигель вынул конверт и деликатно положил его рядом с ротанговой тростью.
Я не бросился к конверту. Я мог бы ответить деликатностью на деликатность, но пошла явная ложь. «Мамаша Джамбо». Он почувствует себя круглым дураком, когда его шифровальщики доложат ему о пароле «инспектор». Я решил пока не трогать конверт и сказал.
— А мои инструкции?
— Они остаются совершенно теми же. Мы по-прежнему хотим знать, где сейчас миссис Вадарчи, а вы, vive l'amour[9], связаны с ней самым непосредственным образом. Просто не отставайте от них, вот и все, что требуется. Разумеется, когда я поднимусь с этой скамьи, мы будем вести себя так, будто мы не знакомы. С той лишь разницей, что теперь мы работаем вместе. Я к вашим услугам, а вы — к моим. Будет прекрасно, если этот уникальный пример совместного сотрудничества будет первым из многих и станет развивать и укреплять чувство интернационализма — Постараюсь способствовать этому, — сказал я, взял конверт и открыл его.
Там лежала сотня новеньких, хрустящих пятидолларовых банкнотов. Я тщательно пересчитал их, а он наблюдал за мной до тех пор, пока я не поднял голову и не посмотрел прямо в его холодные агатовые глаза.
— Это ежемесячный гонорар.
— Очень мудро.
Я положил деньги в карман. Теперь, когда мы стали приятелями, я решил испробовать на нем один старый приемчик.
— Если бы там, наверху, доверяли нам чуть больше, они бы имели лучшие результаты. Я уже устал работать в темноте.
Шпигель кивнул:
— Мы находимся на слишком низкой ступени пирамиды, чтобы они доверяли нам. Каким бы делом я ни занимался, я никогда не знал всей правды, мне давали крошечное количество информации, скажем, процентов пять. Мы как ломовые лошади — тащим вперед повозку, но на глазах у нас шоры, и мы видим лишь одну дорогу.
— Вы чертовски правы, — сказал я пылко, поняв, что он расположился ко мне еще больше, — мы были парой шестерок, ворчащих на своих боссов. В самом деле, — продолжил я как бы между прочим, — если бы не книга, которую я взял в машине у Говарда Джонсона, я бродил бы в еще больших потемках. «Пятно позора», автор — профессор Вадарчи.
— О! — Шпигель усмехнулся. — Необходимое чтиво. Хозяева жизни щелкают символическим хлыстом. Но давайте не забывать, что за этим безумством часто стоит...
Он оборвал себя на полуслове, взглянул на меня и улыбнулся. Мы оба поняли, что он замолчал вовремя. Больше из него мне ничего не выжать. Но из всего сказанного им в моем мозгу звенели лишь слова «символический хлыст».
Я взял его ротанговую трость, повернул набалдашник и потянул за него. В руке у меня оказалось тонкое, сверкающее лезвие — оно высунулось с легким шипением, подобный звук можно услышать, проведя пальцем по шелковому чулку.
— Прелестно, — заметил я.
— Это из Толедо. Я купил ее в Испании в тридцать девятом, когда был там командиром танковой бригады. Хорошие были времена.
— Я был тогда еще слишком мал, — сказал я.
— Естественно.
Я сунул рапиру обратно, и ее шелковый вздох вызвал у меня некоторую дрожь.
Шпигель встал, взял трость, поправил панаму и произнес:
— Я приду сюда вечером, чтобы искупаться, — улыбнулся он мне по-отечески и добавил:
— Мы следим. Вы и я. И мы сотрудничаем. Это хорошее соглашение.
— Просто чудесное.
Это и в самом деле было неплохо — за пятьсот долларов в месяц.
* * *После ленча я взял маленькое каноэ — одну из лодок, которые отель предлагал гостям. У него было два сиденья и одно двухлопастное весло. Обогнул на нем остров и причалил к берегу, прямо за старым могильным памятником — высоким белым склепом, частично врытым в склон. Монахи устанавливали их вертикально, отдельно друг от друга, наверное, по тем же причинам, по каким в Нью-Йорке строятся небоскребы. Каноэ Давало небольшую течь: щели в нем явно не были законопачены, и я шлепал по воде босыми ногами и курил, пока не появилась Кэтрин, одетая в зеленое полосатое платье, которое застегивалось спереди на пуговицах. Руки и ноги — обнажены.
Солнце ослепительно сверкало в ее светлых волосах. Она села в лодку, и я отчалил, держа курс на запад, в сторону дальнего берега озера, к тому месту, где узкий проток вливался в морской эстуарий. Мы держались берега, и поэтому с острова нас нельзя было заметить. Вокруг острова у самого берега шла дорожка, но никто как будто не спешил воспользоваться ею.
Стручки дрока трещали, цикады звенели, солнце сверкало, а воздух был полон запахами сосны, ракитника, земляничных деревьев и чабреца. Высоко над головой лениво парила пара канюков, а где-то вдали, несомненно, предавались сиесте мангусты. Это был самый подходящий день для того, чтобы покатать девушку на лодке. Становилось все жарче, и Кэтрин расстегнула платье, а затем и вовсе сняла его. Она была в зеленом купальнике.
Я увидел небольшой пляжик, над которым нависали ветви сосен и тамарисков, и пристал к нему. Мы прошли по песку и плюхнулись в тени скал. Я зажег одну сигарету ей, а вторую — для себя и строго сказал себе, что сначала — дело и только потом — удовольствие. Кэтрин, должно быть, думала так же. Она подтянула ноги, уперла подбородок в колено и серьезно посмотрела на меня сквозь свисающие пряди распущенных волос.
Казалось, что каждая линия ее тела говорила о том, что любое дело пустая трата времени, но я не уступил.
