Фредерик Дар - Убийца (Выродок)
Я потолкал Пьеро, чей храп заглушал шум мотора.
— Теперь давай ты, у меня уже плавники болят.
— Однако же, блин!.. — сказал он, глядя на меня.
— Что, парень?
— Ей-Богу, я тебя сегодня утром где-то видел!
— Вот же заладил…
Меня опять начало подергивать: бугай упорно хотел меня вспомнить. И я, осторожный и сговорчивый, опять признал, что так оно могло и быть, ведь я, мол, все утро проторчал в том районе…
Он повел грузовик дальше, пожевывая вынутый из-за уха окурок и напевая что-то из допотопного Азнавурчика. Пока он пел, мне нечего было опасаться…
Однако что-то подсказывало мне: держи ухо востро. Я чувствовал его озабоченность. Не иначе, он слишком долго таращился на мою фотографию в газетке, и она вертелась в его дырявой памяти, как дохлая псина в речном водовороте.
По моим подсчетам, рассвет должен был застать нас в районе Валенцы. Там я решил сказать, что мне надо позвонить начальству, а потом — что оно велит поймать на трассе какую-нибудь машину, принадлежащую фирме Мартена… И когда мой напарник поймет, что подвозил беглого заключенного, и пойдет заявлять, полицейским останется только гадать, куда я направился дальше. О юге они точно не подумают. Головешки у них с кулачок, даром что лапы здоровые… Они рассудят, что Валенца — это почти Гренобль, а Гренобль — можно сказать, ворота в Италию… А я, не будь дураком, доберусь мелкими скачками до Сен-Тропеза. Сначала на автобусах: Валенца — Монтелимар, Монтелимар — Авиньон… В Авиньоне сяду на поезд до Сен-Рафаэля. Маршрут что надо: минимум риска, почти верняк…
Снова потянулись часы за часами. Около десяти показался Аваллон, и мы остановились у дорожного кафе.
Там негде было задницу приткнуть. Но мы все же нашли два места на углу стола, и вислогубая девчонка принесла нам два пережаренных бифштекса с недожаренной картошкой.
Лопали быстро. Темп задавал я — из опаски, что пучеглазый Пьеро нашарит брошенную кем-нибудь газетку и раззявится на мой портрет.
Я расплатился за двоих. Он был против, но я настоял.
— Тяпнем по маленькой? — предложил он.
— Нет, на ночь не буду. Ну что, давай я порулю?
— Давай, я бы еще поспал.
Он поведал мне про свою кишечную напасть: он был уже немолод, и пищеварение действовало на него усыпляюще. Ему приходилось жрать стимуляторы, чтоб не мерещилась теплая белая постелька: такие грезы всегда заканчиваются у первого столба.
Я полез за руль. Мне спать ничуть не хотелось. Напротив, я чувствовал себя просто отлично.
— Ты не возражаешь, если я влезу на полку? — спросил он. — Как устанешь, толкни…
— Ради бога. Спи давай.
Он забрался назад, включил ночник и укрылся пропахшим потом и грязью одеялом.
Я придавил педаль. Дорога была пуста, лишь изредка мы обгоняли фуры наподобие нашей, едущие потише и увешанные лампочками, как новогодние елки.
Не знаю, в какой момент он проснулся. Но проспал совсем недолго. Ночник за моей спиной загорелся снова, выдернув меня из ленивого, но не сонного оцепенения.
Я услышал, как он шуршит бумагой.
— В клозет что ли собрался? — спросил я. — Остановить?
Он не ответил. Он одним махом соскочил с полки на сиденье.
Я покосился на него. Его лицо резко изменилось. Оно стало серьезным и напряженным. Пьеро держал в руке газету, и со своего места я видел в ней свое фотогеничное лицо под жирным, как куриный бульон, заголовком.
— А ну, сними свою кепку, — сказал толстый Пьеро.
Я молча ехал дальше, размышляя, как теперь себя вести.
Он протянул руку и сорвал с меня мой американский картуз.
— Ну-ка, останови, — сказал он.
Вместо ответа я сильнее нажал на грибок. Скорость полезла из глушителя, как паста из тюбика; стрелка подпрыгнула до восьмидесяти пяти, а для такого грузовика это не кисло…
— Стой, гад вонючий! — заорал Пьеро.
— Заткнись!
Тут толстый сорвался с катушек и двинул мне в правую скулу. Руки у него росли откуда надо: мне показалось, что в рожу с разгона въехала «альфа-ромео».
Я резко затормозил; грузовик душераздирающе завопил и остановился в полуметре от высоковольтного столба.
Пока я выполнял остановочный маневр, Пьеро не терял времени и вовсю дубасил меня своим кузнечным молотом. Бил он правой: левая была прижата ко мне. Его чудовищная ручища, твердая, как камень, попадала мне то по зубам, то по виску…
— Получай, зараза! — приговаривал шофер. — Получай, паскуда!
Я еле дождался, пока можно будет убрать руки с руля. Наконец, когда грузовик остановился и кабина наполнилась печальными звуками ночи, я тоже принялся за дело. На меня снова наплыл тот красный туман, что стоял в глазах прошлой ночью в квартире уличной бабы. Я перестал чувствовать на лице каменные фаланги Пьеро. Я высвободил левую руку и тоже зарядил ему по чайнику, попав прямо в нос.
Он стерпел молча, но разъярился пуще прежнего. Нужно было поскорее врезать ему в нужное место, пока он не озверел окончательно.
Вот так, сидя бок о бок в кабине, мы не могли придумать ничего лучше, чем лупить друг друга по морде: он меня — правой, а я его — левой. Это могло продолжаться еще довольно долго.
Он понял это. И сообразил, что меня лучше заловить на открытой местности. Он не сомневался в своей силе и знал, что тогда устроит мне настоящую раздачу.
Мимо нас проехал грузовик, который мы недавно обогнали. Если б тот водила знал, что творится в нашей будке, то обязательно остановился бы полюбоваться, и…
Продолжая молотить напарничка, я увидел, как удаляются красные огни того грузовика… Вдруг Пьеро открыл дверцу и спрыгнул на дорогу. Потом быстро нагнулся. С его стороны, под ступенькой, висел ящик с инструментами. Я услышал, как он гремит железками, и понял: он ищет дебелый гаечный ключ или рычаг от домкрата, чтоб наскочить на меня с ним с другой стороны.
Он стал обходить кабину спереди, похожий в мощном свете фар на громадную гориллу. Ему пришлось подобрать пузо, протискиваясь между передком машины и столбом.
Я опустил глаза и увидел, что грузовик остался на скорости. Я включил стартер, машина дернулась вперед… Послышался мягкий удар, потом жуткий крик Пьеро… Я увидел, как он взмахнул руками и уронил голову на грудь. Его наглухо припечатало к столбу; изо рта текла кровь.
Тут я заметил в зеркале фары новой машины. Я быстро выключил все огни и чуть отъехал назад, чтобы освободить труп толстяка. Он тут же исчез. Сжавшись в комок, я подождал, пока проедет тот грузовик. Потом спустился из кабины на дорогу.
Пьеро выглядел, прямо скажем, неважно. Ему раздавило грудную клетку, и от этого он будто уменьшился в размерах. Это здорово меняло его внешность.
С минуту я раздумывал, что делать дальше. Удобнее всего было положить труп в грузовик и продолжить путь. Это оставляло мне запас времени — как минимум сутки. Чего еще желать?
Я открыл заднюю дверь фургона. За ней оказалась гора ящиков. Но оставалось там место и для пассажира — тем более для такого непритязательного, каким стал сейчас Пьеро-потухшие-фары.
Затолкать его в фургон оказалось сущим мучением. Он весил, что корова, этот свежезабитый увалень. А я и так дрожал, как осиновый листок, — измучился, пока молотил его по балде.
В конце концов я рванул его, как штангу, и сдюжил. Сотня килограммов в нем была — никак не меньше.
Я закрыл дверь фургона и вернулся в кабину. Все здесь воняло толстяком: его потом, его жиром. Ко всему этому примешивался водочный перегар.
Я чувствовал грустную горечь во рту…
XVI
Усталость навалилась в Морване, на подъезде к Ла-Рошпо. Началось с такого ощущения, будто укачивает на качелях, и нужно срочно остановиться, иначе потроха застрянут в глотке… Я не стал упорствовать — поставил крейсер на обочине, включил габаритные огни и улегся на сиденье. На лежанку, хоть и удобную, забираться не стал: от нее воняло толстяком.
Он тоже спал — там, сзади. Успокоившись навсегда с расплющенной грудью и перекошенным от боли лицом. Теперь-то он уже все понял и скинул карты…
Мне было немного жаль его. Неплохой был малый, где-то даже симпатичный. Намотал тысячи и тысячи километров — и вот, пожалуйста, доехал до этой роковой минуты.
В моем новом убийстве меня впечатляла только его предначертанность: в плане совести все было в порядке. Это определенно начало входить в привычку.
Рядом со мной все дохло — только успевай считать. Я один стоил целой эпидемии испанского гриппа…
Больше всего меня поражала этакая непринужденность, с которой я превратился в убийцу. До того, как меня посадили, я выступал по мелочам и ничем особенным похвастать не мог. Теперь же у меня появилась железная уверенность. Я сеял смерть полной горстью, хладнокровно, без малейших колебаний.
Санитар, старая кобыла, теперь вот — Пьеро…
