Жан-Патрик Маншетт - Мотив убийства
– Это не мотив, – возразил я.
– Вы не понимаете. Ради такой роли в детективном фильме Гризельда убила бы родную мать. Ей надоела порнуха.
– Гризельда – может быть, но вам это было не нужно.
– Мне? Но я ведь каскадерша. Мне тоже осточертели роли убийц на мотоциклах или подмены актрис в автомобильных гонках. Это не карьера.
– Вы мечтаете о карьере?
– Послушайте, Тарпон, – сказала она. – Я ушла из дому в шестнадцать лет, я подыхала с голоду. Теперь я жру, но никогда не знаю, буду ли иметь такую возможность в следующем месяце. Разве это жизнь? Мне нужны деньги.
Я ничего не ответил и сменил тему разговора:
– Вы думаете, полицейские воспримут это как мотив?
– Я не знаю, и мне на это плевать. У меня все равно нет выбора.
Я выпил третью чашку кофе.
– Вы могли бы остановиться в отеле, – сказал я, – и переждать два дня, пока я наведу справки. Когда я выясню некоторые вещи, вам не придется идти в полицию.
Она посмотрела на меня. Она выкурила уже шестую сигарету за последние полчаса. Она сказала, что я, должно быть, считаю себя Сэмом Спейдом (ей пришлось объяснить мне, что это герой одного романа).
– Я оказалась в руках невежественного провинциального бывшего жандарма, – прокомментировала она.
– Если вы предпочитаете руки полицейских...
– Все владельцы отелей – доносчики, – прервала она меня нравоучительным тоном. – Стоит мне войти в какой-нибудь отель, как они сразу же позвонят в полицию.
– Вы актриса, – сказал я. – Ваше ремесло заключается в том, чтобы походить на кого угодно, только не на себя.
Она задумалась, облизывая губы. Между прочим, красивый рот. Неожиданно ее усталость сменилась какой-то возбужденностью.
– Вернемся в машину, – попросила она.
Я расплатился деньгами покойников, и мы вернулись в машину. Малышка села на заднее сиденье и достала косметические принадлежности, которые у нее отнял покойный Карбоне, но которые я снова забрал у него.
– Не смотрите на меня, – попросила она. – Я хочу, чтобы вы увидели конечный результат и сказали мне о своем впечатлении.
Я развалился на сиденье и стал играть с радиотелефоном, который по-прежнему не звонил. Возле, аппарата лежала плоская коробка, оснащенная рядом клавиш. Под гибким пластиком лежал чистый лист линованной бумаги. Каждая клавиша должна соответствовать одной линии. Поддавшись искушению, я снял трубку, услышал странный гудок и нажал на первую клавишу.
Диск аппарата начал вращаться сам по себе. Я тотчас же положил трубку, и вращение прекратилось. Я улыбнулся, впервые за последние часы, достал лист бумаги и взял маленькую золотую шариковую ручку, прикрепленную к боковой поверхности аппарата. После этого я снял трубку и нажал на первую клавишу. Диск начал вращаться, а я стал записывать. Когда на другом конце провода раздался звонок, я уже записал на бумаге семизначный номер.
Телефон звонил долго, но никто не ответил. Я положил трубку, затем снова снял ее, нов этот раз нажал уже на вторую клавишу, и записал второй номер. На этот раз мне ответили. Вернее, я услышал в трубке вальс Штрауса, затем на фоне музыки автоответчик сказал мне порочным женским голосом, чтобы я не вешал трубку и что это отель «Хилтон». Поскольку мне нечего было сказать «Хилтону», я прервал связь и проделал тот же фокус с третьей клавишей. Ничего не произошло: диск не вращался. Таким образом я нажал по очереди на все шесть клавиш, четыре из которых не дали никакого результата, одна предложила мне отель «Хилтон», а другая – какой-то номер, который не отвечал. Допустим, что это номер «мерседеса». Допустим, что плачущий мужчина находится в «Хилтоне». Это уже кое-что. Я обернулся к Мемфис Шарль, чтобы сообщить ей о своем открытии, но потерял дар речи.
– Господи, – сказал я через некоторый промежуток времени.
– До такой степени? – спросила она, и я вздрогнул от ее измененного голоса. Это был скрипучий голос старой девы, сплетницы и ханжи.
– Ваш костюм не соответствует всему этому, – заметил я.
– Ничего не поделаешь.
Это действительно было так. Она снова села на переднее сиденье рядом со мной, и я включил мотор. Я не мог удержаться, чтобы искоса не поглядывать на нее. Она уложила волосы в шиньон и сделала близорукими глаза. Она сняла с ресниц тушь, но подвела брови. Ее рот уже не был красивым, и вся ее фигура обмякла. Она выставила вперед свой живот. Лицо ее блестело. Она стала некрасивой, и мне было очень забавно, так как я знал, что на самом деле это далеко не так.
– Это еще не все, – сказала она. – Подождите до завтра.
Мы проехали Понтуаз и повернули на Париж. В три часа ночи мы были на кольцевой дороге, а в три пятнадцать я припарковал «торнадо» на одной из улиц в Монруж. Выйдя из машины, я взглянул на номерной знак: накануне знак был другой.
Мы дошли до Орлеанских ворот. По дороге я бросил в сточную канаву «ругер» покойного Карбоне. Мы остановили такси и доехали до Монпарнаса, потом пошли на юг по улице Рене Мугиотта. В конце улицы, в довольно убогом квартале, где все предназначено для сноса благодаря проведению радиальной линии метро, я нашел подходящий отель: довольно сомнительный на вид, но все же не совсем низкопробный.
– Я должен подняться с вами, – сказал я. – Без багажа это выглядит вполне естественно. К тому же мне надо умыться. Ввиду того что я был в некотором роде похищен, полицейские наверняка устроили в моей квартире засаду.
Она молча кивнула.
– Надеюсь, вы не подумаете ничего такого, – добавил я.
Она прыснула мне в лицо. Очень мило с ее стороны.
– Хорошо, – просто сказала она, и мы вошли в холл, где дежурный (на вид алкоголик) протянул нам регистрационные карточки и ключи, едва взглянув на нас.
В номере был душ, но комната была неприглядной. Мемфис Шарль устало опустилась на кровать.
– Уф! Я выдохлась, – сказала она.
– Ложитесь спать, – посоветовал я. – Я приму душ и уйду. Я позвоню вам завтра в полдень, то есть сегодня в полдень.
– О'кей.
Я снял одежду и залез под душ. Мыла не было. Я долго вытирался, пытаясь думать, потом надел свою грязную одежду и вошел в комнату. Я хотел задать малышке еще несколько вопросов, но она заснула прямо в одежде, там, где сидела, посередине двухместной кровати. Я подумал, что мне некуда идти. С Хейманом пришлось бы долго объясняться, а мне очень хотелось спать. Я подвинул малышку в сторону, она что-то проворчала, но не проснулась. Я накрыл ее пуховым одеялом. Прежде чем лечь в постель, я постирал, как мог, свою рубашку и носки.
Глава 16
Хейман снял трубку на шестой гудок.
– Это скотство! – крикнул он, узнав мой голос. – Вы знаете, который час?
– Десять часов утра.
– Из-за вас я провел всю ночь у этих господ. В вашем доме полно легавых. Где вы были? Вас увезли на машине? Что означает весь этот бред?
Я обещал ему, что обо всем расскажу, и спросил, можно ли спрятать машину у него в саду.
– Спрятать в саду? Что вы имеете в виду? Захоронить? Вы пьяны?
– Нет, – вздохнул я, – я имел в виду поставить ее в вашем саду, за домом.
– Машина краденая?
– Между прочим.
– Между прочим! – с отчаянием повторил он. – Хорошо, Тарпон, приезжайте. Но на этот раз постарайтесь рассказать мне что-нибудь развлекательное, иначе это последняя услуга, которую я вам оказываю.
Я пообещал, повесил трубку, вышел из телефонной будки и спустился в метро. Я купил «Паризьен либере» и доехал на метро до Орлеанских ворот. В газете была моя фотография. Снимок был сделан еще в то время, когда я был жандармом с честным лицом. Никакого сходства. Речь шла о моем кровавом похищении, во время которого офицер полиции Коччиоли получил легкие ожоги и был контужен, кроме него был легко ранен еще один человек. Мясника арестовали, но затем отпустили. В статье говорилось, что, скорее всего, это акт мести левых сил. Отмечалось, что нападавшие были североафриканского типа, а, как известно, я в Сен-Бриеке... Короче, делался вывод, что мои похитители были, вероятно, маоистскими пролетариями, жаждущими мщения.
Ни слова о возможной связи моих злоключений с делом Гризельды Запата. Подозрительно. Тем более что полиция вообще запретила упоминать об этом деле. Я не понимал, почему.
Доехав до Орлеанских ворот, я пошел к «торнадо», стоящему на том месте, где я его оставил, осматриваясь по сторонам. Мне казалось, что за каждым углом должен прятаться полицейский, но все было тихо. Я сел в машину и беспрепятственно поехал. Четверть часа спустя я был в Кламаре и остановился перед домом Хеймана.
Он ждал меня в своем саду. На нем были фуражка, пуловер с кожаными вставками на локтях и шарф, обмотанный вокруг шеи. Он курил «Житан», и у него было брюзгливое выражение лица. Я чуть было не снес ползабора, когда стал закатывать «торнадо» на участок и огибать павильон. Я оказался в огороде.
– Давайте, давайте, – повторял Хейман. – Вы можете раздавить хоть весь салат, это неважно.
