Лео Мале - Солнце встает из-за Лувра
– Все, что вы знаете об этом Бирикосе.
– Немного. Он разгуливал по холлу Трансосеана, когда я пошел туда, чтобы заняться Женевьевой Левассёр…
– Момент! Вы с ней связались?
– Я сделал все, что мог, для этого, но ее все время не было дома. Надеюсь, что сегодня мне больше посчастливится… если вы дадите мне эту возможность. Надеюсь, что она не предоставлена сама себе?
– Не заводитесь. Она под присмотром, аккуратненько. Я не могу начать полное расследование на ее счет. Даже если бы и начал, то не смогу закончить. Потому-то я и рассчитываю на вас. Вы примете эстафету из рук тех инспекторов, которые сейчас этим заняты. И пойдете дальше них. Мне хотелось бы, чтобы вы действовали побыстрее, потому что в конце концов она заметит что-нибудь. Я думаю, вы поняли меня.
– Я очень хорошо понял.
– Ладно. Итак? Бирикос?
– Ник Бирикос выследил меня до самой моей конторы. Это происходило утром. Я засек его и хотел, в свою очередь, последить за ним. Но это не понадобилось, поскольку он сам явился ко мне после полудня.
– Зачем?
– Чтобы наболтать мне с три короба…
Я сказал, о чем.
– …И он ушел. Больше я его не видел.
– Сейчас вы его увидите.
– Он все еще у меня?
– В настоящий момент он должен быть в морге. Вы составили себе какое-нибудь представление об этом типе?
– Довольно забавный тип, если только он не сообщник Ларпана. Он был знаком с Ларпаном, быть может, больше, чем он говорил, и жил в том же отеле.
– Исходя из нашего расследования, Бирикос не имеет уголовного прошлого. Но это ничего не значит. Такова и ваша идея?
– Нет.
– Так скажите же, что вы думаете?
– По-моему, это один из тех самых беспринципных коллекционеров, которых на свете больше, чем думают. Он принял меня за сообщника Ларпана.
– Объясните поподробнее.
– Допустим, что он ожидает в Трансосеане, в котором остановился… Он долго там прожил?
– Около десяти дней.
– Ладно. Допустим, он ожидает, что ему передадут украденную картину. Он не знает ни вора, ни лицо, которому поручены переговоры. А если он знаком с Ларпаном, то это именно так, поскольку оба живут в одном отеле, но ему неизвестна его роль, если можно так выразиться. Когда он узнает о смерти Ларпана, а тот так или иначе связан с шедевром, раз таскал на себе его копию, он сосредоточивает свое внимание на покойном. И носит траур. Не по покойному, а по картине. Он знает, что мадемуазель Левассёр была любовницей Ларпана. Слышит, что я ею интересуюсь. Видит тут же, что я не легавый, и инстинктивно следит за мной. Обнаружив мою профессию…
– …Он говорит себе,– добавил Фару со смехом,– что частный детектив может быть только сообщником укравшего картину…
– Да, более или менее так. Частные детективы ведь бывают замешаны во всевозможных делишках. Я знаю таких, которые в своей извращенности доходят до того, что соглашаются выполнить особую работу для официальных фараонов.
– Ладно уж. Возвращайтесь к Бирикосу.
– У него возрождается надежда. Он приходит ко мне, чтобы попытаться выведать что-либо. Я разочаровываю его ожидания. Тем не менее он убежден, что картина у меня. Раз я не захотел понять его намеков, он решил прибегнуть к силовым приемам. Ночью он возвращается ко мне в контору, чтобы обшарить ее…
– Согласен,– говорит Фару.– И он находит картину. Все это принимает для вас дурной оборот, Бюрма.
– Он ничего не находит. Если бы картина попала ко мне, правда, не знаю, каким путем,– я отдал бы ее вам еще вчера за три миллиона премии.
– Черта с два. Картина стоит несколько сотен миллионов. Всегда можно найти психа коллекционера, который предложит, например… половину. А половина от нескольких сотен миллионов – это все же несколько сотен миллионов.
– Я говорю вам, что он ничего не нашел.
– Ладно. Он ничего не нашел. Тогда от отчаяния, в бешенстве, в гневе,– с большой иронией усмехнулся Флоримон Фару,– он кончает жизнь самоубийством. Вернее, пытается это сделать. Тип, сопровождавший его, хотел помешать. Не будем забывать, что произошла борьба, в ходе которой Бирикосу удается-таки выполнить свою задачу саморазрушения. Он отправляет пулю прямо в свое сердце.
– Не заходитесь.
Он сурово морщит лоб:
– Тогда объясните мне иначе драку и ее трагический исход, если они не нашли картину.
– У меня нет ни объяснений, ни картины… Если только не…
– Да?
– Черт побери! Этот Бирикос не был похож на бандита.
– Как многие греки – тип авантюриста, но не более. Во всяком случае, могу вам повторить: никакого уголовного прошлого. У нас по крайней мере. Через несколько дней будем располагать информацией из Афин.
– Он не смог бы сам взломать мою дверь. Он прибег к помощи бандита. Настоящего. И этот бандит… А, ну прямо конец света! Мне громят всю контору, оставляют жмурика в залог, ко мне пристают фараоны, и у меня накрылись пятьдесят тысяч.
– Пятьдесят тысяч?
– Вы тоже шарили?
– Да.
– Вы знаете, где письменный стол Элен? В верхнем ящике были деньги?
– Как обычно, ни гроша.
– Не говорите о том, чего не знаете. А у Бирикоса?
– Тоже ни гроша.
– Вот вам и причина драки. Бирикос искал картину. Но его случайный сообщник хотел стащить мои деньги. Бирикос был в определенном смысле честным человеком. Он хотел заставить того, другого, бросить это дело, угрожая револьвером, взятым им с собой из предосторожности, имея в виду именно социальное положение своего помощника. Драка и смерть Бирикоса. Бандит забирает как мои деньги, так и деньги Бирикоса, не забыв прихватить его пушку.
Фару, помолчав немного:
– Это в конце концов вполне возможно. Гм… Вы говорите – пятьдесят тысяч?
– Да.
– В Агентстве Фиат Люкс никогда не было пятидесяти тысяч. Если бы такое случилось, все бы знали.
– Ладно. Скажем, тридцать. Я хотел смухлевать… Поскольку выплата компенсации наверняка затянется…
– Ну, Нестор, черт бы вас побрал! Вы хотели воспользоваться случаем, чтобы нагреть страховую компанию на двадцать тысяч! А?
Я прикинулся раскаивающимся грешником.
Во всяком случае, если меня когда-нибудь облагодетельствуют на тридцать кусков, это превысит ту сумму, которая когда-либо лежала в этом ящике, раздувавшемся от гордости и заклинивавшемся в своих пазах каждый раз, когда в его чреве оказывалось триста пятьдесят франков.
Возвращаясь к тому же сюжету, я сказал:
– Вот единственно возможное объяснение. Оставляя в стороне вопрос о картине… Я вас предупреждаю сразу, Фару. Если вы будете и дальше подозревать меня в причастности к этой истории с картиной, то хоть тресните, а я не стану для вас шпионить за красоткой Женевьевой Левассёр.
– Ладно,– сказал он.– Я не думаю, что картина была у вас. Что же касается Левассёр, то я подумал… Сейчас мне кажется, что она слишком скомпрометирована в этом деле, и не стоит очень уж цацкаться с ней. Вы прекрасно понимаете: если этот Бирикос пошел следом за вами только потому, что вы спрашивали о Левассёр, значит, для него Левассёр и Ларпан – одно целое.
– Необязательно, но в конце концов как вам будет угодно.
* * *
Я пошел вместе с Фару в агентство, где законные власти оставили для охраны одного легавого в форме, который, видно, очень радовался, что ограбили частного детектива. Я констатировал потери, еще раз подтвердил пропажу несуществующих тридцати тысяч и отправился в морг, по-прежнему эскортируемый Флоримоном. Опознал Ника Бирикоса с такой уверенностью, как если бы он был мое собственное дитя, и мне вернули свободу. Я вернулся к себе в контору в 14 часов, обычное время возвращения служащих на работу. Там позвал соседнего слесаря, чтобы починить замок, и, не теряя времени, возобновил мои поиски в надежде обнаружить то, что могло привлечь грабителей, кроме картины, которой, как я точно знал, у меня никогда не было. Несомненно, они обнаружили нечто. Нечто важное. Но я так и не смог понять, что. Я бросил свои безуспешные поиски, оставил слесаря и мою контору на попечение консьержки и пошел рыться в пыльных коллекциях Национальной библиотеки. Со вчерашнего дня я хотел совершить экскурсию в это заведение. Но у меня не хватало времени. Сегодня оно у меня было. И я его потерял. Напрасно перелистал целую кучу газет за 1925 год в поисках откликов на дело о вымогательстве, совершенном в этот период Ларпаном-Дома. Так как я не спросил у Фару точной даты, мне пришлось рыться без всякой системы, и я ничего не нашел. Бросив это мероприятие, вернулся в свою контору. Только вошел, как телефон встретил меня своим веселым звонком. В темноте я снял трубку:
– Алло.
– Месье Нестора Бюрма, пожалуйста.
Серебристый женский голос.
– Нестор Бюрма собственной персоной, мадам.
– Ма демуазель,– поправила она.– Мадемуазель Женевьева Левассёр.
