Виктор Каннинг - Рука-хлыст
Перечитав все это, я приготовил себе еще одну большую порцию коктейля, чтобы основательно выпить за Уилкинс и ее трудолюбие. Когда же я решил выпить за здоровье Веритэ Латур-Мезмин, в стакане почти ничего не осталось. Ледяными девицами не рождаются.
* * *Я появился в «Георге V» сразу после шести. В баре мне составил компанию крупный и очень общительный американец, который рассказывал длинную историю о своем друге. Я все ждал, когда же он доберется до сути, но этого так и не случилось. Выпив вторую порцию мартини, я потерял к нему интерес. И когда это произошло, я увидел, что в бар входит Ричард Мэнстон.
Выглядел он шикарно, но я быстро понял, что он не будет разговаривать здесь со мной. Он вошел в бар, сел в трех ярдах от меня и заказал себе виски с содовой. На нем был фрак, к которому были приколоты орденские планки. В глазу монокль, а волосы окрашены в приятный светлый тон. Мэнстон выглядел настолько безупречно, что я буквально ощутил, что мой воротничок уже не очень свежий. Он посмотрел на меня, на американца, сидящего рядом, и на стену позади нас, а в это время бармен, обслуживающий его, произнес:
— Рад вас видеть, сэр Альфред.
Я повернулся к нему спиной и сделал вид, что очень занят беседой с американцем.
Минут через пять Мэнстон ушел. Когда он проходил мимо, я ждал, что он прикоснется ко мне, но было это или нет, точно сказать так и не смог. Он вышел из бара, а я опустил руку в карман куртки. Я еще не встречал человека, который делал бы подобные трюки лучше, если не считать одного, но он давно сидел в Пакхосте и его талант загнил.
Я терпел болтовню американца еще минут десять, а затем тоже ушел из бара. Оказавшись в главном вестибюле отеля, я поднял руки к лицу, прикуривая сигарету и наблюдая в зеркале за всем, что происходит сзади. По направлению к главному выходу шли миссис Вадарчи и Кэтрин, одетая по высшему разряду, в сопровождении сэра Альфреда. Я смотрел на них, и, конечно, мне даже и в голову не пришло брать такси и ехать к мосту Сольферино. Девушка не собиралась останавливаться на мосту даже на две минуты; она была в платье из голубого шифона и лисьих мехах, украшенных чересчур большими, немного вульгарными бриллиантами, а ее глаза застилала фиолетовая дымка, которая, как я предположил, предназначалась сэру Альфреду. Но я не испытал чувства ревности, потому что знал, что она проведет время с Мэнстоном.
Я зашел в мужской туалет и развернул конвертик, который Мэнстон опустил в карман моей куртки. В нем оказался ключ от номера в этом отеле, сигарета и письмо, в котором говорилось:
"С возвращением, старик. Осмотри комнату 101. Можешь не церемониться. Закури сигарету и оставь окурок. Мы можем встретиться снова, но ты меня не знаешь — не важно почему.
Ничего не бери. Это не кража. Повторяю — это не кража.
Счастливого пути. Ради.".
Сигарета была короткой, и прямо над фильтром я прочел:
«Белград-фильтр». Я знал, что это ужасные сигареты. Я разорвал письмо и спустил его в туалет. Прочти и тут же порви. Несколько минут спустя я уже поднимался в лифте, размышляя над тем, чем мне придется заняться. А еще над словами: где бы я ни встретил Мэнстона, я его не знаю. А также — не брать ничего. Я усмехнулся. И снова — не поддавайся искушению. Но я, перестал улыбаться, когда осознал, что Мэнстон — многие другие — да, но только не он, — никогда не говорил мне ничего подобного. А это значило, что я увяз глубоко, очень глубоко. Внезапно я испытал ностальгическое чувство по «Гинессу» и селедке с кухни миссис Мелд.
Номер сто первый выглядел столь же скромно и просто, как и любая квартира за пятьдесят гиней в день: маленькая прихожая, гостиная, и по обеим сторонам от нее — спальни, каждая со своей ванной. Я начал со спальни миссис Вадарчи. Очевидно, она была одной из самых неопрятных женщин в мире. Ее вещи валялись где попало. Я осмотрел все. В наряды из ее гардероба можно было бы одеть половину исполнительниц женских ролей в «Моей прекрасной леди», а драгоценностей хватило бы на то, чтобы устроить отличную выставку в витрине роскошного ювелирного магазина. У меня возникло искушение прихватить побольше этих дорогих побрякушек и немедленно уйти в отставку. Впоследствии я несколько раз жалел о том, что не сделал этого. Единственное, что привлекло мое внимание (никаких бумаг, которые могли бы вызвать интерес, я не нашел), — это длинный футляр из мягкой кожи. Он лежал на дне чемодана, наполовину заполненного потрепанным старым бельем, которое, должно быть, носилось еще с начала века. В футляре лежал хлыст. У него была золотая рукоятка, с обоих концов отделанная тремя обручами из слоновой кости. Сама же ручка, судя по всему, была сделана из закаленной стали; ее покрывала красноватая сафьяновая кожа, увитая по спирали золотым прямоугольным орнаментом. Ремень был четырех футов в длину.
Хлыст отнюдь не выглядел игрушечным, и, когда я пару раз взмахнул им, он с оглушительным свистом рассек воздух.
Осмотр гостиной не дал ничего. Несколько газет и журналов. На столике стояли бутылки, огромная коробка шоколадных конфет с ликером, настоящим, как я выяснил. Я угостился виски с содовой, выкурил половину сигареты, а окурок бросил в пепельницу. Сигарета оказалась не такой противной, как я ожидал.
Спальня Кэтрин выглядела опрятной, все вещи лежали на своих местах. Они не отличались особым разнообразием, но обращалась она с ними очень аккуратно, одежда выглажена и сложена, а туфли стоят на подставке. На кровати лежала короткая ночная рубашка светло-зеленого цвета, легкая и воздушная, как меренга. В дорожном несессере, который я заметил на столе, хранился ее паспорт Федеративной Республики Германии. Имя оказалось настоящим — Кэтрин Хельга Саксманн. Пролистав странички, где обычно ставится виза, я обнаружил большой штамп югославской визы. Кэтрин получила ее накануне в парижском посольстве. «Vazi tri meseca od dana izdavanja» — действительна в течение трех месяцев со дня получения. В несессере также лежали два билета на самолет до Дубровника через Загреб, на завтра, бланк югославского агентства туризма и путешествий «Атлант», с бронью на двоих в отеле «Аргентина» в Дубровнике. Я скинул несессер и его содержимое на пол, но поднимать не стал.
Через пять минут я уже сворачивал с проспекта Георга Пятого на Елисейские Поля, зашел там в кафе, купил газету, увидел, что одна из моих лошадей заняла в Лонкампе неплохое месте, а затем позвонил Веритэ Латур-Мезмен и спросил, не пообедает ли она со мной. Она ответила, что только что вымыла голову, собирается поужинать у себя дома и будет очень рада, если я составлю ей компанию.
Я вышел из кафе и начал искать такси, и тут ко мне подошел Казалис и попросил огоньку. На нем был голубой комбинезон и накладные усы.
— О Господи, — сказал я, — к чему эта экипировка? Даже Говард Джонсон узнал бы тебя.
— Мне предстоит другая работа. Неужели тебе не нравится?
— По-моему, единственное, чего тебе не хватает, — это пары деревянных башмаков.
Я дал ему прикурить. Выдохнув облако дыма, он сказал:
— Спасибо, «мамаша Джамбо». У меня для тебя сообщение, взял в отеле «Флорида». А у тебя, возможно, есть что-то для меня.
Он стоял сбоку от меня, и со стороны нельзя было точно сказать, разговаривает он со мной или нет. Быстрым движением руки я передал ему листок, на котором записал результаты своего визита в сто первый номер, не забыв упомянуть и о хлысте, а он сунул мне в руку конверт и тотчас испарился, словно джинн.
Я вскрыл конверт, сидя в такси. Там была записка от Кэтрин, и, читая текст, я удивлялся, зачем так надрывался час назад.
«Прости, милый. Не могу прийти на Сольферино. Большой скучный обед в посольстве. Завтра лечу в Дубровник. Там есть мост? Люблю. К.».
Почему Кэтрин так уверена в том, что я отправлюсь за ней куда бы она ни поехала? Но она была в этом уверена, к тому же готова была предоставить мне ту информацию, за которую мне платили деньги. Любопытно.
Кажется, я впервые обедал с женщиной, которая застрелила своего мужа. Это обстоятельство позволило мне по-новому взглянуть на Веритэ. По-моему, она выглядела отлично. Ее лицо казалось прекрасным произведением скульптора: независимо от того, под каким углом падал свет, возникала привлекающая глаз игра света и тени. Большие темно-карие глаза обрамлены длинными ресницами, темные брови казались столь совершенными, что возникало желание вытянуть руку и провести по ним, проверяя, не нарисованы ли они. С момента нашего знакомства Веритэ еще ни разу не улыбнулась, но мне подумалось, что ее улыбка стоит ожиданий.
Квартира казалась опрятной, но безликой, а кухня и вовсе походила на аптеку. Веритэ прекрасно готовила. Мы отведали тонкие ломтики телятины, запеченные в швейцарском сыре и прикрытые сверху анчоусами, и распили бутылку «Мерсолта», причем Веритэ пила очень мало.
