Уолтер Мосли - Красная смерть
– Я не долго думая обрушил на голову этого засранца лампу с ночного столика – массивную, из керамики. Она была такая толстая, что даже не разбилась. А парень рухнул на пол.
– Держу пари, ты поспешил смотаться, – засмеялся Джексон. Можно не сомневаться, что сам он в эту минуту, обхватив под столом рукою свое собственное хозяйство, охранял его таким образом от какого-то неведомого злодея.
– Смотаться? Черта с два! Я как раз настроился трахаться. Тут же затащил девку в постель и трахнул так, что большинство мужиков могут об этом только мечтать. Смотался?! Скажет же!
Крыса откинулся на стуле и глотнул пива. Вокруг все смеялись. Им нравилось слушать его разудалые байки. И он сам был доволен. Он обожал смешить людей. Но я не смеялся. Не смеялись и Джон за стойкой, и Оделл, сидевший рядом.
Крыса никогда не лгал о своих похождениях. Это было не в его правилах. Нет, солгать он, конечно, мог, если дело касалось какого-то бизнеса, но в баре Крыса рассказывал только правду.
Единственное, что меня интересовало, так это насколько тяжело пострадал ревнивый любовник.
– Изи, – улыбнулся мне Крыса, вырвавшись из окружения своих почитателей.
Душа моя ликовала и трепетала от страха одновременно. Крыса был вернейшим другом, который когда-либо у меня был. Но если существует подлинное зло, то он был им тоже.
– Реймонд, – сказал я и подсел к его столику. – Как поживаете, Джексон, Дюпре?
Они оба ответили и коснулись моей руки.
– Ты слышал, что я здесь? – спросил Крыса.
– Слышал. Удивился, почему ты ко мне не зашел.
Мы разговаривали с глазу на глаз, как будто в баре никого больше не было. Дюпре заказывал Джону очередную порцию спиртного, а Джексон отвернулся, беседуя с кем-то за соседним столом.
– Я обосновался у Дюпре.
– Мог бы заглянуть ко мне, Рей. У меня найдется для тебя место, ты знаешь.
– Да, да. Я мог бы, но... – Он сделал паузу и улыбнулся. – Но не люблю сюрпризов. А то окажешься вроде того говнюка, о котором я только что рассказывал. Знаешь, если бы я застал свою старуху с кем-нибудь в постели, им обоим понадобился бы гробовщик.
Я чувствовал тяжесть 38-го калибра в своем кармане, но руки мои как будто обессилели, и я вдруг вспомнил, как ужасно, должно быть, чувствовал себя мой дряхлый дядя Хелли, когда не мог даже принимать пищу.
– Похоже, никто из нас не собирается дожить до старости, – сказал я.
Рей засмеялся и потрепал меня по бедру. Он хорошо смеялся, будто был счастлив.
– Но это не причина останавливаться у Дюпре, когда у меня есть свободная комната в доме.
– Ты видел Этту?
Мне хотелось солгать, но я не смог.
– Она приехала вчера, переночевала у меня и уехала сегодня. Она и Ламарк.
При упоминании имени Ламарка Крыса вздернул голову. Он взглянул мне в глаза, и то, что я увидел, привело меня в ужас.
Большинство отчаянных людей, склонных к насилию, выдает именно взгляд. Но только не Крысу. Он мог нежно улыбаться вам и тут же пустить вам пулю в лоб. Ему было неведомо чувство вины или угрызения совести. Он был не такой, как все. Все, что он делал, совершалось в соответствии с правилами, писанными только для него. Он любил свою покойную мать, Этту, Ламарка и меня тоже. Он любил нас странной любовью, которая давала ему необыкновенную проницательность.
Я растерялся, увидев угрызения совести и горечь во взгляде Крысы. Свихнувшийся человек достаточно страшен, но если он совершенно обезумел...
– Куда она переехала?
– Она просила не говорить тебе, Реймонд. Она знает, как связаться с тобой, и сделает это, как только будет готова к разговору.
Крыса уставился на меня. Его глаза прояснились. Он мог бы запросто убить меня. В другое время я, может быть, не стал бы лезть на рожон. Но я разучился бояться. За два дня я приготовился потерять все, что имел, и свободу в придачу, решился стать убийцей и пошел в прислужники ФБР. Я доверил свои карты судьбе.
– Ты не хочешь сказать мне, где она?
– Она расстроена, Реймонд. Если ты не дашь ей поступать так, как она хочет, это плохо кончится и для тебя, и для меня.
Крыса наблюдал за мной, как маленький мальчик рассматривает бабочку. Джон парил вокруг него, расставляя стаканчики, наполненные разнообразными напитками янтарного цвета с кубиками льда.
– У Изи есть твой телефон? – спросил наконец Крыса у Дюпре.
– У тебя есть мой номер? – спросил меня Дюпре.
– Есть.
Крыса засмеялся.
– Значит, дело сделано. Давайте выпьем.
* * *Дюпре напился и стал травить байки о том, какие беспросветные дураки работают на авиазаводе "Чемпион". Такие истории частенько рассказывают рабочие. О том, как кто-то просчитался при сборке реактивного двигателя, а двигатель взорвался и снес крышу ангара. Когда босс спросил у виновника, что произошло, тот сказал: "Наверно, кто-то зажег спичку".
Улучив момент, я спросил у Дюпре:
– Ты не встречал в последнее время Андре Лавендера?
– Он залез в политику, в профсоюзы. А потом вдруг исчез.
– Исчез?
– Да, как сквозь землю провалился. Мне кажется, он что-то украл, к нам сразу набежала целая свора фараонов. Но никто не знает, в чем дело.
– Может, его девочка... – Я пощелкал пальцами, пытаясь вспомнить ее имя.
– Хуанита, – подсказал Дюпре.
– Вот-вот, Хуанита. Она не знает, где он?
– Ничего она не знает. Сама разыскивала его на заводе на следующий день, но никто не мог ей помочь. Правда, я слышал, будто Андре удрал со старухой Уинтропа Хьюза.
– С женой Шейкера?
– Угу. Говорят, Андре прихватил ее, его банковскую книжку и автомобиль.
– Это не треп?
Я остановился на этом. С Андре можно было подождать.
Когда Дюпре отключился – а с ним это происходило постоянно, – мы донесли его до машины и свалили на заднее сиденье. Джексон впрыгнул на место рядом с водителем. Прежде чем сесть за руль, Крыса подошел ко мне вплотную и сказал:
– Если ты увидишь ее, передай: даю ей пару дней. И скажи, что меня нельзя бросить. Я не из тех, кого бросают. – Он вцепился в мою рубашку тонкими пальцами, твердыми, как гвозди. – И если ты, Изи, встанешь на моем пути или возьмешь ее сторону, я убью и тебя тоже.
Они отъехали, а я облегченно вздохнул: вовремя Этта покинула мой дом. И еще мне подумалось, Этта-Мэй справится с Крысой, тем более если при этом не будет меня.
Глава 10
На следующее утро я позвонил Этте и пересказал наш разговор с Крысой. Она только фыркнула и ничего не сказала. Я вызвался сопровождать ее в церковь в воскресенье. Она приняла мое предложение и извинилась за все, вежливо и холодно.
Я решил понежиться в солнечных холлах дома на Магнолия-стрит, чтобы как-то вознаградить себя за обретенную свободу от налогового управления и Реймонда Александра.
Миссис Трухильо стояла у окна и раскатывала тесто на хлебной доске, укрепленной на подоконнике. Кожа у нее была глубокого оливкового оттенка и усыпана множеством веснушек. В середине подбородка красовалась большая родинка. Толстая седая коса свисала ниже пояса. Женщина была невысока, но крепкая телом. И хотя она никогда не работала, у нее были сильные умелые руки, потому что она всю жизнь хлопотала по дому, растила детей и готовила еду из чего Бог пошлет.
– Доброе утро, мистер Роулинз.
– Привет, мэм. Как самочувствие?
– О, очень хорошо. В прошлое воскресенье состоялась конфирмация моей внучки.
– Подумать только!
– А вы хорошо выглядите. На днях вы и бедный мистер Мофасс очень обеспокоили меня. Вы были грустный. А мистер Мофасс... Эта ужасная женщина... – Миссис Трухильо прижала пальцы к груди, а ее рот принял форму буквы "О". – Какими проклятиями она его осыпала. Счастье, что дети еще не вернулись из школы.
– Поинсеттиа была не в себе. Вы ведь знаете, она больна и все такое прочее...
– Бог дает людям то, чего они заслуживают, мистер Роулинз.
Эти слова, произнесенные доброй женщиной, прозвучали как жуткое проклятие.
– Что вы хотите этим сказать? – спросил я.
– Как она вела себя с мужчинами. Ни одна моя дочь не позволила бы себе такого. Я не скажу вам ничего, мистер Роулинз, но Бог знает все.
Это мало меня беспокоило. Я знал, пожилые женщины частенько забывают то время, когда их любили. А может быть, они все помнят, и от того-то их ненависть стократ сильнее.
Я поднялся на второй этаж и простоял там час или дольше, закрыв глаза и нежась в солнечных лучах. Однако через какое-то время до меня донесся скверный запах.
* * *26:5
Солнце заливало и третий этаж. Дверь квартиры, в которой жила Поинсеттиа, была распахнута. Зловоние исходило оттуда.
Тоньше всего я различаю запахи. Это был сладкий аромат трех или четырех курений, которые она возжигала во время молитвы на своем алтаре. И тяжелый дух болезни, накопившийся в ее комнатушках почти за шесть месяцев. И жуткое зловоние тления.
Я сообразил, что ее здесь уже нет. Наверное, ушла после того, как Мофасс пригрозил ей выселением. Похоже, она предоставила мне честь большой уборки.
