Олег Голиков - Крымский Джокер
И снова чудятся мне где-то неподалёку грозные очертания трёхголового Всадника. И Мастер масок уже не кажется таким уж безобидным шутником. Скорее он — злобный Горбун, прислужник старой морщинистой королевы Морали, который занимается этими ночными перевоплощениями по её прихоти.
И вновь встаём мы со своих лежбищ одураченными и недовольными. Ведь довольство и веселье не нуждаются в притворстве. Там, где царит искренняя радость, все маски разлетаются в пыль. И начинает пятиться мораль, и не нужна совесть.
Скажите мне — можно ли покаяться с радугой в сердце?
Я и сам становлюсь большим шутником и выдумщиком в эти блаженные минуты. И новая вера в беспорочность и невинность всего людского заставляет меня скакать от радости. И страшные ночные видения уже не омрачат первые утренние часы. И на воротах каждого нового дня вновь загорятся золотые буквы:
«Что не убьёт меня, сделает меня сильнее».
* * *«И жили бы дальше, да сил не осталось…» — подумал я, глядя на мёртвые листья под ногами.
«Что-то случилось. Что-то слукавилось. Кто-то из «бедной ясли» вышел не тот.
И стало воротить на сторону лицо человеческое… И показалось всюду рыло.
И стал «бедный сын пустыни» описывать Чичиковых… Подхалюзиных. Собакевичей. Плюшкиных.
И куда он не обращался, видел всё больше и больше, гуще и гуще, одних этих рыл.
И чем больше молился несчастный кому — неизвестно…
Тем больше встречал он эти же рыла.
Он сошёл с ума. Не было болезни. Но он уморил себя голодом. Застыв, обледенев от ужаса» — сам ужасался нескладный рыжеватый учитель провинциальной гимназии.
Где же та грань, отделяющая нормальный человеческий лик от гоголевских «рыл»? И как незримо это одностороннее перевоплощение! И неужели все события требуют «пакости» для возбуждения всеобщего обезьяньего интереса?
«1) Если муж верен жене своей — скучно, если он изменяет жене — занимательно.
2) Если молодой человек служит, занимается, строит дом и женится — скучно; если беспутничает, лодырничает и попадает на скамью подсудимых — интересно.
3) Если девушка с брюхом до брака — пиши роман; если после брака — нет романа…» — продолжал скорбеть Василий Розанов, которого его ученики за глаза величали «козёл».
Существует единственный критерий нормального лица — свойство неприлипания грязи. Такой человек пройдёт по самой трясине людской злобности и зависти, не запачкав себя, и даже не заметив кривых ухмылок.
И любой поступок этого нового чистого человека, не знакомого с грязью морали, даже в глазах отпетых моралистов будет выглядеть чем-то иным, нежели их привычные «прегрешения». Потому что «моральные люди» — суть стервятники. Бросаются они лишь на ослабленного и тщедушного.
На того, кто ещё колеблется между невинностью своего «проступка» и тяжёлым вековым грузом морали и совести. Самые богобоязненные и совестливые люди нередко совершают отвратительные преступления, захлёбываясь в грязи собственного отвращения к себе и ко всему миру.
И очиститься в огне своей искренности, своей правды — задача нового человека.
Чтобы устояв в потоке мирской грязи, увидеть чистоту нового дня. И тогда мы спляшем погребальный танец над своими старыми зловонными лохмотьями и наденем сияющую кольчугу Удачи:
"…удачный человек приятен нашим внешним чувствам тем, что он вырезан из дерева твёрдого, нежного и вместе с тем благоухающего. Ему нравиться только то, что ему полезно; …что его не губит, делает его сильнее;…он удостаивает чести, выбирая, допуская, доверяя. Он не верит ни в "несчастье" ни в "вину": он справляется с собою, с другими, он умеет забывать, — он достаточно силён, чтобы всё обращать себе на благо".
* * *Наивны мы и в радости и печали. И не видно в наших поступках ни здравого смысла, ни страстей, ни даже их отблесков. Видна лишь обречённость недолговечности тел наших, и ничтожная вера в возможность жизни за смертью.
Оттого ли, что слепы мы от рожденья, не видна нам истинная картина бессмертного мира? Или злобные божества ослепили нас навеки, подарив взамен призрачный огонь небесный, похищенный глупцом Прометеем? И почему жаркий огонь сердец наших с каждым днём угасает, словно стыдясь собственной слабости и бессилия?
Да, мы можем им согреть наши жилища. Но уже не в силах осветить чистой радостью даже завтрашний день, укрытый пеленой времени.
Иногда я плачу от этих мыслей.
Иногда они лечат страшные раны скуки и однообразия. И я радуюсь тому, что рождённый в причудливом и беспощадном мире, вижу в нём свои сны, пою свои песни и верю в свою историю. И никто не в силах помешать этому.
Даже Смерть.
Потому что я и для неё написал свой закон, не пускающий её в мир, где творятся эти строки. Она существует лишь там, где нет меня. И поэтому здесь она бессильна.
Я дышу своей подлинной свободой, и она вдвойне слаще, потому что добыл её сам. И моя слепота дорога мне как вечное напоминание о неведомом.
Там дом всего неземного и потустороннего. Там разгадки загадок и награды героям.
Я не знаю, смогу ли я когда-нибудь посмотреть во все глаза на это чудо, но я всю свою жизнь чувствую его своим сердцем. И поэтому печаль всё реже посещает мой дом.
Я взрослею…
И отблески молний общих бед и несчастий всё слабее освещают моё лицо. Старые страхи покидают моё жилище. Видимо, я и сам становлюсь страшен. Это — плата за право говорить и думать по-своему.
Надуманные сложности — вот причина кислой мины нашего мира. И те немногие, что верят в здешнюю красоту, не в силах излечить всех уродцев и упырей, которые наводняют наш светлый дом призрачными страданиями.
Тесно мне от шелеста их грязных молитв.
И я ломаю губами стекло на пыльном окне, чтобы горячий воздух дикой пустыни ворвался в эти мрачные стены, развеяв тоску и слабость. И тогда я с жадностью вопьюсь в новую жертву своего безумия, и закружится мой скелет в бешеном танце слёз и страха. Последних слёз и последнего страха.
Гроза близка. А вместе с ней идёт и избавление.
Для всех нас…
* * *Вовремя опомниться. Вовремя проснуться. Вовремя вернуться.
Как я хочу всего этого "вовремя"!
* * *Вот и настигли вы меня, зловещие Тёмные Всадники!
Что ж — я давно слышал Ваше смрадное дыхание за моей спиной и долгие годы привыкал к шаманским барабанам Ваших подков! Я так устал убегать, что теперь, наверное, сам стремлюсь к нашей встрече. Скрываясь от вас, бывало, я встречал любовь, но чтобы не быть узнанным (о, Вы прекрасно чувствуете её дурманящий запах!), сам убивал её. Если я видел чью-то ненависть — я застывал в изумлении от зрелища незнакомого мне чувства и на цыпочках проходил мимо, старательно заметая плащом свои следы. Но тщетно. Вы вырастали за спиной из моей тени, и вновь преследовали меня повсюду!
Но теперь я готов…
И вот близится пора разбить своё сердце, свою серую душу. И остановиться надолго в пустоте.
Это будет последняя стоянка перед грозным походом.
Походом против себя самого.
Первая половина жизни ушла на то, чтобы взрастить и выкормить в себе новых чудовищ. И постигнуть весь их ужас, всё их величие. Их безудержную жадность.
Вот их имена: Свобода и Безнаказанность. Весёлая похоть. Ледяная черствость и Бледная любовь. Пустота взгляда и Плотоядная страсть. Безумное опьянение и Ночные кошмары.
И теперь, когда их боевой клич слышен у самого порога, только теперь видна мне истинная сила моих беспощадных детищ.
Любовь к дальнему такая же химера, как и любовь к ближнему. Не более чем удачная игра слов великого гения. Человек — это саморазрушение. И вся трагичность для рассудка состоит в бесплодности и ненужности этой жертвы. А когда жертвуют, то забывают о предмете, ради которого идут к последней черте. Забывают и о любви, и об идеалах и привязанностях. И как следствие убивают их прежде себя.
"Наша жизнь — комедия, в которой последний акт всегда кровав".
Не дать вырасти пошлости на полях славной битвы — вот моё желание сегодня!
Пусть пьеса идёт своим чередом. Независимо от финала. Но пусть при взгляде на сцену не тошнит от собственной бездарности и трусости.
И вновь перед сном проверяю я своё оружие и начищаю доспехи.
Я жду вас, мои новые противники! Я готов.
И того, кто умён, и того, кто красив
Небо в землю упрячет, под корень скосив.
Горе нам! Мы истлеем без пользы, без цели,
Станем бывшими мы, бытия не вкусив.
"Кровь по-нашему вообще не тайна. А если — не тайна, то незачем, конечно, и в жертву богу приносить кровь, но и, обратно, незачем удерживаться, мистически удерживаться, религиозно трепетать перед её пролитием. "Только жалко". — Только? Ну, то немного. Вот где лежит разгадка, почему такая кроткая цивилизация, как наша, стала в то же время столь воинственно-кровавою: кровь стала водой, сперва в нас, но затем уже и — для нас".
