Честер Хаймз - И в сердце нож
— А на поминках он был?
— Нет, он сказал, что поедет из дома. Я позвонила мистеру Смоллу и отпросилась на вечер, чтобы побывать на поминках. Я ведь обычно работаю с одиннадцати до четырех. Потом мы с Вэлом сидели и разговаривали до половины второго.
— Вы уверены насчет времени?
— Ну да. Он посмотрел на часы и сказал, что уже полвторого и ему надо идти. Он хотел до поминок побывать в клубе у Джонни, а я сказала, что съела бы жареного цыпленка…
— Вам не нравится, как готовит Мейми Пуллен?
— Очень даже нравится, просто я проголодалась.
— Вы всегда голодны?
Она хихикнула:
— От разговоров мне жутко хочется есть.
— Куда же вы поехали за цыплятами?
— Взяла такси и отправилась в «Колледж инн», на углу 151-й и Бродвея. Мы провели там около часа, потом Вэл поглядел на часы и сказал, что уже полтретьего, ему надо к Джонни и мы увидимся через час на поминках. Мы взяли такси, он высадил меня у Мейми, а сам поехал дальше.
— Какой у него рэкет? — спросил Броди.
— Рэкет? Никакого. Он джентльмен.
— Враги?
— Не было. Разве что Джонни…
— Почему Джонни?
— Джонни могло надоесть, что Вэл все время рядом. Джонни странный. И страшно вспыльчивый.
— А как насчет Чинка? Вэла не раздражала фамильярность Чинка с его невестой?
— Он об этом не догадывался.
Броди показал ей нож. Она сказала, что видит его в первый раз.
Броди отпустил ее.
Следующей ввели Дульси. С ней был адвокат Джонни Бен Уильямс.
Бен был сорокалетний коричневый, слегка располневший человек с аккуратно уложенной прической и большими усами. На нем был двубортный серый костюм, очки в роговой оправе и строгие черные туфли делового человека из Гарлема.
Броди опустил привычные вопросы и сразу спросил Дульси:
— Вы первой обнаружили тело?
— Вы не обязаны отвечать на этот вопрос, — быстро сказал ей адвокат.
— Это еще почему? — рявкнул Броди.
— Пятая поправка, — напомнил адвокат.
— Это не комиссия по расследованию антиамериканской деятельности, — отозвался Броди. — Я могу задержать ее как главного свидетеля, и тогда ей придется отвечать Большому жюри, если вы на это напрашиваетесь.
— Ладно, ответьте ему, — сказал адвокат после небольшой паузы, как бы поразмыслив, после чего он умолк, полагая, что честно отработал свои деньги.
Дульси сообщила, что, когда она вышла из дома, у корзины уже стоял Чинк.
— Вы уверены? — спросил Броди.
— Я не слепая. Я потому-то и подошла узнать, на что это он уставился, и увидела Вэла.
Броди оставил на время эту тему и поинтересовался, как она начинала свою карьеру в Гарлеме. Ничего нового он не услышал.
— Ваш муж платил ему жалованье? — спросил Броди.
— Нет, он просто вынимал деньги из кармана и давал взаймы, когда Вэл просил. Иногда он давал ему выиграть. Ну и я помогала как могла…
— Давно он помолвлен с Куколкой?
— Помолвлен! — саркастически воскликнула Дульси. — Он просто давно бегает за этой стервой.
Броди оставил эту тему и стал задавать вопросы о рэкете Вэла, о его врагах и о том, были ли у него при себе в тот день большие деньги. Он также попросил ее описать, какие при нем были ценности. Она сказала про наручные часы, золотое кольцо и запонки. Это соответствовало тому, что было обнаружено на покойнике. Дульси сказала, что в бумажнике и правда могло быть только тридцать семь долларов.
Затем Броди взялся прорабатывать вопрос времени. Если верить Дульси, Вэл ушел из дома часов в десять. По ее словам, Вэл хотел посмотреть шоу в театре «Аполло», где оркестр Билли Экстайна выступал вместе с братьями Николс. Он пригласил ее тоже, но у нее была назначена встреча с парикмахером. Поэтому он решил заехать в клуб, взять Джонни, а потом уже ехать на поминки.
Она же вернулась домой в двенадцать часов ночи с Аламеной, которая снимала комнату этажом ниже в том же доме.
— Сколько времени вы с Мейми провели в ванной? — спросил Броди.
— Полчаса. Может, больше, может, меньше. Когда я посмотрела на часы, было четыре двадцать пять. Тогда-то и начал колотить в дверь преподобный Шорт.
Броди показал ей нож и повторил, что сказал о нем преподобный Шорт.
— Этот нож вам дал Чарли Чинк? — спросил он.
Адвокат подал голос, сказав, что ей не стоит отвечать на этот вопрос.
Дульси вдруг разразилась истерическим смехом и лишь минут через пять настолько пришла в себя, что смогла произнести:
— Ему бы следовало жениться. А то смотрит на этих катунов каждую субботу и мечтает сам побарахтаться.
Броди покраснел.
Могильщик хмыкнул:
— А я-то думал, проповедник церкви Святого Экстаза просто обязан кататься по полу вместе с сестрицами во Христе.
— Большинство из них и катается, — призналась Дульси. — Но у преподобного Шорта так часто бывают видения, что он если и катается, то с призраками.
— Ладно, пока все, — сказал Броди. — Я вас отпускаю под залог в пять тысяч долларов.
— На этот счет не волнуйтесь, — поспешил успокоить Дульси адвокат.
— А я и не волнуюсь, — отозвалась Дульси.
Джонни опоздал на пятнадцать минут. Его адвокат стал улаживать вопрос об освобождении Дульси под залог, а Джонни отказался отвечать на вопросы без своего юрисконсульта.
Не успел Броди задать свой первый вопрос, как адвокат передал ему письменные показания двух помощников Джонни, Кида Никеля и Пони, согласно которым Джонни ушел один из своего клуба «Тихуана» на углу Мэдисон-авеню и 124-й улицы. Вэл, по их словам, за вечер в клубе так и не появился.
Не дожидаясь вопросов, Джонни сообщил, что последний раз видел Вэла в девять часов вечера накануне у него на квартире.
— Как вы относились к шурину, который брал деньги и ничего не делал? — спросил Броди.
— Мне было все равно, — отвечал Джонни. — Она так или иначе давала бы их ему. Мне хотелось, чтобы она к этому не имела отношения.
— Вас это не раздражало? — спросил Броди.
— Мне было все равно, я уже сказал, — повторил Джонни равнодушным голосом. — Он был ни то ни сё — ни жулик, ни честный трудяга. Он не умел играть, не умел сводничать. У него не было своего рэкета. Но я не имел ничего против того, чтобы он был под рукой. Он всегда был готов пошутить, посмеяться.
Броди предъявил нож. Джонни взял его, открыл, закрыл, повертел в руках и вернул.
— Хорошая штучка, — сказал он.
— Вы раньше этот нож видали? — спросил Броди.
— Если бы видал, то купил бы себе такой же.
Броди передал ему слова Шорта насчет Дульси, Чарли Чинка и ножа. Когда он закончил, на лице Джонни не отразилось никаких чувств.
— Этот проповедник спятил, — сказал он все так же равнодушно.
Он и Броди обменялись холодными невозмутимыми взглядами.
— Ладно, дружище, можете идти, — сказал Броди.
— Хорошо, — сказал Джонни, вставая, — только не называйте меня «дружище».
— Как же прикажете вас называть, мистер Перри? — удивился сержант.
— Все вокруг зовут меня Джонни — чем плохо?
Броди встал, посмотрел на Могильщика, потом на Гробовщика.
— Ну, кто у нас кандидат в убийцы?
— Можно попробовать выяснить, кто купил нож, — сказал Могильщик.
— Это мы уже сделали утром, «Аберкромби и Фитч» год назад закупили шесть таких ножей и пока не продали ни одного.
— Ну, это не единственный магазин в Нью-Йорке, где продаются охотничьи принадлежности, — возразил Могильщик.
— От этого все равно мало толку, — подал голос Гробовщик. — Пока мы не поймем, почему его убили, мы не найдем убийцу.
— Дело непростое, — сказал Могильщик. — Полные потемки.
— Я не согласен, — сказал Броди. — Уже одно нам понятно: убили его не из-за денег. Значит, дело в женщине. Шерше ля фам, как говорят французы. Но это не означает, что убила его женщина.
Могильщик снял шляпу и почесал макушку.
— Мы в Гарлеме, — сказал он. — Другого такого места на всей земле не сыскать. Гарлемцы все делают не так, как остальные. Сам черт их не разберет. Вот, например, жили-были двое трудяг, двое отцов семейств, так они повздорили и порезали друг друга в баре на углу Пятой авеню, около 118-й улицы, — не могли решить, Париж ли во Франции или Франция в Париже.
— Это еще что! — рассмеялся Броди. — Двое ирландцев в Адовой кухне[3] поспорили и застрелили друг друга, потому как не сумели договориться, ирландцы произошли от богов или боги от ирландцев.
Глава 8
Аламена сидела на заднем сиденье «кадиллака», Джонни и Дульси спереди, а адвокат примостился рядом с Пламенной.
Проехав совсем немного, Джонни подрулил к обочине и обернулся, чтобы видеть одновременно и Дульси, и Аламену.
— Слушайте, женщины, я хочу, чтобы вы помалкивали обо всем этом. Мы едем к Толстяку, и не вздумайте поднимать там волну. Мы понятия не имеем, кто это сделал. Ясно?
