Росс МакДональд - Полосатый катафалк (Сборник)
— Так почему же она от него сбежала?
— По-моему, она не сбежала, мистер Гуннарсон. По-моему, с ней что-то случилось. Сами прикиньте: только что она была душой компании, а в следующую минуту вдруг исчезла.
— Куда?
— Не знаю. У меня секунды свободной не было смотреть по сторонам. Как она уходила, я не видел. Знаю только, что ушла и не вернулась. И ее муж с ума сходит от страха за нее. Потому-то он и бесится, если вас интересует мое мнение.
— Но что могло с ней случиться?
Падилья вздохнул.
— Этот город, мистер Гуннарсон, мне известен куда лучше, чем вам. Я тут родился и вырос — прямо в конце Пелле-стрит. Здесь найдутся люди, которые вас прикончат, чтобы выгрести мелочь у вас из карманов. А вчера на Холли… на миссис Фергюсон брильянтов было за пятьдесят тысяч.
— Откуда вы знаете, сколько стоили ее драгоценности?
— Еще не хватает вам меня подозревать! Да я бы волоска у нее на голове не повредил. Покажите мне этого подонка — я его до смерти измордую!
— Вы не ответили на мой вопрос.
— Про брильянтовую брошь? Подарок мужа, ну, она и хвастала немножко. Я ее предостерег, что язык надо держать за зубами. Даже в «Предгорьях» не стоит кричать направо и налево, сколько… Э-эй! (Машина вильнула в сторону, так сильно дернулись его руки.) По-вашему, Гейнс подбирался к ее драгоценностям?
— Не исключено. — У меня в сознании складывались два образа Холли Мэй, но они никак не хотели слиться в одну доступную пониманию женщину. — А вы говорили о своих подозрениях кому-нибудь?
— Только Фрэнки. Он мой помощник. Попробовал поговорить с мистером Бидуэллом. Но он и слушать не захотел. А полковнику и так тревог хватает.
— Он считает, что его жена стала жертвой преступления?
— По-моему, да. Только он не хочет себе в этом признаться. И притворяется перед собой, будто она сбежала с любовником, лишь бы бушевать, а не… не дергаться от страха.
— Вы психолог, Тони.
— Во-во! С вас двадцать пять долларов! — Но он не засмеялся. Ему удалось напугать не только меня, но и себя.
Мы перевалили за гребень гряды, отделяющей долину от побережья. Я вдохнул запах моря, ощутил его необъятность, открывающуюся во мраке внизу под обрывом. Ночь рассекал вращающийся луч маяка. Он скользнул по шпалере деревьев на обрыве, по плоской крыше одинокого дома и повернулся к морю, где его поглотила стена тумана.
Падилья свернул на дорогу между двумя живыми изгородями, в зеленую траншею, вырванную из темноты. Она вывела нас на разворот за домом с плоской крышей. Подогнав машину ко входу, Падилья вытащил из замка зажигания связку ключей, отпер входную дверь и зажег свет внутри и снаружи.
Совместными усилиями мы извлекли Фергюсона из машины и пронесли через весь дом в спальню. Он обмяк тряпичной куклой, но оказался таким тяжелым, словно кости у него были чугунными. Меня начинала мучить тревога.
Я зажег лампу на тумбочке и посмотрел на его застывшее лицо. Оно покоилось на подушке, как в изголовье гроба.
— Да ничего с ним такого нет, — сказал Падилья, разгоняя мои опасения. — Отсыпается, только и всего.
— А вы не думаете, что надо бы вызвать врача? Ведь я ударил его довольно сильно.
— Ну, проверить это нетрудно.
Он вошел в смежную ванную, вернулся с водой в пластмассовом стакане и вылил немного на лицо Фергюсона. Вода расплескалась о лоб, стекла в височные впадины, смочила жидкие волосы. Глаза Фергюсона сразу открылись. Он приподнялся, сел на кровати и сказал очень внятно:
— Что там еще, ребята? Землянка протекла?
— Ага. Виски льет как из ведра, — ответил Падилья. — Как вы себя чувствуете, полковник?
Фергюсон сидел, опираясь на локти, вжав голову в приподнятые плечи и соображая, как он себя чувствует.
— Я пьян. Мертвецки. Господи, ну и пьян же я! — Он прижал волосатый кулак к одному глазу, а другой глаз скосил на Падилью. — Зачем ты мне наливал, Падилья?
— Вы из тех людей, полковник, которым трудно сказать «нет». Даже невозможно.
— Все равно не наливай.
Фергюсон спустил отяжелевшие ноги на пол, встал на них, как на каучуковые ходули, и, пошатываясь, побрел через комнату к двери в ванную.
— Надо влезть под холодный душ. Прочистить старые мозги. Нельзя, чтобы Холли увидела меня в таком виде.
Он встал под душем как был, одетый, и стоял под струями очень долго, отфыркиваясь и ругаясь. Падилья заботливо следил за ним.
Я оглядел комнату. Это была женская спальня. В старину ее назвали бы будуаром — всюду шелк и стеганый атлас. Верх тумбочки делили розовый телефон и розовые часы. Они показывали без пяти десять. Мысль о Салли свела меня судорогой.
Я протянул руку к трубке, и в тот же миг телефон зазвонил, словно мое движение замкнуло контакт. Сняв ее, я сказал:
— Дом Фергюсона.
— Полковника Фергюсона, пожалуйста.
— Очень сожалею, но полковник занят.
— Простите, кто говорит? — Голос был мужской, негромкий, нарочито спокойный и бесцветный.
— Знакомый.
— А полковник здесь?
— Да. Он, собственно, принимает ванну.
— Дайте-ка его на провод, — произнес голос, утрачивая бесцветность. — И пошевеливайтесь, приятель.
Меня тянуло возразить, но я почувствовал, что дело действительно не терпит отлагательств, и подошел к двери в ванную. Падилья помогал полковнику стаскивать набухший от воды твид. Фергюсона бил такой озноб, что пол под моими подошвами вибрировал. Он слепо посмотрел на меня:
— Чего вам надо? Падилья, чего ему надо?
— Вас к телефону, полковник. Вы можете взять трубку?
Падилья помог ему доплестись до кровати. Фергюсон присел на край и поднес трубку к уху. Он был голым по пояс. Покрывшаяся пупырышками кожа отливала мертвенной бледностью. Грудь покрывали спутанные седеющие волосы. Он слушал, полузакрыв глаза, лицо его вытягивалось, дряблело. Я думал было, что на него снова накатывается пьяное забытье, однако он несколько раз четко произнес «да», а потом сказал:
— Да, обязательно. Можете рассчитывать твердо. Очень жаль, что мы не установили контакта раньше.
Он положил трубку, не сразу попав на рычаг, встал, посмотрел на Падилью и уставился на меня из-под набрякших век.
— Свари мне кофе, а, Падилья?
— Один момент! — И Падилья бодрой рысцой исчез из спальни.
Фергюсон повернулся ко мне.
— Вы из ФБР?
— Отнюдь. Я адвокат. Мое имя Уильям Гуннарсон.
— Трубку вы сняли?
— Да.
— Что вам сказали?
— Звонивший мужчина сказал, что хочет говорить с вами. И срочно.
— А о чем, он не сказал?
— Нет.
— Вы уверены?
— Абсолютно уверен.
Говорил он оскорбительным тоном, но я подыгрывал ему, не зная, насколько он отрезвел и обрел ясность мысли.
— И вы не представитель закона?
— В известном смысле представитель. Но активная его защита в мои обязанности не входит. А в чем дело, полковник?
— Чисто личное, — ответил он резко. — Могу ли я узнать, почему вы находитесь в спальне моей жены?
— Я помог Падилье доставить вас домой из «Предгорий». Вы ничего не соображали.
— А-а! Благодарю вас. А теперь вы не откажете в любезности уехать?
— Когда освободится Тони Падилья. Мы приехали на вашей машине.
— А-а! Еще раз благодарю вас, мистер Гуннарсон.
Он утратил ко мне всякий интерес. Его глаза беспокойно шарили по стенам. Внезапно он душенадрывающе вскрикнул «Холли!», а потом со словами «нашел время нализаться!» прошел к туалетному столику и уставился на свое лицо. Видимо, ему не понравилось то, что он увидел, — под его кулаком зеркало разлетелось вдребезги.
— Прекратить! — рявкнул я своим сержантским голосом.
Он оглянулся и ответил с нежданной кротостью:
— Вы правы. Сейчас не время для детских выходок.
В дверь заглянул Падилья.
— Что тут еще?
— Ничего, — ответил Фергюсон. — Я просто разбил зеркало. Утром я куплю жене другое. Как насчет кофе, Тони?
— Закипает. А вы бы надели что-нибудь сухое, полковник. Еще воспаление легких схватите.
Падилья, видимо, питал к нему теплые чувства. В отличие от меня. Но я все-таки остался. Телефонный звонок и реакция на него Фергюсона меня заинтриговали. После звонка атмосфера стала тяжелой, заряженной электричеством.
Падилья подал кофе в гостиную — огромную комнату с окнами по двум стенам, отделанную тиковыми панелями с легким креном в корабельную романтику. Плеск прибоя внизу и то возникающий, то исчезающий луч маяка поддерживали иллюзию, будто мы расположились в судовой рубке.
Фергюсон выпил по меньшей мере кварту кофе. Чем больше он трезвел, тем напряженнее становился. Закутанный в махровый халат, он походил на гималайского святого на грани мистического озарения.
Наконец он встал и прошел в соседнюю комнату. Когда он зажег там свет, за аркой двери я увидел белый концертный рояль и задрапированную арфу. На рояле стояла фотография в серебряной рамке.
