Виктория Платова - В тихом омуте...
И тогда я вспомнила вечер знакомства с Володькой – я уронила сумочку на ступеньках, а Шинкарев поднял ее. Боже мой, у таких людей профессиональная память. Он мог связать это, и гораздо успешнее, чем это обычно делаю я, ведь чему-то же его учили…
Я зажала рот кулаком, чтобы не закричать. Шутки кончились.
Дан.
Дан, вот кто может помочь мне; вот кто может защитить меня. Конечно, я не имела права перекладывать на него свои проблемы, но другого выхода у меня не было. Одной мне не справиться; не исключено, что нам не справиться и вдвоем, но ничего другого мне не остается…
Главное сейчас – кассета. Нужно сейчас же позвонить Серьге и договориться о встрече.
Я машинально протянула руку к телефону и тотчас же отдернула ее – а вдруг телефон прослушивается. Ты, конечно, не высокий блондин в черном ботинке, это только ему совали “жучки” в коллекционный фагот, но все же, все же…
Через секунду я решила ехать к Каныгину; он просыпается не раньше девяти, еще час у него уходит на починку головы после вечерней дозы самогона. Сейчас было восемь, время у меня есть.
Я начала было собирать вещи в рюкзак, но сейчас же бросила эту затею: непонятно почему – мне было противно касаться вещей, которые переворошили дотошные лапы шинкаревских подручных. Свитер, джинсы и пальто – достойная экипировка, чтобы отправиться с ней в новую жизнь…
Осмотрев замок, я поняла, что он закрывается лишь на маленький сопливый язычок. Значит, квартиру худо-бедно можно защитить от толп безработных мародеров, а потом обязательно приедет охранник Серж, он ведь обещал…
Через пять минут я открывала дверь подъезда.
Мне пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы внимательно оглядеться, а не бежать сломя голову, без оглядки. Вполне возможно, что асфальтированный квадрат, подпираемый стенами домов, может оказаться ловушкой.
…Из подъездов выходили родители с заспанными первоклассниками, за плечами детей болтались полупустые ранцы – громкий стук карандашей и пеналов не вызывал у меня подозрений. Не вызывал подозрений и угрюмый дворник, который мел дорожки: все обойдется, тебе просто надо держаться людей и ни в коем случае не оставаться одной.
Спустя час я уже была возле каныгинского дома. Забрать кассету, проехаться в автобусе и нырнуть в спасительное метро; из центра города позвонить Дану… Я проверила про себя его телефон. Дан Сикора, концерн “Фаэна” – что это за название, черт возьми… – президент, тиснение золотом… А там – будь что будет.
Я добралась до квартиры Серьги и затрезвонила в дверь.
Чертов Серьга спал, как сурок, – что и требовалось доказать. Устав звонить, я нетерпеливо заколотила кулаками в дверь – и тогда она так же мягко, так же вкрадчиво приотворилась; совсем как час назад у меня на проспекте Мира.
В квартире было тихо.
"Та-ак, голубчик, с твоей языческой страстью к самогону ты вообще перестал соображать. Кончится тем, что ушлые домушники растащат твои полотна, сбагрят их по сходной цене на аукцион “Кристи”, а ты, как всегда, останешься не у дел и помрешь на соломенном тюфячке, как Ван-Гог…"
– Эй, алкоголик, что же ты…
Я не успела закончить наспех сочиненную тираду, я успела только сдавленно вскрикнуть и зажать себе рот рукой – в комнате, возле разобранного дивана, уткнувшись лицом в пол, лежал Серьга.
Волосы у него на затылке слиплись от крови – я сразу же поняла, что это кровь, я видела ее в разных состояниях; голое тело было в кровоподтеках – должно быть, его долго били ногами, перед тем как проломить голову.
Я должна была, должна была потерять сознание – но не потеряла его. В глаза нагло лез набросок Серьги, забрызганный кровью, – “Ольга Баранова-Грекова-Ильина смотрит уголовную хронику. Ее попугай Кеша только что поел дыню и кричит: “Танька-проститутка!”. Я понятия не имела, кто такая Ольга, кто такой Кеша, кто такая “Танька-проститутка”; голова нарисованной Ольги была забрызгана кровью – так же, как голова Серьги. Вот только Серьга был настоящим.
Я подошла к Серьге и осторожно попыталась перевернуть его. Но тут же оставила эту попытку, до смерти испугавшись увидеть его неживое лицо. Проклятая Богом жизнь – нужно быть готовой ко всему. Я и была готова ко всему, когда все-таки заглянула Серьге в лицо. Но не к тому, что он окажется жив. Глубоко запавшие глаза Серьги с тонкими, как у младенца, веками, были закрыты; острый птичий нос заострился еще больше – но он был жив! Где-то в глубине узкой груди ворочалось онемевшее сердце.
Я бросилась к телефону, набрала “ОЗ”, начала что-то сбивчиво кричать в трубку – приезжайте, приезжайте скорее или он умрет. И тут я с ужасом поняла, что даже не знаю толком адреса Серьги – ни номера дома, ни квартиры: несколько раз мы приезжали сюда с Серьгой, вполне хватило, чтобы визуально запомнить, но сейчас не это было главным. Позабыв все ругательства, выслушивая недовольное молчание диспетчера на другом конце трубки, я поняла – главного у меня не было… “Подождите, не отключайтесь, сейчас я узнаю адрес”. Я выскочила на лестничную площадку и заколотила кулаками в двери соседних квартир – никто не отзывался, ни на звонки, ни на угрозы – мои жалкие угрозы, – ни на крики о помощи. Только сейчас я запоздало увидела номер квартиры, нарисованный мелом на дерматиновой обивке, – 242.
Китайская стена Серегиного дома была бесконечной, мне просто не хватит времени, чтобы увидеть дурацкую табличку с названием улицы… Я не могу оставить его, я не могу позволить ему умереть в одиночестве, рядом с нарисованной Ольгой, которой я не знала… В отчаянии я набрала еще один номер – только бы Дан был на месте, только бы он ответил.
Он ответил.
– Слушаю.
– Дан, это Ева. Мне нужна ваша помощь, немедленно, – мой отчаянный голос заколотился головой в мембрану. – Я на “Пражской” у Сергея… Он умирает, ему проломили голову. А я не могу даже вызвать “Скорую”, я не знаю точного адреса, никто из соседей не открывает.
Я не могу ждать.
Дан молчал несколько секунд, потом коротко бросил в трубку:
– Запоминайте, – и продиктовал адрес. – Вот что, оставайтесь там, вызывайте “Скорую”, я вас продублирую.
– Я прошу вас… – жалобно прошептала я.
– Я еду, – Дан не колебался ни секунды. Я вызвала “Скорую”. Теперь оставалось только ждать. Теперь от тебя ничего не зависит… Я не знала, чем заполнить наступившие вытянувшиеся в вечность минуты ожидания; в узкой одиночной камере одной из таких минут Серьга может умереть, и я даже не смогу ничем помочь ему. “Возьми себя в руки, возьми себя в руки, возьми себя в руки…"
Я опустилась на пол рядом с Серьгой, приблизив голову к его груди, – сердце Серьги все еще билось. Главное – не смотреть на окровавленный затылок…
– Не умирай. Серьга, миленький, не подводи меня, этого я точно не переживу, продержись еще немного, – страстно шептала я Серьге. – Не умирай, пожалуйста, это нечестно, ты же обещал написать мой портрет, не умирай, не умирай, не умирай…
Я не знала, сколько, как пес на цепи, сторожила слабеющее Серегино сердце; сколько шептала ему бессильные, несвязные слова – только движение, вторгшееся в квартиру, вывело меня из этого состояния.
– Что случилось, Ева?! – Сильные руки подняли меня. – Что здесь произошло?!.
Это были руки Дана.
Он приехал не один – с ним был молодой человек с саквояжем в руках, который тотчас же занялся Серьгой.
– Это Пингвиныч, – пояснил мне Дан. – Самый лучший московский нейрохирург, вытащил его по дороге.
Пингвинычу понадобилось несколько секунд, чтобы оценить ситуацию.
– “Скорую” вызвали? – деловито спросил он.
– Да, да…
– Плохо дело, нужно немедленно везти его в клинику, можем потерять.
– Я готов, – отозвался Дан.
– Боюсь, что твоя колымага мало приспособлена для транспортировки… Чертовы коновалы, теряем время.
Я теряла сознание, а руки Дана все прижимали и прижимали меня к себе. Наконец приехала “Скорая”;
Пингвиныч тотчас же взял управление бригадой на себя – как в тумане, я слышала короткие отрывочные распоряжения, термины, в которых я не понимала ничего.
Серьгу аккуратно подняли с пола, переложили на носилки.
– Значит, так, – сказал Пингвиныч, – мы сейчас ко мне в клинику. Задет мозг, нужна срочная операция.
Я почувствовала, как медленно опускаюсь на пол; я упала бы, если бы Дан не поддержал меня.
– Успокой свою слабонервную. Еще бы полчаса – Тогда и Шопена можно было бы играть… Сделаем все возможное.
Квартира опустела. В ней остались только мы с Даном. Я тупо сидела на краю дивана. Дан начал собирать наброски с пола, только для того, чтобы хоть чем-то занять руки. Но это было делом бесполезным: весь нарисованный мир Серьги был вздыблен, в комнате царил такой же разгром, как и у меня на проспекте Мира.
