Леопольд Тирманд - Злой
— Магический круг смыкается, — прошептал он, довольно усмехаясь. — Остальные детали совпадают, расчёты сходятся.
Потом, постукивая зонтиком, не спеша направился к Маршалковской.
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
1
Розовый свет утренней зари развеял над Варшавой мрак ночи. В воротах появился дворник — потянулся, зевая. Всё больше людей выходило из ворот. Весело звеня, промчался трамвай, начинали свою дневную гонку автомобили.
Пан Юлиуш Калодонт открыл свой киоск и вспоминать ночные события; мысль о них пробудила в нём радостное удивление. Но он не выспался и беспокоился, подаст ли уважаемая Гелена Липинская Марте и Гальскому завтрак, достойный его, Калодонта, гостеприимства. Едва только он устроился на своём стульчике и стал успокаиваться, как за витриной киоска раздался симпатичный, немного гнусавый, приветливый голос:
— Добрый день.
— О, — воскликнул он, — и вы тут? Вы мне нужны. — Калодонт быстро выскочил из киоска и схватил пана в котелке за полу чёрного пиджака из альпака. — Я не отпущу вас, пока… — решительно начал он.
— Я и не думаю бежать, — улыбаясь, перебил пан в котелке. — Напротив, хочу с вами поговорить. Прежде всего, горячо поздравляю вас со вчерашним успехом.
— Каким успехом? — нахмурился Калодонт.
Пан в котелке лукаво усмехнулся.
— В связи с визитом на Крахмальную улицу, — вежливо проговорил он.
— Пан, — начал Калодонт, не зная, что говорить дальше: этот тщедушный человечек прямо-таки ошарашил его.
— Пан Юлиуш, — серьёзно проговорил пан в котелке, — выслушайте меня, пожалуйста: сейчас нет времени на объяснения, но скоро будет о чём поговорить. Дайте мне… два тюбика.
— Тюбики? — повторил поражённый его словами Калодонт — Зачем? Не знаю, могу ли я вам их дать.
— Пан Юлиуш, это очень важно… Для вас.
Калодонт сердито кашлянул, собираясь засыпать своего собеседника бесчисленными вопросами, но тут пан в котелке сунул руку во внутренний карман пиджака и вытащил длинный белый заклеенный конверт.
— Пан Юлиуш, — начал он таким торжественным тоном, что Калодонт сразу умолк, — вот документ, который я, уважаемый пан, вам вручаю. Вы — единственный человек в Варшаве, которому я могу его отдать, ибо доверяю вашей честности и непреклонности, вашему твёрдому слову. Итак, дорогой пан Юлиуш, если я в воскресенье, в половине девятого вечера, не приду к вам за этими документами, — в голосе пана в котелке появились драматические нотки, — в таком случае разрешаю вам, Юлиушу Калодонту, распечатать этот конверт в присутствии двух лиц — поручика Михала Дзярского и… человека с белыми глазами, которого зовут ЗЛЫМ!
— Что? — пробормотал Калодонт, ошеломлённый таким странным поручением.
— Эти двое, и только они, причём обязательно вместе, должны присутствовать при вскрытии конверта. Знаю, Юлиуш Калодонт, что нет такой силы, которая бы помешала вам осуществить мою, возможно, последнюю волю…
— Нет, — взволнованно прошептал Калодонт. Ему казалось, что этот маленький человек близок ему, как брат, давно потерянный и только что обретённый. — Но почему последней? — вдруг испугался он. — Как это так?
— Никогда ничего нельзя знать наперёд, — глубокомысленно проговорил пан в котелке, — особенно, когда идёшь в бой за правое дело. За спокойствие родного города…
Через минуту спешившие мимо киоска прохожие могли заметить, как старичок в фуражке, с румяным сарматским лицом и седыми усами протянул низенькому пану в котелке два тюбика зубной пасты. Но никто из прохожих не обратил на это внимания.
2
— Что теперь делать? — едва слышно спросил Зильберштейн. Он стоял возле письменного стола Мериноса, бледный и вспотевший; уши его пылали.
Меринос тяжело опёрся о кресло и сжался, как холода. Его лицо посерело, видно было, что этой ночью он не спал. Под глазами появились мешки, веки покраснели от усталости. Крушина стоял у окна, кусая ногти.
— Юрек, — тихо причитал он, — что будет с Юреком? Хоть бы Богу душу не отдал. Тот доктор ночью только покачал головой, глядя на него.
— Что теперь делать?! — истерично переспрашивал Зильберштейн. — Что делать, пан председатель?
Меринос молчал, безразличным взглядом смотрел на Лёву, обводил глазами комнату, стены, дверь.
— Выдержит ли, — тихо ныл Крушина, — Юрек Юречек, холера! — Он говорил, не повышая голоса без гнева. — Если я того сукина сына, ту сволочь найду то или он, или я… Юречек не выживет… слабый!
— И что теперь делать? — медленно повторил Зильберштейн, растягивая слова, и неожиданно вскрикнул: — Что с вами, пан Меринос? Пан председатель! — он перегнулся через письменный стол, схватил сильно волосатой лапой Мериноса за шею и сильно тряхнул. Меринос внезапно стиснул его руку, словно клещами и изо всей силы ударил её об стол, даже не взглянув на Зильберштейна. Тот ещё больше побледнел, но не издал ни звука.
— Заткни глотку, — спокойно проговорил Меринос. — Не видишь разве, что я думаю? И ты, — повернулся он к Крушине, — заткнись, остолоп! Твой Юречек своё заработал. Пусть только он вылечится, с ним Кудлатый поговорит. Вот тогда он отправится в больницу или сразу на кладбище. Только мы эти счёты пока отложим.
Крушина замолчал.
— Кудлатый! — выкрикнул Зильберштейн, — пойдите к нему, пан председатель! Пусть что-нибудь сделает, пусть что-нибудь придумает! Не может такого быть! Не может пропасть зря такое прекрасное дело, такой случай! Такие деньги!
— Зильберштейн, — процедил сквозь зубы Меринос, — умолкни!
— Почему я должен умолкнуть? — в голосе Зильберштейна дрожала ярость, звучали нотки назревающего скандала. — Кто тут пострадал — я или вы? Или, может быть, гражданин Кудлатый? Я уже могу готовить полотенце и зубную щётку. Вчесняка схватят завтра, а меня через два дня! — В голосе его звучала паника. Он перегнулся через письменный стол и перед самым лицом Мериноса злобно погрозил дрожащим указательным пальцем. — Но со мной такие номера не пройдут! Все поедете в бараки, к лопатам и тачкам! — он схватился за голову. — Куда мне бежать? Где можно скрыться? Назовите какое-нибудь надёжное место! — вопил Зильберштейн, вспомнив вдруг главную причину своего отчаяния.
— Ах ты, паршивец, — проговорил Меринос с недоброй усмешкой, — твои деньги? А сколько ты уже заработал на левых делах? На той тысяче билетов, которые продал мне по тридцатке? Вот это компаньон, сволочь такая! — Меринос грузно поднялся с кресла, потянулся так, что затрещали суставы, зловеще нагнул голову и медленно обошёл вокруг стола. — А ну-ка говори! На сколько ты меня накрыл? Сколько уже у тебя, паршивца, отложено денег, о которых никто из нас даже не знает? А ну-ка говори, гад!
Зильберштейн отступил на шаг, споткнулся и упал на столик. Меринос подошёл и, не торопясь, схватил его за отвороты пиджака и поднял вверх с невероятной силой. Лёва невысокий, но коренастый и массивный, казался в его сильных мясистых ладонях упакованным грузом, который легко поднимает мощный кран. Меринос поставил Зильберштейна на ноги, отпустил его и неожиданно дважды ударил по одной и другой щеке. Зильберштейн с грохотом свалился на шкаф. Его и без того бледное лицо стало белым как мел, на щеках остались красные следы пальцев, на лбу, под растрёпанными волосами, заблестели большие капли пота.
— Ты ещё заплатишь мне за это, ты… — прошипел Зильберштейн, и в ту же минуту Меринос бросился на него. Его лицо дрожало от неистовой ярости. Как могучая скала, встал между ними Крушина.
— Пан председатель, — шептал он дрожащими губами, — успокойтесь, я умоляю вас, пан председатель! Лёва! Не будь таким, слышишь? Пан председатель! Лёва, иди отсюда! — Он пытался вытолкнуть Лёву к двери и выгнать из комнаты, но Зильберштейн метался по всему помещению, судорожно хватаясь за мебель.
Меринос провёл языком по пересохшим губам, одёрнул пиджак и пригладил волосы.
— Не тронь его, — резко бросил он Крушине, — пусть остаётся! — Меринос подошёл к окну, опёрся подоконник и закурил. — Зильберштейн, — сказал он решительным, но спокойным тоном, — не время нам дуться. Остался один день, и не стоит тратить его споры. Потом поговорим и уладим все недоразумения. Сейчас поедешь к Вильге, посмотришь, как там дела. Если плохие, сразу возвращайся. Если же квартира «погорела», скажи Пацюку, что Вильга уехал на несколько дней по делам и чтобы он пустил тебя наверх. В столовой стоит секретер. Взломай нижний ящик, извлеки железную кассу и привези сюда. В этой кассе лежит твоя тысяча билетов. А ты, Роберт, — обратился он после короткого раздумья к Крушине, — приведи сюда своего Шаю. Вот и всё. Ну, ребята, — бросил им, уже приветливее, — через полчаса вы оба должны быть здесь.
Крушина повеселел. Зильберштейн поправил перекрученный галстук и, казалось, немного успокоился.
