Андрей Воронин - Таможня дает добро
Именно это произошло и с Барановским.
— Послушай, зачем нам все это? — говорил ему Токарев. — На нашу жизнь, безбедную, мы с тобой заработаем. Хочешь, еще один заводик прикупим и будем тихо водочку разливать?
— Да, да, прикупим, возможно, — говорил Барановский, глядя на бульдожью челюсть своего компаньона.
С водкой дело обстояло не так хорошо, как хотелось Токареву и Барановскому. На торговцев алкоголя сильно наехали, так сильно, что их доходы сократились вчетверо и о покупке нового завода даже думать не приходилось. Водочный бизнес становился с каждым днем все более и более опасным.
А мысль о Самусеве не покидала Барановского, она крутилась в его голове, жужжала, как муха, залетевшая в перевернутое ведро, и не давала покоя. Она мучила Барановского, мучила и ночью и днем.
Наконец он случайно встретил одного из старых приятелей, и тот сказал, что знает, где живет Самусев.
Огромная квартира Геннадия Барановского, площадью в сто двадцать шесть метров, располагалась на третьем этаже шестиэтажного дома по проспекту Мира. В подъезд дорогу непрошенным и прошенным гостям преграждала железная дверь с кодовым замком и домофоном.
В начале седьмого зазвонил телефон. Барановский небрежно взял трубку, плотно прижал к уху и негромко произнес:
— Алло!
— Гена, ты? — услышал он усталый голос.
— Я, я, Ваня!
— Я недалеко от тебя, минут через пятнадцать буду во дворе. Откроешь дверь.
— Хорошо, Ваня.
Барановский собрал бумаги со стола, спрятал их в сейф. «Что‑то он сегодня рановато решил припереться.» Затем подошел к окну и посмотрел во двор, заставленный дорогими иномарками. Его собственный джип стоял точно напротив окна. Минут через десять во двор медленно въехал роскошный темно–зеленый «Крайслер». Иван Иванович Токарев сам сидел за рулем. Он припарковал машину и со старым огромным портфелем в левой руке, глянув на окна квартиры Барановского, заспешил в подъезд. А через пять минут он уже сидел в кожаном кресле, поставив портфель у ног на ковре.
Барановский нервно потирал руку об руку.
— Что‑то ты сильно волнуешься, будто на зоне перед шмоном?
— Есть новости, Ваня.
— У меня тоже есть новости: одна хреновая, а вторая еще хуже, — сказал Токарев, медленно двигая тяжелой бульдожьей челюстью и глядя на свой портфель. — С какой начать?
— Может, выпить хочешь?
— Нет, ты же знаешь.
— Выпьем? Останешься у меня..,
— Нет, я у тебя не останусь, Гена, я поеду проведаю свою старую любовь.
— О господи! —тряхнул головой Геннадий Павлович. — Ты чего не бреешься, Ваня, а?
— Некогда мне. Мотаться много в последнее время приходится. Вот в Питер съездил, там вопросы решил. Затем из Питера на Витебск двинул, а из Витебска к тебе, в Москву.
— Значит, в Смоленск не заезжал?
— Нет, не заезжал, я по телефону с нашими все уладил. С белорусами сложней.
— Это хорошо?
— С какой новости начать? — хрустнув сильными пальцами, спросил Токарев.
— С какой хочешь, Ваня, мне едино.
— Чего так?
Мужчины смотрели друг на друга так, как смотрят игроки в карты перед решающим ходом.
— У меня тоже есть новость, думаю, она все твои застебает.
— Может, ты и начнешь?
— Нет, давай ты, — осклабился Барановский и потер щеку.
Они оба были людьми, можно сказать, могучими. Каждый весил килограммов по сто. Сидели друг перед другом как два каменных изваяния. Барановский держал бокал с коньяком, на столике лежала пачка сигарет и стояла на гнутых ножках дорогая антикварная серебряная пепельница. Как любил поговаривать Барановский, в эту пепельницу плевали князья, а графы пепел сбивали.
— Давай не томи.
— Опять наезжать начали таможенники, — Чьи? Ваши? Наши? Белорусские?
— А тебе дело? Наши, ваши, их… Таможенники, они и есть таможенники.
— Таможня не дает добро? — — расхожей фразой задал вопрос Барановский.
— Много они хотят, слишком много.
— Так надо дать.
— Куда уж давать! Они и так за наши с тобой деньги домов себе настроили, что и дворяне в таких не жили. Представляешь, Гена, раньше они на белорусской стороне хоромы себе строили прямо у границы…
— Где теперь?
— Теперь они решили, что в Латвии жить получше, и строят дома за Двиной, на латышском берегу.
Умные, — рассудительно произнес Геннадий
Умнык-то умные, а жадные какие! Без штуки баксов не подходи, слушать даже не хотят, и голову в твою сторону не поворачивают. — Может, пугнуть их?
— Как их пугнешь? Я думаю, Гена, в последний раз дадим денег, а потом смотреть станем.
— Да, дай, Ваня, им денег, пусть задавятся, пусть им наши деньги поперек горла станут.
— Жалко, — пробормотал Токарев, все так же медленно двигая бульдожьей челюстью. — Ну а у тебя что за новость?
— Помнишь, я тебе рассказывал про то, как сел?
— Конечно, помню. Ты мне это раз сто рассказывал, не меньше. Бывало, как выпьешь, по два раза за вечер одно и то же рассказываешь.
— Может, и не сто, а раза три мы к этому вопросу возвращались. И, как оказалось, не зря. Нашел я бывшего заместителя директора Адама Михайловича.
— Как, ты говорил, его фамилия? Самцов, что ли?
— Не Самцов, а Самусев.
— Ну да, Самусев. И что, жив, здоров, голова в порядке?
— Представляешь, Ваня, не поверишь: бомж бомжом, крестьянин крестьянином. Живет в деревне, в гнусной маленькой деревне, на берегу маленькой вонючей речки. Каждое утро ходит с удочками, рыбку ловит.
— И что из этого следует?
— Многое из этого следует! Я же тебе говорю, — хлебнув коньяка, быстро заговорил Барановский, — все хвосты у него остались, все до единого. Знает старик, знает, куда металл спрятали, куда они с Муратовым ниобий подевали!
— Это с тем, который себе голову из охотничьего ружья снес?
— Да–да, с тем самым, с Федором Муратовым.
— Гена, я тебя слушаю.
— Иван, может, завяжем с этой водкой, а?
— Жить‑то на что думаешь?
— Будем торговать легально, ночью людей на работу выводить опасно, сдадут латышам, хоть и русскоязычные…
— И что дальше?
— Может, наедем как следует на этого Самусева и узнаем, куда они с Муратовым металлы из хранилища вывезли?
— Думаешь, он скажет? Думаешь, они у него есть? Уже столько лет прошло, Гена, уже все травой поросло, уже твоего Муратова черви сожрали.
— Меня Муратов сейчас не интересует, пускай лежит и дальше, гниет. Я хочу денег, я хочу много денег.
— Все хотят, Гена. Деньги у нас с тобой есть, чего ты дергаешься, зачем на рожон лезть? Водка — это все‑таки водка, стратегическое сырье.
— Какое сырье? Какой продукт? Херня наша водка, Ваня, херня! Там ниобий. Ты вообще представляешь, что это такое? Его из Казахстана везли, сторно–обогатительного комбината. Представляешь, комбинат в Джезказгане? Огромный комбинат, тысячи людей вкалывают, а этих металлов — грамм, один грамм на сотни тонн породы! И знаешь, сколько грамм стоит?
— Не знаю.
— А я немного ориентируюсь. Надо найти людей, которые этот металл заберут, и толкнуть его. Перевезти к тебе в Латвию, а оттуда - куда заблагорассудится. Мы довозим до Латвии, договариваемся, если надо, с таможней, башляем им полные карманы под видом, что мы водку гоним.
Какую же ты водку из России в Прибалтику гнать станешь? Ты что, с ума сошел?
- Это дело техники, — уже заводясь и нервничая, заговорил Барановский , — Это все херня. Там миллионы, представляешь, Ваня! Миллионы! — Слово «миллионы» Барановский произнес так, как фанатик произносит слово «Бог». С таким пиететом он сказал слово «миллион», что даже Токарев, хорошо знавший своего компаньона, и то вздрогнул.
— Да ты, мне кажется, не в себе, у тебя крыша начала отъезжать.
— Ничего у меня не отъезжает, Ваня, ничего, я в полном порядке, в здравом рассудке и полной памяти. Договорись, найди людей, а я решу вопрос с Самусевым. Дадим ему денег, много дадим, а потом его… — и Барановский ребром ладони провел по шее, — и забудем о нем. И можем уехать, можем дернуть. Зачем нам этот завод? Зачем нам эти фуры с бутылками? Каждую неделю туда, сюда… Тебе не надо будет мотаться, будешь жить припеваючи.
— Ты меня, Гена, спросил, хочу я этого или нет? Ты поинтересовался, интересно мне это или нет?
— Ваня, ты хочешь меня убедить, что тебя деньги не пилят?
— Деньги меня пилят, и еще как. Я в твоих стержнях и слитках разбираюсь как свинья в апельсинах, ровным счетом ничего. Как я могу договариваться, с кем я могу договариваться? Да я даже названия всей твоей хрени не знаю.
— Тебе и не надо это знать. Я тебе дам все названия, печатными буквами напишу, а ты выучишь их и будешь им талдычить, чего у тебя есть и сколько.
— Гена, не гони, подумать надо, — Токарев взял портфель, расстегнул замки и вытащил целлофановый пакет, в котором лежала толстая пачка стодолларрвых купюр.
