Йен Броган - Конфиденциальный источник
Открылся лифт, я достигла конца коридора и огляделась. Полицейский исчез. Я развернулась и метнулась прямо к палате 603В.
Взялась за ручку, на всякий случай обернулась в страхе, что сейчас появится еще один полицейский или медсестра и схватит меня за шиворот, оттащит от двери и начнет ругаться. Никого. Никто меня не остановил, и я распахнула дверь.
Это была одиночная палата с зашторенными от солнца окнами. В постели спал пациент, видимо, Виктор Дельриа. Он лежал на спине под капельницей, загороженный стопкой одеял. Сейчас я увижу его лицо, ячмень на глазу. Я сделала шаг и замерла, утратив всякую храбрость. В палате стоял резкий запах, словно от гниющей раны.
Что, если он проснется? И посмотрит прямо на меня? Даже без сознания этот человек наводил на меня ужас. Чем раньше увижу его лицо, тем быстрее смотаюсь отсюда к черту. На стуле у окна лежала куртка в полиэтиленовом пакете. Цвет — приглушенный хаки.
Сделав еще один шаг, я услышала, как бежит вода из крана.
Справа от меня открылась дверь туалета, из нее вышел высокий мужчина в спортивной куртке и голубой рубашке, заправленной в синие джинсы. Наши взгляды встретились.
Это был тот самый добрый незнакомец, с которым я флиртовала в магазине, Мэтт, парень с темными глазами и милой улыбкой. Только на сей раз он не улыбался, а преграждал мне дорогу к кровати.
— Что вы здесь делаете? — спросил он.
«А вы что здесь делаете?» — хотелось ответить мне, однако у него был слишком властный вид, как у человека при исполнении служебных обязанностей, как у полицейского в гражданской одежде. Вот почему так спокойно ушел охранник: он тут не один.
— Я просто хотела проверить… проверить, тот ли это тип, на которого я напоролась в магазине у Барри… вчера вечером.
Мэтт долго смотрел на меня, переваривая информацию. У меня заколотилось сердце, вспомнился наш откровенный флирт накануне. Боже, какая нелепая ситуация! У него дома лежит пакет из-под продуктов с номером моего телефона.
— Вы журналистка?
Я кивнула.
— Боже… — произнес Мэтт, качая головой. Затем распростер руки и выпроводил меня наружу в коридор. Его величавая фигура с широкими плечами полностью заградила путь. — Очевидно, убийство произошло сразу после моего ухода?
— Через пять-десять минут.
— Сожалею, что вам пришлось пройти через такое, — прозвучал приятный, теплый тенор, который неминуемо вызывал доверие. Я заставила себя сфокусировать взгляд на его носе и не смотреть в проникновенные карие глаза. Затем сделала шажок влево, чтобы заглянуть в щель, оставшуюся между ним и дверью. Он опять помешал мне.
— А что вы здесь делаете? — спросила я.
Мэтт Кавано оказался не полицейским в штатском, а юристом из генеральной прокуратуры.
— И вы случайно зашли в магазин Мазурски прошлым вечером?
— Я же говорил, что живу по соседству.
В палате раздался стон. Мэтт повернулся и посмотрел на кровать, затем окончательно оттер меня от двери.
— Поэтому вас и назначили вести дело? — спросила я.
— Это одна из причин. — Он оглядел коридор в обоих направлениях. Мы по-прежнему были одни. — Сожалею, но вам придется уйти.
— Мне всего лишь надо взглянуть на его лицо. Понять, он это или нет, и я тут же испарюсь.
Я состроила жалостливую мину: полные надежды глаза, молящая улыбка, притворный оптимизм. Мэтт уставился на меня, будто недопонял.
Затем я сделала легкое движение, не вперед, просто поменяла позу, и лицо Мэтта вдруг стало суровым. Он не только не собирался прислушаться к моей просьбе — я его откровенно раздражала.
— Вы с ума сошли? Совсем не соображаете? Вы потенциальный свидетель. Что, если он проснется и увидит вас? Как это понравится назначенному государством адвокату?
— Я думала, он лежит без сознания, — неубедительно выдала я.
— Не важно, пусть хоть без пульса и дыхания.
Мэтт тряс головой, словно не мог поверить, что до меня не доходит очевидное.
— Эй, я журналистка, а не прокурор, — попыталась я защититься.
— Довольно шуток, — ответил он и захлопнул за собой двери палаты. — Вопрос закрыт.
Я развернулась, чтобы уйти, но он коснулся моей руки. Гнев и раздражение исчезли. На лице Мэтта появилось нечто иное.
Я с надеждой ждала, что разговор перейдет в личное русло, что Мэтт вспомнит наше знакомство в магазине Мазурски или извинится за резкость. На секунду мне показалось, его глаза наполнились теплом. Он словно хотел что-то сказать, но не решался.
— Что? — спросила я.
Теплота иссякла, и вместо нее прозвучало строгое предупреждение, холодное и профессиональное:
— И не вздумайте написать еще одну статью в газету. Вы потенциальный свидетель. Вы не только завалите дело, но и подвергнете себя опасности.
Глава 5
Из базы данных я узнала, что магазин Мазурски входит в крупную сеть торговых точек, и, несмотря на всю деловитость, демонстрируемую за кассой, юридически Барри уже не являлся его владельцем.
В восьмидесятые он был успешным предпринимателем, ему принадлежали несколько магазинов, а четыре года назад Барри продался бостонскому конгломерату и теперь работал на новых хозяев, управляя тремя магазинами в Провиденсе и делая вид, будто до сих пор распоряжается всей сетью.
Подробности сделки не приводились, однако казалось странным, что успешный бизнесмен захотел служить ночным кассиром. Я нажала на клавишу и подождала, пока принтер выдаст распечатку. «Это настоящая трагедия для Род-Айленда», — сказал Леонард так, словно ему было что добавить.
Я напомнила себе, что он ведет ток-шоу, а значит, любит преувеличивать. Может, его огорчила смерть хорошего человека. В базе данных хранилось достаточно похвал на его счет.
В газетной вырезке начала девяностых Барри изображался активным деятелем. За два года до продажи сети продовольственных магазинов он получил благодарность от Ассоциации жителей Южного Провиденса за улучшение городского квартала, где располагался его крупнейший магазин. В начале девяностых, когда в принадлежавшем ему «Смит-Хилл» был продан лотерейный билет «Пауэрбол» с огромным выигрышем, Барри пожертвовал свой процент семье, у которой на Рождество сгорел дом. Он также помог собрать двести пятьдесят тысяч долларов в фонд приюта для бездомных ветеранов.
Я взяла все распечатки и направилась в редакцию новостей. К черту этого Мэтта Кавано! Вздумал указывать мне, что писать, а что нет. Или это входит в полномочия обвинителя генеральной прокуратуры? Нет, он, наверное, решил, будто имеет право командовать мной, если с легкостью получил мой телефонный номер.
Я чуть с ума не сошла, размышляя над его предупреждением. Конечно, он запугивал меня, чтобы заставить молчать. Чем надежнее контроль над информацией, тем проще ему выступать в суде. Неужели из-за страха перед мелким бандитом-неудачником, ныне лежащим без сознания, я побоюсь писать статью и не пробью себе дорогу в следственную команду?
Должно быть, я громко топала по комнате, поскольку, бросив бумаги на стол, заметила, что на меня в упор смотрят два литературных редактора, заместитель Дороти и Джонатан, только что вернувшийся с задания.
— Проблемы с написанием статьи? — спросил Джонатан.
Все четверо ждали моего ответа.
— Нет, — сказала я, села и уставилась на пустой монитор.
Затем повернулась к Джонатану:
— Вам знаком Мэтт Кавано?
— Из генеральной прокуратуры? Да, сталкивался с ним пару раз.
И это все, что Фрицелл может ответить. Неужели я должна вытягивать из него подробности?
— И как?
— Прекрасно ладит с полицейскими. Идейный, как говорят.
Судя по кривой улыбке и верно выдержанной паузе, Джонатана до краев переполняли лишние сведения.
— Разве они не все идейные?
— Нет, — ухмыльнулся он моей наивности. — Многие юристы просто хотят получить опыт и завести связи, чтобы потом найти высокооплачиваемую работу в частной фирме. Этот парень — карьерист. Мечтает подняться по служебной лестнице. Метит попасть в самое яблочко.
Речь шла о выборной должности генерального прокурора. Вдруг до Джонатана дошло, откуда проистекает мой интерес.
— Кавано ведет дело об убийстве Мазурски? — В его голосе прозвучало удивление.
— В этом есть что-то странное?
— Не похоже на него — заниматься пустяковыми уличными преступлениями. — У Джонатана мастерски получалось выражать презрение. — Хотя, может, у него просто сегодня дежурство. Мне вот тоже приходится освещать чертово политическое собрание.
Иной журналист наведался бы к Барри домой и попытался взять интервью у его жены и сына, часто заходивших в магазин, или у старшей дочери, которую он боготворил. Однако после потери брата Шона, внезапно скончавшегося от острой аритмии в возрасте тридцати пяти, сделавшего блестящую юридическую карьеру и только наладившего жизнь, у меня не хватает духа вторгаться в чужую семью и спрашивать, что они чувствуют в связи со смертью близкого человека.
