Евгений Филимонов - Муравьиный лев
— О разном… В основном насчет того, как лучше распорядиться наследством.
— Это его конек. — Тоня поправляла волосы, в закатном свете она была словно пурпурная статуэтка. — Не следует мне это говорить… как дочери, но ты не особенно ему доверяй. У отца на первом месте свои интересы.
— Я не особенно доверчивый.
Тоня легонько повернула его лицо к себе.
— Ты похож на Ярчука, теперь я это вижу. Я с ним дружила.
— Да ну!
— Он со мной возился, еще с маленькой. А на Лину внимания не обращал, она даже ревновала. Знаешь, как дети ревнивы… Делал качели, катал на машине.
— У него была машина?
— Была одно время, «запорожец» самого первого выпуска. У него, я думаю, тогда водились деньги, но не долго. Он быстро все спускал… А машину продал какому-то инвалиду.
— Инвалиду ведь не управиться с обычной машиной?
— Ему долго было переделать, что ли? Словом, меня катать уже не было на чем, а он еще и запил… Тоже, правда, ненадолго.
— Я слышал об этом его увлечении, — мрачно подтвердил Клим. Он подошел к лежащему тандему и поднял его за седло. — А этого инвалида ты не знаешь?
Тоня наморщила лоб.
— Дай припомнить… кажется, видела, и не так давно… Ага, вспомнила! Видела на той неделе, и не его, а саму машину. Она стояла на обочине, возле почты, рядом с нашим общежитием. Я шла с практики, смотрю — знакомая вмятина на крыле!
— А ты не ошиблась? Ведь столько лет прошло?
Клим держал тандем, пока Тоня взбиралась на седло.
— Что ты! Ведь ту вмятину я сама сделала, в отсутствие Ярчука. Завела машину и ткнула ее в столб крылом. Мне тогда так перепало от мамы — запомнила на всю жизнь.
— Мама не показалась мне такой грозной.
— Она раньше была другой…
Велосипед катил вдоль гладкого проселка среди жесткой рыжей стерни. Тоня прижалась щекой к спине Клима; они медленно ехали в сторону города.
10. Юниор Соколовский
У зеркальной витрины собралась жиденькая толпа. За полированными стеклами похаживал, словно волк в клетке, молодчик с желтыми кудрями. Он демонстрировал клетчатое демисезонное пальто местного производства.
Ярчук приблизился к девушке с мегафоном, увлеченно декламировавшей сопроводительный текст. Дождавшись паузы, спросил:
— Как бы мне увидеть Олега Соколовского?
— Олега? Вот же он, перед вами. Сейчас закончит демонстрацию этой модели, и можете поговорить в раздевалке. Но времени у него мало.
Соколовский расстегнул пальто и показал стеганую подкладку: она была теплой и снималась. Публика равнодушно смотрела на все эти хитрости. Когда манекенщик выбрался из витрины, девушка позвала его:
— Олег, к тебе.
Юниор обернулся, встряхнув желтыми космами. Клим подошел.
— Я по одному делу…
— Идем. Только быстро, у меня еще одна модель.
По узкому служебному коридору они прошли в раздевалку. Там было неуютно, намусорено и голо: металлические шкафы для одежды стояли вдоль стен. На скамье напротив переодевался чернявый одутловатый паренек, скорее всего, тот самый друг Соколовского, о котором говорил школьный сторож. За перегородкой из сухой штукатурки слышался девичий смех и шуршанье платьев.
— Тёлок пригнали в пять раз больше, чем нас. На каждую по три модели, а нам по шесть на брата. Можешь при нем, свой человек.
«Свой человек» ухмыльнулся и встал. Вытащил из железного шкафа сияющий искусственным мехом полушубок. Соколовский тем временем раздевался со скоростью нетерпеливого любовника.
— Так что там за дело? — глухо спросил он сквозь свитер, что стаскивал через голову.
— Насчет Ярчука.
— Как это? — юниор на миг даже приостановил раздевание. — Он же недавно откорковал?
Соколовский практиковал цинизм бывалого мальчика.
— Вот так, Стась, живешь, меряешь перед чертями всякое фуфло — и вдруг накрылся! Как жил, что имел — все пропало.
— Хорошие лейблы клепал Данилыч, — отозвался Стась.
— Ну да, ярлыки. Как он там их делал, фотоспособом, что ли — а шли как штатские. Как из Штатов прямиком, — пояснил он недоумевающему Климу.
— Понятно. Но я не насчет лейблов. У меня приватный вопрос…
Ярчук покосился на Стася, но в этот момент девушка с мегафоном влетела в раздевалку и за руку буквально выдернула его наружу. Разговору больше никто не мешал.
— Я его сын. Надо кой-что выяснить с его старыми друзьями.
Соколовский насторожился.
— Так что? Хочешь за него стать?
— Вроде того.
— Только не темни. Ты что, из ментов?
— Легче, ты…
— А что? Вокруг-около топчешься. В наших делах нюхаешь.
— В делах?
— Ну да, в наших, фарцовых. Я тебе сразу говорю — есть у тебя к нам интерес — выкладывай. Нет интереса — бывай, у меня дела, время нет.
Все это он излагал, уже поправляя галстук перед облупленным зеркалом. Очевидно, юный фарцовщик имел какой-то образец для подражания, из высших сфер. Ярчук решил припомнить ему когда-нибудь эту нотацию.
— Думаю, ты имеешь выход на нужных людей.
— Это не разговор. Что ты мне обеспечишь?
— Смотря по делу.
Юниор в темно-красном вечернем костюме сверлил взглядом Ярчука.
— Ладно, так и быть, я парень рисковый. В среду, скажем, к семи, сойдемся в «Колобке» и все там обговорим. Годится?
— Договорились.
— Ну, бывай. А то тёлки все кончились, мне на помост пора.
11. Марина и ее дочь
За очистными полями над неказистым складским районом в небо упирались шесть труб, сверкающих алюминиевой краской. Клим, проходя мимо, ощутил глухое содрогание земли от работы агрегатов. Рядом с ТЭЦ было озеро, у бетонированного берега плескалась стайка ребятишек. Вдали, за низкой кирпичной стеной виднелось несколько домишек под шиферными кровлями.
Двор Марины Ярчук был под стать окружению — голый, утоптанный, словно ток, приткнувшийся одним боком к стене какого-то пакгауза. Под окном белого до синевы домика торчала корявая абрикоса; квохтали, бродили вокруг куры. Крыльцо было почти вровень с землей. Клим постучал в открытую дверь.
— Кого там еще… несет на вечер глядя?
Голос старой женщины. Затем в сенях показалась она сама — тяжкая, как броненосец, оплывшая, зевающая тетка в матерчатых шлепанцах.
— Вечер добрый. Я к вам по поводу Никандра Даниловича.
Клим вглядывался в тяжелые черты — что же мог отец найти в ней? Хотя, если скинуть лет двадцать…
— Царство ему небесное, — тетка смотрела все так же недоверчиво. — Только что ж еще там может быть за повод? Сто лет, кажись, как порознь.
«Однако с информацией тут в порядке. Эта Марина в курсе последних новостей», — отметил Ярчук. Он раскрыл портфель.
— Там оказались кой-какие ваши вещи. Я захватил с собой.
Марина взяла в руки тощий сверток, развернула. Что-то, подобное сумрачной улыбке, тронуло обвислый рот.
— Смотри ты… то самое платье, в котором у Иванченков тогда… И сережки сердоликовые. Брошка…
Она тяжело вздыхала, перебирая нехитрые вещицы. Вдруг спохватилась.
— Да вы заходите, чего ж стоять?
— Не стоит, я только за этим. У меня к вам небольшой вопрос.
— Спрашивайте, раз небольшой.
— Отчего вы расстались… с Никандром Данилычем?
Лицо толстухи вновь налилось суровостью.
— Для таких вопросов, молодой человек… Кстати, кто вы такой будете?
— Родной сын… как оказалось.
— А-а… ну, то другое дело. Хоть он мне про сыновей и не говорил, но верю — Ярчукову стать угадать легко.
Марина прислонилась к двери, видно было, что ноги с трудом держат отекшее тело.
— Так вот. Почему, спрашиваете? Не годится ругать его, но — неосновательный он был человек. Нехваткий.
— Как это?
— А вот так. Непрактичный, хотя — мастер, каких мало, что правда, то правда. А толку с этого никакого. Заработки то густо, то пусто. Вроде не пил особенно, а с работы на работу шастал прямо-таки как птица перелетная… А жить тогда было труднее…
— И вы решили уйти?
— Чего ж еще? Я женщина тогда была справная, ладная, не то, что сейчас. И как раз один майор ко мне начал подкатываться, а я тогда в Загородном в торговой точке работала. Думаю — вот человек надежный. Где там! И двух лет не прошло, как укатил мой майор в Закарпатье. Жена у него в тех местах объявилась прежняя. Ну, а первая любовь, знаете, не ржавеет.
Марина горестно махнула рукой. Странно было слышать из ее уст какие-то соображения о любви.
— Да-а, уехал майор, а меня лялькой наградил. Девочкой. Что правда, на ребенка платил все время, до восемнадцати…
Ярчук видел, что Марина уклоняется в сторону от темы.
— Так, говорите, когда густо, а когда пусто. Как это у него получалось?
— Это уж я не знаю, в мужские дела никогда не встревала. Да и они меня не особенно допускали…
— Они?
