Татьяна Степанова - Темный инстинкт
— Да, если вы уже закончили завтракать.
Зверева встретила их в уютном зальчике, расположенном в правом крыле дома. Это была самая просторная и светлая комната дачи, не считая застекленной веранды.
Попасть в нее можно было как с обширной террасы-лоджии, так и из гостиной. Вообще зал этот считался центром всего дома. Сюда приходили по вечерам посидеть на кожаных диванах и креслах, погреться у высокого, выложенного красным кирпичом камина, послушать музыку. У огромного панорамного окна, откуда открывался вид на озеро, стоял старый рояль. На нем — ноты, альбомы, магнитофонные кассеты, диски. В дубовых стеллажах вдоль стен — мощная стереосистема, телевизор-видеодвойка. Все стены зала украшали фотографии в рамках.
Мещерский даже зажмурился на миг — ее лицо, везде ее лицо. Снимки, снимки — и везде Марина Зверева. Она в сценических костюмах — фрагменты из опер, она на вручении премий, она на приемах во дворцах, посольствах, на банкетах, на выставках, в гостях. А рядом с ней — боже ты мой, какие лица! Кажется, вся история, все герои нашего времени считали за честь запечатлеться с нею рядом. Она и старый, но все еще великолепный Марио дель Монако на сцене «Ла Скала», она на аудиенции у Елизаветы II в Букингемском дворце: принц Чарлз, галантно целующий ей руку, смеющаяся принцесса Диана. А выше на новом снимке — сияющий благодушием Леонид Ильич, вручающий ей орден, Рейган в шикарном стетсоне, с победоносным видом демонстрирующий ей свое ранчо, Шаляпин-младший за мольбертом, Пласидо Доминго, встречающий ее на пороге своей виллы.
Мещерский услышал восхищенный вздох. Кравченко не отрываясь смотрел на фотографию, где молодая Зверева и такой же молодой, подтянутый, без единого седого волоска Фидель Кастро любовались прибоем на пляже Варадеро.
— Ты посмотри, Барбудос-то в нее по уши, по глазам видно. Какая женщина, Серега! — Кравченко протянул руку и коснулся снимка.
— Кастро был очень хорош двадцать лет назад, — низкий мягкий голос, точно виолончель.
Они обернулись. Зверева вошла с террасы. Солнце светило ей в спину, и лицо ее оставалось в тени. Ярким пятном выделялся только розовый длинный свитер. Да этот голос, словно сотканный из расплавленного солнца пополам с медом.
— А сейчас он напоминает мне старого льва. У меня сердце сжимается, когда я вижу его по телевизору. Этот человек знает, что все для него уже кончено, но не сдается.
Они слушали голос — смысл слов, выспренний и необычный, стирался из памяти. А голос — его неповторимый тембр, его глубина, нежность — звучал. И хотелось слышать его еще и еще. Мещерский часто вспоминал потом: как странно, что Зверева впервые заговорила с ними именно о Кастро, то есть о человеке, у которого все в прошлом. Не было ли в этом какого странного знака, предопределения судьбы? Вообще весь тот их самый первый разговор — вроде бы ни о чем — был сложной криптограммой.
В нем можно было найти ключ ко многому из того, что случилось в этом доме позже. Ключ… Но кто мог это предположить в тот солнечный день бабьего лета, когда они, словно школьники, замерли перед этой женщиной — нет, не в восхищении даже, а в каком-то странном смятении духа. Потому что словно само время, все знаменитые события, люди, даты, по которым будут вспоминать наш уходящий век, приветствовали их в лице этого загадочного, точно сфинкс, существа: Великой, Несравненной, Божественной Марины.
Когда она повернулась так, что лучи солнца упали ей на лицо, стало ясно, что между фотографиями на стене и ею лежат годы. Черты ее выразительного, изящной лепки лица несколько расплылись. Время не пощадило щек и уголков глаз, прочертило складки у губ, утяжелило подбородок. Время оставило свой отпечаток и на фигуре: теперь уже не только крупной, а весьма крупной, если не сказать больше. Но глаза ее остались прежними — огромными, серо-голубыми, взглянешь — и голова закружится. И от всего ее лица веяло теперь таким царственным покоем, довольством и безмятежностью, что невольно хотелось остаться подле этой женщины навсегда: тут надежно, безопасно. Тут — тихая гавань.
Зверева протянула им руку, и они, так же как и все эти на фотографиях — актеры, принцы, министры, депутаты, заокеанские миллионеры, партийные деятели, — сочли этот жест за величайшую милость.
— Как славно, что вы, Сереженька, навестили нас, — молвила она, подводя их к дивану. — Очень рада познакомиться с вашим другом. Боюсь, я застала вас врасплох своим приглашением, нарушила ваши планы на отпуск.
— Да что вы! — Мещерский взмахнул рукой, словно отсекая нечто кощунственное. — Мы так благодарны вам за приглашение.
— Это глупое письмо… Не знаю, почему я его написала. Елена Александровна — мой духовный вожатый, к ней я всегда обращаюсь со всеми своими болячками. Что-то на меня накатило, и я его написала. А собственно…
— Мы поняли, что вас что-то тревожит, сон лишь проявление…
— Не напоминайте мне о нем. Выставить себя такой слабонервной дурочкой, — Зверева откинулась на спинку дивана. — Я забыла об этом сне через пять минут после того, как отправила письмо. Обычный кошмар, и надо же — я хватаю конверт и доставляю хлопоты таким приятным молодым людям.
— Да какие хлопоты! У вас тут так красиво. Мы никогда бы не выбрались в такое приволье. И вы, вы сами, ваш дом…
Но, Марина Ивановна, нам бы хотелось узнать причину, если она.., если мы хоть чем-то можем помочь вам, то…
— Причины нет, — быстро перебила его певица. — Я же сказала, Сереженька, это просто непростительный промах с моей стороны. Прихоть дурного тона. Меня ничто не тревожит, ничто не беспокоит. Напротив, я давно не была так счастлива, как сейчас.
— Значит, вас не от кого охранять? Вам ничто не доставляет неприятностей? — спросил молчавший досель Кравченко.
— Нет, — Зверева взглянула на него с улыбкой.
— Какая жалость.
— Почему?
" — Я бы многое отдал, чтобы вас от чего-нибудь да защитить. — Кравченко оглянулся по сторонам. — Увы, тут даже осы не летают. Осень.
Зверева засмеялась.
— Вот и права поговорка: дурной сон до обеда — к хорошей компании. Честное слово, я теперь даже рада, что все так вышло. Решено, вы — наши гости, пока вам тут не наскучит. Я с ребятками своими — видите, какая у меня большая дружная семья — думаю пожить тут недельки три.
Ну, Петя, может быть, уедет раньше, у него дела в фирме.
А мы… Агахан сказал, что вы вчера видели какого-то несчастного на шоссе? Его убили? — Вопрос был задан со спокойным любопытством.
— Да, милиция говорит, что знает, кто убийца. Шабашники, что дачи строят на том берегу, повздорили.
— У одного с головой не все в порядке, — соврал Кравченко.
— Жестокость, варварство. Каждый день по телевизору — убийства, какие-то.., разборки. Между кем? В Чечне заложников берут, торгуют людьми точно скотом. — Зверева передернула полными плечами. — Неудивительно, что снятся кошмары. А музыка, которую транслируют? Все эти бездарные концерты, оглушающий шум вместо мелодии? Пошлость. Кстати, вы в Москве не видели таких плакатов — я на Садовом из машины видела, — водку рекламируют. На них бутылка, а рядом скрипка и что-то там о чистоте… А еще мне Гриша рассказывал, есть водка «Петр Ильич Чайковский». Ее пьют и закусывают луком с селедкой, — она провела рукой по глазам. — Здесь ужасно все изменилось за эти годы.
Мещерский отметил, как легко она перескакивает в разговоре с предмета на предмет: и снова слова были не важны, только голос. В этот момент стеклянная дверь отворилась и с террасы вошел Андрей Шипов.
— Я вас жду-жду, а вы вот где, оказывается. Пойдемте на озеро, погода — чудо. Димка с Егором пошли на корт.
Звали болеть за них.
Кравченко украдкой разглядывал эту пару. Муж и жена. Скорее стареющая львица и ее подрастающий львенок. Кстати, тянет он на мужа-то? Вон белобрысая барышня за столом что-то там о кастратах загнула. Чушь, конечно, но… Он скользнул по фигуре Шипова — цыпленочек: хрупкие косточки, тонкие ручки, плечики как гардеробная вешалка — в пажи такому. А этот… Чем он ее привлек, интересно? Голосом? Или тем, что ему на двадцать пять меньше, чем ей? Ну, она, конечно, на свои пятьдесят не тянет — кожу вон подтянула, накрасилась, ухоженная, холеная. Для чего так себя холить? Для него?
Он вспомнил, как однажды в метро они с Катей видели одну женщину — увядшую сорокалетнюю домохозяйку.
Она читала в газете про свадьбу Пугачевой и Киркорова.
Потом уронила руки с газетой на колени и не мигая смотрела в черноту за вагонным стеклом. Грезила… Он попытался пошутить тогда, а Катя его одернула. Он так до сих пор и не понял почему.
"Вот отчего тебя, парень, к этой богатой даме тянет, мне объяснять не надо. — Кравченко изучал кроссовки Шилова, запачканные землей. — Как же — ступенька к славе, успеху. Звезда со связями. Слово скажет, и будешь петь где пожелаешь: на лучших сценах мира. За это можно себя продать… — Тут он поднял голову и перехватил взгляд, которым Шипов смотрел на жену. И покраснел:
