Виктория Платова - Купель дьявола
— Не сумасшедший, а сумасшедшая. Шведка из консульства.
— Что ты говоришь? Хорошенькая?
— Где ты видел хорошеньких шведок, скажи мне на милость!
Только сейчас я вспомнила о вчерашней несостоявшейся покупке; нужно отзвониться белокурой бестии, проблеять что-то типа “зоггу” и все-таки втюхать “Зимнее утро”, пока не спала жара. Мы получим хоть какие-то деньги для работы над доской, а там видно будет.
Я поделилась с Лаврухой своими планами относительно картины, но тут снова вмешалась Жека.
— Лучше будет, если вы все-таки скажете о ней этому капитану… А вдруг она краденая?
В том, что она была краденой, я не сомневалась ни секунды. Покойный А.А. Гольтман дышал мне в спину. Но расстаться с картиной вот так, за здорово живешь, даже не попытавшись ничего узнать о ней, я просто не могла. И потом, это удивительное портретное сходство…. Почему рыжеволосая женщина так похожа на меня? Все эти “почему” позвякивали, как китайские колокольчики на сквозняке.
— Никто не собирается ее присваивать, Жека. Такую вещь просто нельзя присвоить. Но выяснить, что это такое, мы просто обязаны.
— Я в этом не участвую. И вообще возвращаюсь на дачу, к детям. У меня нервный стресс.
— Сделаем так, Евгения, — наш единственный мужчина оторвался наконец от доски и взял бразды правления в свои руки. — Сейчас я отвезу тебя в Зеленогорск, потом займусь картиной.
— А я попытаюсь выделить фрекен, — весело закончила я и повернулась к Лаврухе:
— Ты не против, если мы вобьем в эту рыжую прелестницу твой гонорар?
— Ты ведь и так все уже решила, Кэт.
— Авантюристка, — снова заклеймила меня Жека.
…Проводив Жеку и Снегиря до машины, я вернулась домой и набрала номер шведки. Буря и натиск, вот что срабатывает в таких случаях. Плачущим голосом, который делал мой английский неотразимым, я сообщила атташе по культуре, что трагические обстоятельства помешали мне продать картину вчера, но если фрекен не возражает и все еще готова…
Фрекен не возражала. Она все еще была готова.
Мы договорились встретиться в галерее через полтора часа. Умиротворенная этим известием, я отправилась в ванную: до “Валхаллы” десять минут прогулочным шагом, и у меня есть время, чтобы смыть с себя вчерашнее и подумать о завтрашнем.
Погрузив тело в теплую воду, я закрыла глаза. Каталоги. Нужно пересмотреть все известные каталоги на предмет идентификации стиля. В том, что это кто-то из немцев или голландцев, я почти не сомневалась, но такого смелого, такого раскованного письма я не видела ни у кого. Даже тайно любимый мной Рогир ван дер Вейден [8] остался далеко за бортом. Даже Лукас Кранах… Жека права. Это действительно шедевр. Даже в том плачевном виде, в котором он пребывает.
Я вдруг подумала о покойном коллекционере из Павловска. И о некрологе, подсмотренном мной в метро. Трагически погиб. Кажется, там была именно эта фраза. Черт возьми, можно ли считать смерть Быкадорова трагической гибелью? И почему я решила, что картина как-то связана с Гольтманом? Ведь он коллекционировал живопись барокко, а это совсем другие имена….
Я отогнала мысли о коллекционере, я спустила их в воронку вместе с уходящей водой, насухо вытерлась и спустя полчаса уже подходила к “Валхалле”. Доска лежала в полиэтиленовом пакете, завернутая в наволочку: я просто не могла расстаться с картиной, это становилось похожим на тихое помешательство.
…Первым, кого я увидела, был капитан Марич. Я наткнулась на него возле книжного магазина “Недра”, куда периодически заходила поглазеть на альбомы по живописи. И поздороваться с милой молоденькой продавщицей, которая в знак особого расположения иногда пускала меня за прилавок.
— Добрый день, Катерина Мстиславовна, — вежливо поздоровался Марич. — Опаздываете.
Только тебя здесь не хватало, подумала я и инстинктивно прижала к себе пакет с картиной.
— Сами понимаете, — хмуро сказала я. — Трудно прийти в себя после вчерашнего.
— Вам помочь? — предупредительная лапа капитана потянулась к пакету.
— Ничего, мне не тяжело, — я отпрянула от Марича, как от паука-сенокосца.
— Как себя чувствует ваша подруга?
— Более-менее. Она уехала к детям, в Зеленогорск.
Ведь никакого уголовного дела не возбуждено, насколько я понимаю?
— Правильно понимаете. У меня к вам будет несколько вопросов. Я насторожилась.
— Для этого не обязательно было тащиться сюда в такую жару. Могли бы известить меня повесткой.
— Я предпочитаю неформальное общение.
Конечно, ты предпочитаешь неформальное общение, никаких следов тяжкой милицейской работы на лице. При известной доле воображения тебя можно принять за какого-нибудь бизнесмена средней руки с обязательным набором из подержанного “Фольксвагена”, ботинок “Саламандра” и отдыха где-нибудь в пролетарской Анталии…
Под неусыпным оком Марича я отперла двери галереи.
Для того чтобы осмотреть ее, Маричу хватило двух минут. Пока он знакомился с экспозицией, я успела сунуть пакет в ящик стола и запереть его на ключ.
— Н-да, — вынес свой вердикт Марич, меланхолично барабаня пальцами по одному из ованесовских козлов. — Не Эрмитаж.
— Вы разбираетесь в живописи?
— Нельзя сказать, что разбираюсь. Это все питерские художники, да?
Вернее, питерский художник. Лаврентий Снегирь, мастер незамысловатых пейзажей и даже не член Союза.
— Да, это все питерские художники, — надменносказала я.
— Мне нравится Рубенс. А вам?
— Вы ведь не за этим сюда пришли, правда? Марич сделал вид, что пропустил мое замечание мимо ушей.
— Кстати, о Рубенсе. У покойного Аркадия Аркадьевича было несколько рисунков Рубенса. Большая историческая ценность.
— Счастливчик.
— Так вот, рисунки среди прочего похитили неделю назад, я говорил вам. Одним из похитителей, и это теперь установлено, был бывший муж вашей подруги.
Ты должна держать себя в руках, Кэт. Я опустила руку в карман платья и нащупала ключ от ящика стола. Это придало мне уверенности.
— И вы решили, что они могут всплыть в моей картинной галерее? Это просто абсурд, капитан, вы должны понимать, что художественные ценности такого уровня через никому не известную нищую галерею не продашь. Разве что где-нибудь на “Сотбисе”, и то как минимум год спустя.
— Вы полагаете?
— Не держите меня за дуру.
— Да нет, — Марич тотчас же пошел на попятный. — Я не подозреваю вас…
— Слава богу.
— Тем более что почти все похищенное мы нашли. И грабителей задержали по горячим следам. Скрыться удалось только господину Быкадорову.
— Ненадолго, — я цинично выгнула губы. — Рубенс вернулся к законному владельцу?
— Да.
— Вы сказали — “почти все похищенное”, — я все-таки не удержалась, жгучее любопытство накрыло меня волной. — Значит, было еще что-то, чего найти не удалось?
— Ну, это мелочи. Пара миниатюр и витражный проект ван Альста [9]… Две работы без указания авторства. Задержанные сообщили, что все это осталось у покойного господина Быкадорова.
Ни слова о доске, хотя она вполне может проходить под термином “работа без указания авторства”. И все же я воспрянула духом.
— Во-первых, ван Альст — это не мелочь, а весьма почитаемый живописец. И во-вторых, проще всего валить на покойника. Потрясите ваших задержанных.
— Да, может быть, вы и правы. Но дело в том, что задержанные еще не знали тогда, что господин Быкадоров умер.
— Чего вы от меня хотите, капитан?
— Я подумал…
— Знаю я, о чем вы подумали. Вы ищете связь между картинной галереей и похищением. Ее нет, Кирилл Алексеевич. Через мою картинную галерею подобные вещи реализовать невозможно. Последний раз я видела Быкадорова три года назад. И никогда не знала, чем он занимается. Надеюсь, мое незнание не будет преследоваться в уголовном порядке?
— Вот как? — Марич улыбнулся своей иезуитской, хорошо поставленной улыбкой и с треском захлопнул мышеловку. — Значит, три года назад, говорите? А ваша подруга — его бывшая жена — утверждает, что последний раз видела своего покойного мужа шесть лет назад. Значит, вы встречались с ним помимо его жены?
Ни один мускул не дрогнул на моем лице, когда я ляпнула первое, что пришло мне в голову.
— Ну, встречались помимо жены, — это сильно сказано. Так, увиделись случайно на трамвайной остановке. Привет-привет, вот и все.
Марич скорбно приподнял брови. Нет, я тебе не по зубам, капитан! От дальнейших расспросов меня спасла пришедшая за картиной шведка.
— Извините, у меня посетитель, Кирилл Алексеевич, — ангельским голосом сказала я. — Была бы рада вам помочь, но…
— Да, конечно, я понимаю. Всего доброго, — униженный и оскорбленный Марич побрел к выходу, а я занялась Ингрид-Хильдой-Бригиттой-Анной-Фридой.
Я извинилась за вчерашнее и поведала ей душераздирающую историю о кончине автора “Зимнего утра”. Он умер вчера, погиб в автомобильной катастрофе, “a motor car is off the road” [10]. Прости меня, Снегирь, живи сто лет, но смерть художника хороша только тем, что дает ему дополнительные козыри, смерть художника — еще одна разновидность скандала, и только она способна оживить угасший было интерес… Шведка оказалась не по-шведски впечатлительной и тотчас же отложила еще две снегиревские картины. Спустя двадцать минут я неожиданно оказалась счастливой обладательницей полутора тысяч долларов. Этого хватит на первоначальное исследование картины.
