Федор Московцев - Темные изумрудные волны
В декабре прошлого года ей поручили съездить в Михайловку, познакомиться с двумя украинскими коммерсантами, приехавшими закупить зерно, и повозить их по хозяйствам, где они ничего не смогут купить. Маша поехала, вошла с ними в контакт, сказала, что великолепно владеет ситуацией, знает, где можно дешевле всего приобрести зерно, и, за небольшую плату пообещала выступить посредником. Вместе с ними она ездила по фермерским хозяйствам, обещая, что вот сейчас, вот здесь, им будут предложены фантастически низкие цены. В конце концов, она привезла мичуринцев на базу к некоему Клюеву, и там оставила. Никитин объяснил суть дела так: Клюев – партнер, «свой бизнесмен», и вся игра затевалась с целью продать подороже зерно.
Весной этого года Маша случайно узнала, что хохлов застрелили. Почти одновременно стало известно, что убито несколько человек, к которым она ездила договариваться о продаже шин и автозапчастей. Всё стало ясно: она договаривалась о сделке, назначала встречу, на которую клиенты приезжали с деньгами, туда приезжали сотрудники Никитина, или он сам, и при передаче наличных покупателей отстреливали. Ей стало страшно. Её подставили, она могла схлопотать срок за соучастие.
Встретившись с Никитиным, она сказала, что вынуждена лечь с дочерью в больницу, поэтому временно оставляет «интересную» работу. Как дальше сложится, не знает, так как заболевание тяжелое. После этого она пробыла три недели в санатории «Волгоград», затем почти месяц – у родственников в области.
И вот, две недели назад, вечером, кто-то позвонил в дверь. Гера пошел открывать. Маша услышала крик, дверь с шумом закрылась. Гера кричал: «Милиция! Вызывай милицию!» Оказалось, что он вышел из квартиры, и на него напали, но он успел захлопнуть дверь, и спас, таким образом, жену и ребёнка. Маша вызвала милицию и скорую помощь. Из окна она увидела, как из подъезда вышли двое. Один из них был Никитин.
Она открыла дверь, и увидела мужа, исполосованного ножом, лежавшего на полу в луже крови. Он был мертв.
– Ты сообщила милиции, что узнала Никитина? – спросил Андрей.
Нет, она ничего пока не говорила. И не знает, что делать. Во-первых, непонятно, как объяснить свое знакомство с Никитиным. Если следствие располагает данными, что в организации присутствовала девушка, вызвав свидетелей, сможет её вычислить. Есть такой шанс, несмотря на макияж и парик.
Другой аргумент – свекровь. Если откроется, что Гера погиб из-за жены, путавшейся с криминальным парнем, отношения с его матерью испортятся навсегда. А это не входит в Машины планы.
– Этот ужас будет преследовать меня всю жизнь. Гера погиб из-за меня, я подставила его. Что мне делать, Андрей? Что мне делать?!
Она заплакала.
– Ты где сейчас живёшь?
– У своих родителей. Тесно, и ладно. Свекровь зовёт, у них большой коттедж, но мне стыдно показываться ей на глаза.
– Почему ты мне весной ничего не сказала?
– А ты подумай, почему! Потому что ты бы помог, да, ты хороший. Но при этом ты бы выклевал мне мозг: «как тяжело с тобой, говорил же, не занимайся этим делом, доиграешься». Ты никогда не мог со мной нормально поговорить, всегда одни упрёки и претензии. Твоё занудство в кишках уже сидело! Лучше б ты ничего не делал, – только бы молчал!
Положив голову на руль, она громко разрыдалась.
– Прости, Машунь…
– Прости меня, Андрюшка, – сказала она, вытирая слёзы платком. – Дура, не умею себя в руках держать.
– То ты говоришь – мало с тобой общался, сейчас говоришь – слишком много. Как с тобой трудно, голова идёт кругом.
– Говорю: мозги клевал, а не разговаривал. Когда моешь уши компотом, не забывай вытаскивать оттуда косточки.
– Я могу через знакомых донести информацию до следователей. Они узнают от информаторов, что это дело рук Никитина.
– Если его поймают, он меня выдаст. Что тогда?
– А он выдаст?
– В том-то и дело, что не знаю. Это абсолютно непредсказуемый человек. Будет выгодно – сдаст, если это ему ни к чему – не сдаст.
Всхлипнув, Маша добавила:
– Одного не пойму: зачем он приходил ко мне? Хотел ограбить? Изнасиловать? Что ему было нужно?
Андрей вспомнил, как один знакомый рассказывал, что стал жертвой такой вот агрессивной кокетки. Испытав на нём свою власть, вызвав вполне ожидаемую эрекцию, она разыграла удивление, возмущение, когда он попросил её что-нибудь с этим сделать. Он признавался, что в тот момент самое незначительное, чего хотелось – взять её силой. Грубо, по-скотски оттрахать. И даже об убийстве были мысли.
Андрей промолчал. Сейчас не время, но потом он все равно ей скажет, зачем приходил Никитин, как бы она не злилась на то, что её «лучший друг – зануда».
– Его всё равно поймают. Он в розыске. Думаю, он где-нибудь еще засветится, и тогда ему крышка. Тебе надо снова поехать туда, где тебя не сможет найти этот твой очередной «милый юноша», а также милиция. Ситуация рассосется, и тогда станет ясно, что делать.
И они обсудили, как ей лучше быть. Андрей пообещал, что будет навещать её. Она спросила, что у него за проблемы.
– Трезора взяли по тем нашим делам. На голом месте пытаются состряпать дело.
– Но тут же нет состава преступления, ты сам говорил!
– Да-а… готовят показательный процесс, набирают статистов. Что называется, высокая политика.
– И это так опасно?
– Да, опасно.
– А куда ты ночью ездил?
Андрей в общих чертах обрисовал ситуацию – нужны свидетели, которые бы убедительно выглядели в кабинете следователя, и желательно, взяли бы на себя некоторые эпизоды.
– Может, тебе чем-то помочь? Знакомый моего папы, ты знаешь, он работает в ГСУ.
Она задумалась. Потом добавила:
– И насчет свидетелей можно что-нибудь придумать.
– Не надо, Маш. Я справлюсь. Когда много людей задействовано, только хуже.
– Я так хотела с тобой поговорить! Всегда твоя мама вмешивается.
– Да, я ей уже поставил на вид.
– А помнишь, я была к вам вхожа? Распоряжалась, как у себя дома…
Андрей кивнул. Да, он помнил всё.
– Что у тебя с Катей? Рита говорит, у вас волшебный роман – с морями, горами, голубями, и драгоценными камнями.
Она смотрела на него в упор. Андрей промолчал.
– Не хочешь говорить, не надо!
И она завела машину.
– Куда тебя подвезти?
– Домой.
Маша остановила машину у его подъезда. Посмотрев на Андрея долгим взглядом, прижалась губами к его щеке. Он чувствовал её дыхание. Потом она отстранилась.
– Ты нужен мне. Мне страшно без тебя, мне плохо.
– Держись. Я позвоню… вечером.
И он вышел из машины. Постояв несколько минут в подъезде, вернулся во двор, и, выйдя через арку на проспект Ленина, направился на остановку. Надо было навестить Леонида Козина, чтобы проконсультировать его, как должна вести себя звезда.
Глава 40
Все в Михаиле Алексеевиче Синельникове по отдельности было большим, – лысая голова-башка, широкий, обширный лоб, богатый мясом нос, ладони, пальцы, плечи, толстая мощная шея. Но сам он, соединение больших и массивных частей, был небольшого роста. В его большом лице привлекали и запоминались маленькие глаза: они были узкими, едва видимыми из-под набухших век. Цвет их был неясный – не определишь, чего в них больше: серого или голубого. Но заключалось в них много пронзительного, живого, мощная проницательность.
В политику Синельников пришёл недавно. За те полгода, что он окучивал электорат, ему удалось прослыть человеком бескомпромиссным, готовым на всё ради дела.
В обстановке публичных собраний он освоился давно – всё-таки профессор. Это стало хорошим подспорьем. Говорил он без удержу, и ничто не могло его остановить. Синельников изумлял избирателей быстрым потоком слов и привлекал их симпатии скудным подбором и незатейливостью своих мыслей и тем, что всегда говорил лишь так, как сказали бы они сами, или, по крайней мере, хотели сказать. Он беспрерывно твердил о своей честности, и о честности своих политических друзей, повторял, что надо выбирать честных людей, и что его партия является партией честных людей. А так как это была новая партия, то ему верили. Он не занимал муниципальную должность, и не был замешан в разных делах, и поэтому обывателям легче было поверить в его исключительную честность. Михаил Алексеевич реально сверкал блеском невинности.
Синельников был полным профаном в вопросах городского управления, не имел ни малейшего понятия о круге деятельности муниципальных комитетов. Это неведение шло ему на пользу. Оно позволяло его красноречию свободно парить, в то время как противники, люди с опытом, увязали в деталях. Деловая хватка, привычка к техническому подходу, пристрастие к цифрам, знание избирателя, понимание недопустимости угощения его слишком явными враками, – всё это казалось непонятным и скучным. Выступления кандидатов-спецов навевали тоску и холод.
Его спичи большей частью состояли из высказываний, раскрывающих его отношение к разным вещам – событиям, явлениям, историческим фактам. Синельников выработал четкую позицию по отношению ко всему происходившему, происходящему, и к тому, что должно произойти. И он считал своим долгом оповестить об этом граждан. Граждане, считал Синельников, должны знать, как он относится к алкоголизации, ассенизации, инфляции, дефляции, дефлорации, деградации, эрекции и секреции, индексации, крепитации, наркотизации, самоликвидации, вальвации и девальвации, имитации и медитации.
