Станислав Родионов - Долгое дело
— Говорят, смелый и сильный оперативник.
— Какое там… Вот в Монреале в прошлом веке служил полицейский Луи Сир, который однажды принёс под мышками в участок двух хулиганов. А я только одного могу принести.
— Садись, капитан.
Инспектор сел, расстегнул пиджак, закинул ногу за ногу и положил на колено свою несравненную папку, иссечённую молниями.
— Ну, что у тебя, капитан?
— У меня к тебе дело, — невозмутимо поделился инспектор, как с приятелем.
Васин легонько вскинулся, но тут же подавил всякий намёк на удивлённое раздражение:
— Слушаю вас, капитан.
— Дело к вам личное, — вдруг замялся инспектор.
— Касается вас? — чуть не улыбнулся Васин, предвкушая расплату.
— Нет, вас.
— Не понял.
— Точнее, вашей жены.
Лицо зонального прокурора последовательно и быстро начало терять себя: во взгляде растаяла пронзительная учёность, ослабела жёсткая дуга подбородка и на щёки легла влажная растерянность. Он молчал, боясь с инспектором заговорить, — ведь знал, что рано или поздно что-нибудь случится, потому что жизнь его жены, директора магазина, зависит не только от личной честности. Ведь чувствовал…
— А что моя жена? — спросил Васин, искажая лицо улыбкой.
— Сняла с кассы тыщу рублей.
— Неправда! — убеждённо отрубил зональный прокурор.
— У меня есть оперативные данные. — Инспектор шевельнул папкой.
— Деньги она не возьмёт.
— Почему же?
— Да потому что она честная женщина. Я с ней провёл не одну беседу, чтобы не забывала, чья она жена. Другое дело — могли подвести работники магазина…
— Считаете, что деньги не возьмёт? — задумчиво переспросил инспектор.
— Ручаюсь! Я же её знаю не один год…
Васин беспомощно вспотел, не зная, что делать: просить ли инспектора о помощи, выпытать ли подробности, занять ли принципиальную позицию — или всё-таки просить…
— Андрей Дмитриевич, — вдруг с непререкаемой силой заговорил Петельников. — А я ручаюсь за Рябинина! И я его знаю не один год!
В тишине, павшей меж ними, два человека смотрели друг на друга, будто столкнулись на горной тропе. Лицо зонального прокурора возвращалось, и вроде бы в обратном порядке, — окрепли щёки, задубел подбородок и поумнел взгляд. Но оно вернулось другим, залитое гневом догадки.
— Шантаж… Я сейчас сниму трубку и позвоню начальнику Управления внутренних дел.
— Ни к чему, потому что это не шантаж.
— А что?
— Спасение человека в беде.
— А я что — хочу его утопить?
— Есть такие подозрения, Андрей Дмитриевич.
— Что вы мелете, капитан? А старший следователь Антимонин тоже хочет его утопить? А заместитель прокурора города, к которому мы сейчас пойдём? А факты?
— Да, вас много, — мельком вставил инспектор.
— И чего все забегали? Приходил тут учёный, теперь вы…
— Андрей Дмитриевич, у вас зуб когда-нибудь болел?
— Болел-болел! Ну и что?
— Зубы — хорошие ребята. Один болит, а все ноют…
Васин уже с нескрываемой злостью смотрел на этого уверенного и, пожалуй, лощёного инспектора. Он не мог простить трюка с женой, который задел в нём какие-то дремавшие опасения. Жене нужно уходить из магазина немедленно, чтобы вот такие милицейские пижоны не трепали её имя.
— И всё-таки наглость ваша вам даром не пройдёт, — пообещал он инспектору.
— Нынче даром ничего не бывает, — согласился Петельников.
— Видимо, не дорожите своей работой.
— Очень дорожу, но убеждениями и друзьями — больше.
— Жена есть жена, а за других ручаться вам не советую, — начал отходить Васин.
— Кому вы обязаны этой сентенцией?
— Жизни.
— Не жизни, Андрей Дмитриевич, а уголовной практике. Если бы нельзя было ни за кого ручаться, то государство бы развалилось.
— С чего же это?
— А мы ручаемся друг за друга, поэтому и живём. Ручаемся за водителя и доверяем ему рейс. Врачу доверяем здоровье, потому что ручаемся за него. Детей доверяем учителям, правосудие доверяем юристам, а получку — жене…
— Тогда как же у него оказались деньги? — перебил Васин.
— Их подложила Калязина.
— Как?
— Пока не знаю, но даю вам слово офицера, что это сделала она.
— А я даю вам слово, что заместителю прокурора города изложу только объективные факты.
— Сделка состоялась, — заключил инспектор…
Когда он вышел, зональный прокурор схватил трубку — звонить жене. Но какая-то недодуманная мысль задержала палец на диске. Что-то о Рябинине, инспекторе и этом Гостинщикове… Нет, не мысль, а вспомнился инспекторский доморощенный афоризм. Как там… Зубы — хорошие ребята: один болит, а все ноют. Всё-таки была мысль, которая теперь выбиралась из-под дурацких слов про зубы. Васин поймал себя на том, что не хочет этой мысли. Прёт, как поганка из земли…
Если бы его вот так обвинили, кто бы пришёл защищать?
Васин усмехнулся: больной зуб нужно своевременно пломбировать.
Из дневника следователя (на отдельном листке).
Не забыть бы. Пусть несвязно, потом передумаю и перепишу.
Смысл жизни не в работе, которая обеспечивает существование, но не наполняет её смыслом. Смысл жизни не в выпуске продукции, не в тоннах стали и не в метрах ткани… Не в освоении космоса, который, похоже, и не жаждет освоения. Не в служении науке, — она не идол. Не в овладении тайнами природы, которой до нас нет никакого дела…
Смысл жизни лежит не в освоении материального мира, а в сути человеческих отношений.
Допустим, на планете появился единственный человек и живёт себе один. Работает, проникает в тайны материи, занимается спортом… Есть смысл в его деятельности? Есть, потому что ему нужна еда, одежда, жилище; нужно утолять своё любопытство. А есть ли смысл в его жизни? Нет. Кому он нужен на этой своей планете? Будет он там жить, не будет… Но вот появился второй человек — их теперь двое. И сразу у первого появился смысл жизни — он нужен этому, второму, как и второй нужен ему.
Природа для нас, но мы не для природы — мы друг для друга. Смысл жизни может быть только один и только в одном: мы рождаемся друг для друга. Иных оснований для нашего существования нет и быть не может.
Добровольная исповедь.
Не сложилось ли у вас, граждане юристы, превратное впечатление, что Калязина — человек недобрый? Если сложилось, то зря — не те вы копите нюансы.
Человек я добрый и любому помогу в беде и в горе. Но покажите мне того, у которого настоящая беда. Где он? Я скажу где.
Соседка надо мной, по фамилии Самопёсова, попала в беду. У неё сын, химик-аналитик, подающий надежды, женится на простой девчонке с фабрики. Больше того, отец невесты — токарь-пекарь, а мать — вахтёр. Самопёсова, злая, как пёс, собирается идти в фабком, дабы помогли расстроить мезальянс.
У моей сослуживицы Аллы Константиновны беда: ездила в командировку, вернулась и за тахтой обнаружила посторонний женский чулок. Муж клянётся, что нашёл его на улице и взял для протирки своей автомашины.
У её дочери тоже случилась беда: в конце рабочего дня пошла в фотолабораторию, работает тихонько в темноте… Её там по недосмотру закрыли, и все ушли. Ночь просидела.
Афанасий Иваныч, начальник нашей жилищной конторы, попал в беду: чуть было не выиграл в лотерею «Москвича», на один номер не сошлось. Неделю ходит, лица на нём нет, пива не пьёт. Обидно ему.
Я бы вам этот списочек могла составить на десяти страничках машинописного текста. Да вы и сами знаете, граждане юристы. У вас у самих подобные беды. Например, Калязину не упечь, а для вас неприятность.
Возвращаюсь, как говорят, к вышеупомянутому: человек я добрый и в горе помогу. Только покажите мне это горе…
У Леденцова был свой кабинетик, именуемый «тёщиной комнатой», «шкафом», «морилкой»… Стол, два стула и сейф. Вошедшему идти было некуда — только сесть на стул, к столу, за которым строго пламенел Леденцов. Зато отдельный.
На зазвонивший аппарат Леденцов сперва внушительно глянул и только после взял трубку:
— Вас слушает инспектор районного отделений внутренних дел.
— Что делаешь? — спросил Петельников.
— Мыслю над оперативными данными, товарищ капитан.
— Кончай мыслить и прими-ка корреспондентку.
— Я не владею языками, товарищ капитан.
— Она тоже.
— Из какого агентства?
— Из «Вечёрки», Холстянникова. Она интересуется нашей работой. Проинформируй.
— Каких ответов избегать?
— Глупых. Да ты умеешь.
— Понял, товарищ капитан…
Леденцов оглядел стол, сейф и оставшееся пространство. Высокая корреспондентка влезет, если сядет. А если не сядет, то всё равно встанет тут, вдоль сейфа. Зачем она встанет, когда есть стул? Ноги вот сюда: и ей удобно, и ему видно. Плащ на стенку, к его зелёному. Шляпку тоже, к его зелёной. Магнитофон на стол, ридикюль на магнитофон.
