Станислав Родионов - Цветы на окнах
Противники они были не равные. Следователь допрашивал людей, работал с инспекторами, сочинял версии, думал о мотиве преступления… Слежевский размышлял только о любви да пил чай.
— Неужели вы считаете, — обрушивал он на Рябинина свои выношенные мысли, — что после этого равенства ничего не случилось?
— А что могло случиться?
— Мы же потеряли женщину, мать и семью.
— В старом их понимании.
— Ах, в старом… А что же в новом? Вместо доброй женщины, окружённой детьми, хлопотавшей на кухне и ждущей мужа, мы видим шныряющую разбитную бабёнку, походящую на нас, на мужиков. Деловая, в брюках, с сигаретой, нахальная… В общем, уравнённая.
— Да вы отсталый человек, — усмехнулся следователь.
Олег Семёнович не ответил, принявшись готовить чай. Рябинин следил за движением его рук и чашек и всё-таки не мог взять в толк, к чему затеялся этот разговор. От тоски? Слежевский убивал таким образом ненавистное ему теперь время? Так он боролся с одиночеством? Или вёл эту нервную беседу к ведомой ему цели?
— Ваши мысли… не добрые, — досказал Рябинин.
— При чём тут доброта?
— Вам хотелось бы женщину обездолить.
— Обездолить? Да они теперь спихивают мужчин и берут их роль на себя.
— Потому что роль мужчины интересней.
Об этом Рябинин догадался ещё подростком…
Как-то ему пришлось вместе с женщинами работать на прополке. Он месяц остервенело дёргал жёсткие шнурки стеблей из глинистой земли. Высох от солнца, «сколол руки и отупел от бесконечной работы. И тогда его, как единственного мужчину, как сильного, бросили ставить забор.
Он пилил, строгал, тесал… Он размечал, мерил, соображал… Пахло деревом пряно и загадочно. Щепки летели, как живые. Опилки припорошили траву золотцем. Гвозди шли в доски мягко, чуть не с одного удара. Забор рос на глазах сказочно.
Тогда вот Рябинин и усомнился, что женщины делают работу лёгкую, а мужчины — тяжёлую; тогда он догадался, что мужчина взял себе работу не тяжёлую, а интересную; тогда он догадался, что тяжёлая работа та, в которой нет творчества.
— Женщина стремится к мужской роли потому, что эта роль интереснее женской, — повторил Рябинин убеждённо.
— Да ведь есть биологические законы! На мужчин и на женщин нас разделила природа. Если хотите, активную роль мужчины в обществе определила его сексуальная роль. А всякие там амазонки — чепуха, зигзаг истории.
— Общество живёт не по биологическим законам, Олег Семёнович, а по социальным.
— А как же семья?
Слежевский отхлебнул яростный чай, не поморщившись. Тугая кожа на сухощавом лице не поддавалась ни печному жару, ни яростному чаю. Выпукловатые глаза поблёскивали почти кошачьим блеском. И Рябинин понял, чего ещё не хватало этой избушке, кроме курьих ножек, — кота, чёрного и блестящего кота, как и волосы хозяина.
— Что семья? — не понял Рябинин.
— Из-за этого равенства семьи разваливаются.
— Только из-за равенства?
— Женщина взяла на себя мужскую роль… А что остаётся мужчине? Ходить на работу? Тогда зачем ему семья? А к кому прижаться своей сильной мужской головой, чтобы набраться новой силы?
Рябинина коснулось запоздалое прозрение.
— Олег Семёнович, разве ваша жена ходила в брюках и курила сигареты?
Слежевский залпом, не поперхнувшись, выпил огненный чай.
— Она не ходила в брюках и не курила сигарет… Встретившись со ждущим взглядом следователя, он улыбнулся одними усиками и добавил:
— Но была не женщина, а самодержец.
Над посёлком пролетел бой полночных курантов — по улице кто-то прошёл с включённым транзистором. Уже поздно. Он поднялся под взглядом взвинченного Слежевского, готового проговорить всю ночь. Но Рябинину опять нужно было подумать — над словами о женщине-самодержце.
12
Всё живёт своими ритмами — Вселенная, человек, расследование преступления… На девятый день Рябинин почувствовал в работе оперативной группы валкую прохладцу, как в отлаженном механизме, который будет крутиться и на упавшем напряжении.
Макароны ели вяло, без добавок. Чаю пили мало, без шуток. Грязная посуда долго стояла на неубранном столе — повар смотрел на неё непонимающе. Старший инспектор Петельников прохаживался по сцене, у самой рампы, словно проговаривал беззвучный монолог. Хозяйственный Фомин чинил рубашку. Двое инспекторов сели играть в шахматы… Даже рыжий кот потерял интерес к тушёнке и бродил по зрительному залу, хлопая сиденьями.
Лишь не было Леденцова, которого послали на поминки, всё-таки устроенные Слежевским на девятый, положенный день.
Рябинин прошёл в свою комнату…
Следователю казалось, что перед ним есть невидимое зеркало, и он присматривается к самому себе, к той своей сущности, которая скрыта от посторонних глаз и от его глаз скрыта тоже. Почему он так вял на месте преступления, на самой жаркой точке следственной работы? Почему не спросит Петельникова, о чём его беззвучный монолог? Почему не даст заданий инспекторам? Почему сам не работает по разным версиям, как это предписано всеми инструкциями?..
То невидимое зеркало, которое отражённо заглядывало в его душу, могло бы высветить ответ на все вопросы. Но Рябинин не дал пути этому свету — как набросил на зеркало чёрное покрывало. Зачем? Пока он не знал. Может быть, не хотел опережать естественный ход событий.
Рябинин остановился у лешего, плясавшего на моховой кочке, — тело из полешка, голова из берёзовой чаги, ножки из сучков, нос из рогоза… Ему показалось, что лешевы травяные усы вздрогнули. Но вздрогнул весь клуб от мужского хохота и какой-то нервной энергии, захлестнувшей комнаты. Рябинин поспешил на сцену…
Леденцов стоял в дружном кольце инспекторов обескураженно — только он не смеялся.
— Чему радуемся? — спросил Рябинин.
Инспектора разомкнули круг, давая подход следователю. Леденцов пожал острыми плечами, как бы показывая, что за информацию он не отвечает.
— Нечистая, Сергей Георгиевич…
— Где?
— Я с поминок. Сидим поминаем, не чокаемся… Мне товарищ капитан разрешил рюмку выпить. Вдруг одна тётка и говорит: «Вот вы тут поминаете, после смерти пришли, а меня Аня самолично пригласила». На неё зашикали, но она стоит на своём: мол, Аня знала, что её убьют.
— Ну, а народ что?
— Все решили, что ей зов был.
— Какой зов?
— Ну, оттуда, из верхних сфер.
— А твоё мнение?
— Если оттуда звали… — начал было Леденцов.
— Я тебе сколько разрешил выпить? — перебил его Петельников.
— Рюмку, товарищ капитан.
— А ты сколько?
— Полторы, товарищ капитан.
— Где эта женщина? — вмешался Рябинин.
— Ещё на поминках.
— Сюда её, немедленно.
— Будем искать зов? — усмехнулся Петельников.
— Товарищ капитан, — предложил Фомин, — а не посадить ли инспектора Леденцова на место происшествия в засаду ловить зов?
Но Леденцова уже не было — он нёсся к дому Слежевских.
Мистический повод для вызова свидетеля не смутил Рябинина. Погибшей был зов… Её сознание вполне могло отразить действительность таким причудливым образом. В конце концов, почему бы не быть зову? Физическая энергия не исчезает. Почему же должна исчезнуть психическая? А если не исчезнет, то куда денется — не в космос же? Тогда будет она передаваться людям эмоциями, и может быть, даже мыслями умерших. И если кто-то не помог больному, то после смерти несчастного его освобождённая психическая энергия не коснётся ли равнодушного человека ответной болезнью? И не зовут ли люди богом эту самую освобождённую психическую энергию?..
Рябинин послушал бы зов Слежевской — были у него к убитой вопросы.
— Вадим, как ты насчёт этого зова?
— Как человек с нормальной психикой, — буркнул Петельников, не расположенный говорить о пустяках.
— Нормальное человечество веками интересуется этими зовами и тому подобным.
— Потому что у человечества на протяжении веков сидит в подкорке первобытный страх.
— У тебя не сидит?
— У меня нет подкорки, у меня одна корка, — улыбнулся инспектор.
— А во мне этот первобытный страх есть, — вздохнул Рябинин.
— Чего же ты боишься?
— Я не боюсь, а допускаю болезни, роковые случайности, неприятности, потери…
Их разговор был прерван Леденцовым, который вёл женщину, услужливо показывая ей путь на сцену. Она поднялась и оторопело повела глазами — столы, занавес, задник, толпа мужчин… Рябинин, смущённый разговором о потустороннем, не решился на официальный допрос и не повёл её в природоведческую комнату. О чём писать протокол — о зове?
— Садитесь, Вера Игнатьевна, — предложил Леденцов, уступая роль Петельникову.
Женщина села, скинула на плечи тёплый платок и расстегнула шубу — она была одета по-зимнему. Простое крупное лицо, задетое недоумением, казалось детским.
